Зачем мне его убивать?
Ноздри Бренча раздулись, выпуская дым. Взгляд стал еще тяжелее.
– Вот и скажи, зачем. И постарайся все объяснить как следует. Может статься, это твой последний шанс облегчить душу.
Мигель заметил, как Бренч сжал кулаки, чуть не раздавив догоравшую самокрутку. Макколи сдерживался из последних сил. Сердце испанца похолодело от страха. Если не удастся убедить этого gringo в своей невиновности, можно и не дожить до суда.
– Клянусь… – Мигель положил руку на сердце, – могилой моей дорогой матушки, senor. Я никого не убивал.
Макколи долго изучал тлеющий кончик самокрутки, восстанавливая в памяти разговор, который произошел между ними с испанцем в купальне «Уосатч». Потом, удерживая глаза Мендозы в стальных тисках своего взгляда, Бренч сделал последнюю затяжку и потушил самокрутку голыми пальцами.
– Я слушаю, – только и мог он сказать.
Мигель глубоко задумался. Фортуна дарит ему еще один шанс. Нужно воспользоваться им как можно лучше.
На следующее утро у Дженны прибавилось сил, а боль начала стихать. Она отбросила одеяла и опустила ноги с кровати. Поднявшись, молодая женщина поняла, что она слабее, чем ей вначале показалось. Тем не менее, ей удалось добраться до ширмы и воспользоваться ночным горшком. Почувствовав себя немного увереннее на обратном пути, Юджиния задержалась у окна.
Снаружи солнце рисовало тени рядом со зданиями, и получалось что-то вроде лоскутного одеяла. Грязь на улицах подсыхала и меняла цвет с шоколадно-коричневого на темно-серый. Дженна попыталась открыть окно и обнаружила, что оно легко поддается. «Еще одно подтверждение, что силы возвращаются», – подумала молодая женщина. Тонкие ноздри раздулись, когда Юджиния вдохнула свежий воздух и вместе с ним дым костра, аромат травы, дикой мяты, роз и только что срубленной сосны. Молодая женщина не стала обращать внимания на запахи конского навоза и капусты, которую кто-то тушил в такую рань.
Когда в дверь постучали, Дженна резко повернулась и чуть не упала. Бренч задушит ее, если увидит, что она встала с постели без посторонней помощи. Юджиния расправила плечи и потянулась за халатом, который одолжила ей Маура. Она ни за что не позволит Бренчу Макколи превратить себя в хныкающую особу, не способную о себе позаботиться.
Из-за двери, явно чувствуя себя очень неуверенно, показался Рембрандт.
– Я подумал, что тебе здесь скучно теперь, когда ты пошла па поправку.
Под мышкой он зажал шахматную доску.
– Вы угадали. Заходите, мистер Рембрандт.
– Просто Рембрандт, если можно.
Дженна кивнула и села в единственное кресло, которым могла похвастать комната, чтобы продолжать наслаждаться открытым окном.
– По-моему, я никогда раньше не играла в шашки, но я хотела бы попробовать, если научите.
Глаза старика расширились. От удивления или от испуга – Дженна так и не смогла определить. Но он сказал лишь:
– Это игра кажется нетрудной, пока не пытаешься тягаться силами с моим молодым партнером, – подмигнул Рембрандт. – Он жульничает.
Дженна рассмеялась.
– Даже когда играет сам с собой?
– Он опять это делал?
– Он говорит, что только так может выиграть.
– Ручаюсь, что это наглая ложь. – Рембрандт присел на край кровати. – Похоже, игра в шашки расслабляет его и успокаивает. Обычно если он играет сам с собой, то делает это потому, что встревожен.
Старик подвинул лампу, что стояла на маленьком столике между ними, чтобы освободить место для доски. Он взял альбом для рисования, который в прошлый раз забыла Юджиния. Рембрандт смотрел то на молодую женщину, то на рисунки карандашом, изображавшие обстановку ее комнаты. Мебель была нарисована в обход законов перспективы: просто неуклюжие коробки непропорциональных размеров.
– Твоя работа?
Дженна пожала плечами.
– Знаю, полное отсутствие таланта. Но маме нравилось смотреть, как я рисую. Думаю, это просто вошло в привычку.
Старик поджал губы, которые были едва видны под густыми белыми усами.
– Но твоей матери сейчас нет здесь, и мне кажется, что тебе не нравится рисовать. Почему ты продолжаешь это делать?
Взгляд Юджинии скользнул к двум рисункам углем, висящим над ее кроватью по обе стороны деревянного распятия. С первого на нее смотрел Иисус с бородой, со второго – Дева Мария. Линии были слегка неровными, как будто их наносили нетвердой рукой, но лица излучали нежность, одобрение, безмятежность, что делало их прекрасными, поистине божественными.
– Если бы я умела так рисовать!
Рембрандт взглянул на рисунки и пренебрежительно фыркнул.
