В чем заключалась тайна ее лондонской жизни, почему мать скиталась по свету и нигде, кроме Норвегии, так и не смогла отыскать подходящего уголка, где бы ее душа почувствовала себя дома?
Спасибо Харальду, что он подружился с мамой…
Наверное, я просто устала, поэтому меня и одолевают грустные мысли, продолжала невесело размышлять Присцилла. Нет, пожалуй, мама не скиталась по свету, а путешествовала, заодно умудряясь побеждать на конкурсах архитектурных проектов. Сколько замечательных зданий построено в мире благодаря изумительному таланту Элеоноры Вудхаус! Нельзя ею не гордиться!
Присцилла внимательно взглянула на свое отражение в зеркале. Зеленые глаза выглядели спокойными, но некоторая настороженность в них присутствовала. Только настороженность или настоящая тревога?
Отец потребовал немедленно явиться к нему. Но зачем она могла понадобиться ворчуну в такое время? Да и раньше Харальд Люксхольм не баловал ее своим вниманием, никогда не звал к себе, ни о чем не расспрашивал.
Ему достаточно было просто знать, что дочь находится в доме, что у нее есть занятие. Отцу нравилось, что Присцилла растет скромной, безропотной девушкой. Но, по его мнению, ничего специфически женственного не должно было проглядывать в ее облике, поэтому одежда на Присцилле казалась мешковатой, и уж никак не подчеркивала прелестей стройной фигуры.
Шерстяное платье синего цвета не радовало глаз. Прическа выглядела более чем скромно: темно-каштановые волосы были собраны на затылке в простой пучок.
А еще отец не позволял дочери интересоваться тем, что происходило за пределами дома. Вернее, за пределами Люсефьорда и Хиркефьорда. Остров был, считай, его феодальным владением. Старик давно возомнил себя полновластным хозяином всех своих родных, всей прислуги и прочих подчиненных ему людей.
Харальд Люксхольм чувствовал себя Богом, был волен казнить и миловать своих домочадцев и не видел в этом ничего дурного. Так жил его отец, так жили дед и прадед. Он владел женой, как предметом, так же он относился и к дочери.
Еще будучи совсем маленькой девочкой, Присцилла поняла, как ей вести себя в подобных обстоятельствах, догадавшись освоить тот род занятий, в котором у нее была хоть какая-то самостоятельность.
Харальд когда-то лично преподал ей основы искусства хождения под парусом, за сумасшедшие деньги заказал лучшему мастеру-корпуснику швертбот. С тех пор равной в парусном спорте Присцилле не было.
Но и соревноваться ей тоже было не с кем. Вход в Хиркефьорд посторонним яхтсменам был заказан, на соревнования в другие города девушку не пускали.
Нефтяной магнат устроил у себя морской заповедник для приемной дочери. И пригласил судей, чтобы экзаменовать ее и присваивать спортивную квалификацию. Зрители на те экзамены, естественно, не допускались!
Да, среди подводных скал Присцилла не утонет, но запросто сгинет в море тоски и скуки. Уже, считай, сгинула, подумала девушка и показала зеркалу язык. Сама во всем виновата. Надо быть более дерзкой, что ли. Может быть, попробовать всем грубить, и Харальду в первую очередь?
При отце дочь держала язык за зубами, зная, что одно неосторожное слово может вызвать бурю гнева. Она неоднократно видела, как крепкие кулаки Харальда обрушивались на ее бедную мачеху. Ингрид Люксхольм, страдая от жестокого нрава своего мужа, пыталась сделать так, чтобы Присцилла жила по-другому, более свободно. Но у нее ничего не получалось.
А мама, мама давно умерла… Были и у нее странности в характере, что сейчас говорить. Присцилла помнила, как, будучи еще совсем малышкой, приезжала с ней на Хиркенхольм, где к тому времени вот уже пять лет, как обосновался в своем внушительном доме сам Харальд.
