— Леля, что с тобой? — на пороге спальни в квадрате света, врывающемся из соседней комнаты, стоял Михаил. — Ты заболела?
— Почему ты так решил? — Я приподнялась над подушкой и почувствовала, что мои щеки и вправду горят.
— Ты так стонала! Я знал, что прогулки в такую погоду добром не окончатся.
— Миша, попроси, чтобы мне погрели молока. Я и вправду как-то нехорошо себя чувствую.
Теплое молоко позволило мне успокоиться, и я снова попыталась уснуть, для чего по своей привычке принялась воображать некие умиротворяющие картины.
На этот раз, признаюсь, мне и в голову не пришло воображать себя на смертном одре — такие дурного тона выдумки можно посчитать забавными только на фоне абсолютно спокойной и благополучной жизни, когда болезни, страдания и смерти кажутся чем-то совершенно нереальным. А когда их и в окружающей действительности достаточно, лучше сосредоточиться на овинах родной природы, столь милых сердцу истинного патриота, проводящего праздный досуг в борьбе с иностранными шпионами.
Вот, например, как славно представить себе какой-нибудь уединенный, всеми забытый уголок вдали от суетных больших городов… Летний вечер на реке, пелена тумана, цепляющаяся за темнеющие над водой ивы, густой ночной тон неба, и только на западе тлеет еще последняя розоватая полоска, которая становится все бледнее и бледнее и медленно тает в сумеречном лесу… Зеленоватые звезды складываются над головой в знакомый ковшик Большой Медведицы, и еще одна, совсем одинокая звездочка зажигается где-то в окне далекого домика, светясь во тьме желтым, как первые нарциссы, светом. А лодка, чуть покачиваясь, плывет по тихой реке, и темные волны шлепают в ее борт. Покачивается, покачивается лодка, и укрывает ее туман…
Утром, проснувшись, я почувствовала себя вполне бодрой, энергичной и готовой к новым приключениям. Михаил сладко спал, и я с чистой совестью решила не брать его все-таки с собой на Немецкую — зачем будить человека ни свет ни заря ради такого сомнительного удовольствия, как визит к фрейлейн Танненбаум?
Наскоро умывшись и уложив с помощью сонной Шуры волосы, я уселась выпить кофе, когда верный своему слову Легонтов заехал за мной, чтобы отвезти в Лефортово. Он был до синевы выбрит, благоухал одеколоном (марки «Наполеон» парфюмерной фабрики Брокара, как я теперь смогла легко определить) и вообще поражал элегантностью. Но взгляд его при этом сверкал совершенно маииакальным блеском.
— Здравствуйте, Александр Матвеевич! Вы дивно выглядите. Наверное, такой вид был у Бонапарта, когда он собирался потрепать русскую армию под Бородиным.
Не иначе как от запаха одеколона «Наполеон» ко мне на язык подвернулся столь неоднозначно-двусмысленный комплимент…
Благодарю вас, — ответил Александр Матвеевич. — Хотел бы и я сказать вам что-нибудь столь же приятное, но в восемь утра любезности получаются у меня плохо. За завтраком только женщина способна быть остроумной.
Я пыталась усадить своего гостя к столу, но Легонтов объяснил, что на улице в экипаже нас ждет господин Васильев.
Попеняв Александру Матвеевичу, что он оставил человека мерзнуть на холоде, вместо того чтобы привести его с собой, я отказалась от продолжения трапезы. Тем более начинался предрождественский Филипповский пост и предаваться излишнему чревоугодию было бы просто грешно.
Уже выходя из дома, я зашла на кухню дать распоряжения прислуге и увидела, как кухарка, навалившись грудью на подоконник, с тоской рассматривает высокую мужскую фигуру, прогуливающуюся по тротуару у нашего подъезда.
— Этот-то, который из жандармов, опять тут как тут. Так под окнами и шастает, — прошептала она мне, скорбно качая головой. — Мне вот котлеты надо делать, а сердце не на месте! Того гляди, пересолю или пережарю. Ишь, повадился, аспид, к нашему дому, жизни никакой не дает…
Господин Васильев и вправду оказался видным мужчиной (тут кухарка не соврала, его даже можно было бы назвать красивым, хотя в наше время как-то не принято употреблять такие слова, говоря о мужчинах). Но его несомненная привлекательность ослаблялась подчеркнуто официальными манерами.
Как мне уже было известно, в промежутке между кавалерией и контрразведкой Платон Васильев ухитрился послужить в жандармерии, что наложило определенный отпечаток на стиль поведения. На редкость насыщенная биография! Но ведь тот, кто успел побывать жандармом, останется им навсегда…
Александр Матвеевич церемонно представил нас друг другу, и мы втроем отправились в Лефортово к Лидии, причем два моих спутника обещали мне по прибытии множество сюрпризов. Я не была уверена, что благоухающая керосином и иными химикалиями фирма покойного Крюднера — именно то место, где можно ожидать приятных сюрпризов, но предпочла положиться на слово уважаемых господ.
Дорогой у нас завязался разговор, касающийся берлинских событий. Господин Васильев так умело задавал вопросы, что я и сама не заметила, как самым подробным образом принялась пересказывать ему нашу заграничную эпопею, включая все мелкие штрихи вроде перечницы, выручившей меня в Веддинге.
— Да, Елена Сергеевна, теперь я понимаю, что нашей родине без эмансипированных дам пришлось бы туго. Но, честно признаюсь, в вашем решении передать документы из Берлина с дипломатической почтой, обратившись для этого к первому встречному русскому агенту, был большой риск.
— Ну почему — к первому встречному? — парировала я. — Агент был подобран по частным рекомендациям и, согласитесь, подобран со вкусом. А что, документы из Берлина в Петербург не поступили? Наши агенты продались с потрохами германской разведке?
— Не волнуйтесь, документы в Петербург поступили. Я как раз имею на этот счет вполне определенные сведения. А то, что военные разведки перекупают агентов друг друга, как подержанное платье, ни для кого не секрет.В Берлине за нашей агентурой следят построже, например, в Копенгагене из одиннадцати русских агентов девятерых удалось перекупить немцам.
— И что же предприняло ваше начальство?
— Начальство проявило лояльность, ибо было установлено, что резидент задерживал выдачу положенных агентам денежных средств и поставил их в тяжелое материальное положение. Пришлось продать родину, не на паперти же, дескать побираться.
— Господи Боже мой, Платон Васильевич! Так хочется представлять себе борцов за государственные интересы России в героико-романтическом ореоле, но чем лучше узнаешь о работе наших специальных служб, тем больше убеждаешься, что либо сам, либо все окружающие сошли с ума, и мы пребываем в каком-то мире абсурда.
— Поэтому я и утверждаю, что вы сильно рисковали — в мире абсурда все вокруг может обернуться неожиданной стороной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82