– Паршивая работа, и, думаю, ты сама это видишь.
– Лучше, чем моя. Эти рисунки напоминают мне о мамином портрете, который нарисовал отец. Тогда мама была гораздо моложе, хотя выглядит она сейчас почти так же. – Губы Дженны искривились в печальной улыбке. – Может быть, когда живешь прошлым, остаешься молодым.
– Что значит… живешь прошлым?
– Ничего. – Юджиния принялась доставать шашки из коробки и сортировать их по цвету. – Какими будете играть, красными или черными?
– Я питаю слабость к красным, – немного рассеянно ответил старик. Он прочистил горло. – Ты сказала, что никогда раньше не играла в шашки. Разве вы с братьями и сестрами не играли в настольные игры?
– Нас было только трое: мама, я и экономка Айза.
– Ни братьев, ни сестер? Уверена?
Дженна была несколько озадачена.
– Конечно уверена.
– Я вырос в большой семье, как и Бренч. Мне трудно представить, как это – быть единственным ребенком в семье.
– А я не могу представить, как это, когда так много родственников.
– Да, пожалуй.
На мгновение глаза старика затуманились печалью. Дженне была неприятна мысль, что Рембрандту жаль ее из-за одинокого детства. Но потом молодая женщина убедила себя, что слишком болезненно все воспринимает, и сосредоточилась на правилах игры, которые ей объясняли. На самом деле одинок Рембрандт, иначе зачем ему понадобилось бы проводить время с чужим человеком?
– Этот ваш любящий жульничать партнер сейчас спускается по улице, – сказала Юджиния, выглянув в окно. – Он, наверное, ходил в конюшню проведать Мендозу.
– Хорошо. Может быть теперь, когда ты снова на ногах, я смогу уговорить его вернуться к работе в шахте.
– Что вы имеете в виду?
– Он почти не выходил из этой комнаты с тех пор, как привез тебя после перестрелки. Ты разве не знала?
Дженна нахмурилась и стала грызть ноготь на большом пальце.
– Я почти все время спала. Он и ночью здесь оставался?
– Насколько я знаю, да.
Обкусав ноготь большого пальца до крови, Юджиния перешла к указательному, раздумывая, зачем Макколи понадобилось так поступать.
– Интересно, что об этом думает его сестра.
Рембрандт усмехнулся.
– Сдается мне, Маура слишком счастлива тем, что Бренч увлекся достойной молодой леди, чтобы быть чересчур строгой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Ноздри Бренча раздулись, выпуская дым. Взгляд стал еще тяжелее.
– Вот и скажи, зачем. И постарайся все объяснить как следует. Может статься, это твой последний шанс облегчить душу.
Мигель заметил, как Бренч сжал кулаки, чуть не раздавив догоравшую самокрутку. Макколи сдерживался из последних сил. Сердце испанца похолодело от страха. Если не удастся убедить этого gringo в своей невиновности, можно и не дожить до суда.
– Клянусь… – Мигель положил руку на сердце, – могилой моей дорогой матушки, senor. Я никого не убивал.
Макколи долго изучал тлеющий кончик самокрутки, восстанавливая в памяти разговор, который произошел между ними с испанцем в купальне «Уосатч». Потом, удерживая глаза Мендозы в стальных тисках своего взгляда, Бренч сделал последнюю затяжку и потушил самокрутку голыми пальцами.
– Я слушаю, – только и мог он сказать.
Мигель глубоко задумался. Фортуна дарит ему еще один шанс. Нужно воспользоваться им как можно лучше.
На следующее утро у Дженны прибавилось сил, а боль начала стихать. Она отбросила одеяла и опустила ноги с кровати. Поднявшись, молодая женщина поняла, что она слабее, чем ей вначале показалось. Тем не менее, ей удалось добраться до ширмы и воспользоваться ночным горшком. Почувствовав себя немного увереннее на обратном пути, Юджиния задержалась у окна.
Снаружи солнце рисовало тени рядом со зданиями, и получалось что-то вроде лоскутного одеяла. Грязь на улицах подсыхала и меняла цвет с шоколадно-коричневого на темно-серый. Дженна попыталась открыть окно и обнаружила, что оно легко поддается. «Еще одно подтверждение, что силы возвращаются», – подумала молодая женщина. Тонкие ноздри раздулись, когда Юджиния вдохнула свежий воздух и вместе с ним дым костра, аромат травы, дикой мяты, роз и только что срубленной сосны. Молодая женщина не стала обращать внимания на запахи конского навоза и капусты, которую кто-то тушил в такую рань.
Когда в дверь постучали, Дженна резко повернулась и чуть не упала. Бренч задушит ее, если увидит, что она встала с постели без посторонней помощи. Юджиния расправила плечи и потянулась за халатом, который одолжила ей Маура. Она ни за что не позволит Бренчу Макколи превратить себя в хныкающую особу, не способную о себе позаботиться.