Они плыли на черно-белом пароходике по Бюфьорду, потом на красно-черном по Хиркефьорду. И, укрываясь от порывов холодного ветра, ждали на пристани моторный бот с Хиркенхольма. Порой стоять приходилось долго, и мать вступала в разговоры с незнакомыми людьми.
Сразу стихали споры, выключались радиоприемники и магнитофоны. У матери был дар понуждать людей к откровенной беседе. С первых фраз она настолько располагала к себе, что, несмотря на скрытность и замкнутость обитателей северного края, те ни с того ни с сего начинали вдруг говорить о своих проблемах, советоваться с ней. Присцила прекрасно помнит, как люди на пристани смотрели маме в глаза, а потом некоторые из них даже начинали плакать. От облегчения, или от осознания неверных поступков, или от пробудившейся надежды?.. Разве мог это понять маленький, замерзавший на резком ветру ребенок! Просто эти картинки довольно точно сохранила память пятилетней девочки, а уж осознание всего пришло куда позже. Не исключено, что мать была просто сумасшедшей…
С дочерью она приезжала на Хиркенхольм просто отдохнуть, поболтать с Харальдом, Ингрид и Гертрудой. А главное, повидать свой дом. Все постройки па ее проектам мать называла одинаково — мой дом…
Когда Харальд вошел в свой кабинет, в новый кабинет нового дома, он сказал поразительную вещь, что как будто бывал здесь уже, только очень давно, тогда, когда ему было всего десять лет. Он помнил эту комнату, ее окно, встроенные стеллажи красного дерева и изящную узкую лесенку, ведущую на антресоли. Получалось, что мама каким-то одной ей известным магическим способом вытащила это жилище из другого времени, на которое приходилось детство Харальда Люксхольма. Иначе как можно повторить то, чего человек раньше не знал и не видел? Невероятно! На такие чудеса способна лишь любовь, только она в состоянии одаривать провидческим даром. Любовь ли это к человеку, или к своему делу — неважно.
Дверь девичьей спальни внезапно открылась безо всякого предупредительного стука. На пороге возникла сухопарая фигура Гертруды, тетки Присциллы. Желтое морщинистое лицо женщины было мрачно.
— Что, все вертишься перед зеркалом? Будь ты урожденной Люксхольм, могла бы похвастаться красотой, а то, тьфу… Ни кожи ни рожи!
Присцилла сдержала в себе желание улыбнуться, чтобы нечаянно не обидеть тетку. Гертруда как раз была из рода Люксхольмов, но, однако, вопреки собственным представлениям, красотой похвастаться не могла.
А еще Гертруда постоянно обманывала Присциллу, делая вид, что сердится на нее. На самом деле тетка любила ее, как собственную дочь. Своих детей у нее не было никогда.
Присцилла продолжала разглядывать себя в зеркале. Она радовалась, что похожа на мать. Ей нравились эти темно-каштановые волосы, вздернутый носик, полные губы и изумрудные глаза. Сейчас она вовсе не думала, что у нее толстые щеки и короткие ноги.
Все мрачные мысли словно испарились. Что толку, все равно она никогда не выйдет замуж по одной простой причине — женихов вокруг нет, и не предвидится!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Спасибо Харальду, что он подружился с мамой…
Наверное, я просто устала, поэтому меня и одолевают грустные мысли, продолжала невесело размышлять Присцилла. Нет, пожалуй, мама не скиталась по свету, а путешествовала, заодно умудряясь побеждать на конкурсах архитектурных проектов. Сколько замечательных зданий построено в мире благодаря изумительному таланту Элеоноры Вудхаус! Нельзя ею не гордиться!
Присцилла внимательно взглянула на свое отражение в зеркале. Зеленые глаза выглядели спокойными, но некоторая настороженность в них присутствовала. Только настороженность или настоящая тревога?
Отец потребовал немедленно явиться к нему. Но зачем она могла понадобиться ворчуну в такое время? Да и раньше Харальд Люксхольм не баловал ее своим вниманием, никогда не звал к себе, ни о чем не расспрашивал.