Из-за двери, явно чувствуя себя очень неуверенно, показался Рембрандт.
– Я подумал, что тебе здесь скучно теперь, когда ты пошла па поправку.
Под мышкой он зажал шахматную доску.
– Вы угадали. Заходите, мистер Рембрандт.
– Просто Рембрандт, если можно.
Дженна кивнула и села в единственное кресло, которым могла похвастать комната, чтобы продолжать наслаждаться открытым окном.
– По-моему, я никогда раньше не играла в шашки, но я хотела бы попробовать, если научите.
Глаза старика расширились. От удивления или от испуга – Дженна так и не смогла определить. Но он сказал лишь:
– Это игра кажется нетрудной, пока не пытаешься тягаться силами с моим молодым партнером, – подмигнул Рембрандт. – Он жульничает.
Дженна рассмеялась.
– Даже когда играет сам с собой?
– Он опять это делал?
– Он говорит, что только так может выиграть.
– Ручаюсь, что это наглая ложь. – Рембрандт присел на край кровати. – Похоже, игра в шашки расслабляет его и успокаивает. Обычно если он играет сам с собой, то делает это потому, что встревожен.
Старик подвинул лампу, что стояла на маленьком столике между ними, чтобы освободить место для доски. Он взял альбом для рисования, который в прошлый раз забыла Юджиния. Рембрандт смотрел то на молодую женщину, то на рисунки карандашом, изображавшие обстановку ее комнаты. Мебель была нарисована в обход законов перспективы: просто неуклюжие коробки непропорциональных размеров.
– Твоя работа?
Дженна пожала плечами.
– Знаю, полное отсутствие таланта. Но маме нравилось смотреть, как я рисую. Думаю, это просто вошло в привычку.
Старик поджал губы, которые были едва видны под густыми белыми усами.
– Но твоей матери сейчас нет здесь, и мне кажется, что тебе не нравится рисовать. Почему ты продолжаешь это делать?
Взгляд Юджинии скользнул к двум рисункам углем, висящим над ее кроватью по обе стороны деревянного распятия. С первого на нее смотрел Иисус с бородой, со второго – Дева Мария. Линии были слегка неровными, как будто их наносили нетвердой рукой, но лица излучали нежность, одобрение, безмятежность, что делало их прекрасными, поистине божественными.
– Если бы я умела так рисовать!
Рембрандт взглянул на рисунки и пренебрежительно фыркнул.
– Паршивая работа, и, думаю, ты сама это видишь.
– Лучше, чем моя. Эти рисунки напоминают мне о мамином портрете, который нарисовал отец. Тогда мама была гораздо моложе, хотя выглядит она сейчас почти так же. – Губы Дженны искривились в печальной улыбке. – Может быть, когда живешь прошлым, остаешься молодым.
– Что значит… живешь прошлым?
– Ничего. – Юджиния принялась доставать шашки из коробки и сортировать их по цвету. – Какими будете играть, красными или черными?
– Я питаю слабость к красным, – немного рассеянно ответил старик. Он прочистил горло. – Ты сказала, что никогда раньше не играла в шашки. Разве вы с братьями и сестрами не играли в настольные игры?
– Нас было только трое: мама, я и экономка Айза.
– Ни братьев, ни сестер? Уверена?
Дженна была несколько озадачена.
– Конечно уверена.
– Я вырос в большой семье, как и Бренч. Мне трудно представить, как это – быть единственным ребенком в семье.
– А я не могу представить, как это, когда так много родственников.
– Да, пожалуй.
На мгновение глаза старика затуманились печалью. Дженне была неприятна мысль, что Рембрандту жаль ее из-за одинокого детства. Но потом молодая женщина убедила себя, что слишком болезненно все воспринимает, и сосредоточилась на правилах игры, которые ей объясняли. На самом деле одинок Рембрандт, иначе зачем ему понадобилось бы проводить время с чужим человеком?
– Этот ваш любящий жульничать партнер сейчас спускается по улице, – сказала Юджиния, выглянув в окно. – Он, наверное, ходил в конюшню проведать Мендозу.
– Хорошо. Может быть теперь, когда ты снова на ногах, я смогу уговорить его вернуться к работе в шахте.
– Что вы имеете в виду?
– Он почти не выходил из этой комнаты с тех пор, как привез тебя после перестрелки. Ты разве не знала?
Дженна нахмурилась и стала грызть ноготь на большом пальце.
– Я почти все время спала. Он и ночью здесь оставался?
– Насколько я знаю, да.
Обкусав ноготь большого пальца до крови, Юджиния перешла к указательному, раздумывая, зачем Макколи понадобилось так поступать.
– Интересно, что об этом думает его сестра.
Рембрандт усмехнулся.
– Сдается мне, Маура слишком счастлива тем, что Бренч увлекся достойной молодой леди, чтобы быть чересчур строгой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97