Ему достаточно было просто знать, что дочь находится в доме, что у нее есть занятие. Отцу нравилось, что Присцилла растет скромной, безропотной девушкой. Но, по его мнению, ничего специфически женственного не должно было проглядывать в ее облике, поэтому одежда на Присцилле казалась мешковатой, и уж никак не подчеркивала прелестей стройной фигуры.
Шерстяное платье синего цвета не радовало глаз. Прическа выглядела более чем скромно: темно-каштановые волосы были собраны на затылке в простой пучок.
А еще отец не позволял дочери интересоваться тем, что происходило за пределами дома. Вернее, за пределами Люсефьорда и Хиркефьорда. Остров был, считай, его феодальным владением. Старик давно возомнил себя полновластным хозяином всех своих родных, всей прислуги и прочих подчиненных ему людей.
Харальд Люксхольм чувствовал себя Богом, был волен казнить и миловать своих домочадцев и не видел в этом ничего дурного. Так жил его отец, так жили дед и прадед. Он владел женой, как предметом, так же он относился и к дочери.
Еще будучи совсем маленькой девочкой, Присцилла поняла, как ей вести себя в подобных обстоятельствах, догадавшись освоить тот род занятий, в котором у нее была хоть какая-то самостоятельность.
Харальд когда-то лично преподал ей основы искусства хождения под парусом, за сумасшедшие деньги заказал лучшему мастеру-корпуснику швертбот. С тех пор равной в парусном спорте Присцилле не было.
Но и соревноваться ей тоже было не с кем. Вход в Хиркефьорд посторонним яхтсменам был заказан, на соревнования в другие города девушку не пускали.
Нефтяной магнат устроил у себя морской заповедник для приемной дочери. И пригласил судей, чтобы экзаменовать ее и присваивать спортивную квалификацию. Зрители на те экзамены, естественно, не допускались!
Да, среди подводных скал Присцилла не утонет, но запросто сгинет в море тоски и скуки. Уже, считай, сгинула, подумала девушка и показала зеркалу язык. Сама во всем виновата. Надо быть более дерзкой, что ли. Может быть, попробовать всем грубить, и Харальду в первую очередь?
При отце дочь держала язык за зубами, зная, что одно неосторожное слово может вызвать бурю гнева. Она неоднократно видела, как крепкие кулаки Харальда обрушивались на ее бедную мачеху. Ингрид Люксхольм, страдая от жестокого нрава своего мужа, пыталась сделать так, чтобы Присцилла жила по-другому, более свободно. Но у нее ничего не получалось.
А мама, мама давно умерла… Были и у нее странности в характере, что сейчас говорить. Присцилла помнила, как, будучи еще совсем малышкой, приезжала с ней на Хиркенхольм, где к тому времени вот уже пять лет, как обосновался в своем внушительном доме сам Харальд.
Они плыли на черно-белом пароходике по Бюфьорду, потом на красно-черном по Хиркефьорду. И, укрываясь от порывов холодного ветра, ждали на пристани моторный бот с Хиркенхольма. Порой стоять приходилось долго, и мать вступала в разговоры с незнакомыми людьми.
Сразу стихали споры, выключались радиоприемники и магнитофоны. У матери был дар понуждать людей к откровенной беседе. С первых фраз она настолько располагала к себе, что, несмотря на скрытность и замкнутость обитателей северного края, те ни с того ни с сего начинали вдруг говорить о своих проблемах, советоваться с ней. Присцила прекрасно помнит, как люди на пристани смотрели маме в глаза, а потом некоторые из них даже начинали плакать. От облегчения, или от осознания неверных поступков, или от пробудившейся надежды?.. Разве мог это понять маленький, замерзавший на резком ветру ребенок! Просто эти картинки довольно точно сохранила память пятилетней девочки, а уж осознание всего пришло куда позже. Не исключено, что мать была просто сумасшедшей…
С дочерью она приезжала на Хиркенхольм просто отдохнуть, поболтать с Харальдом, Ингрид и Гертрудой. А главное, повидать свой дом. Все постройки па ее проектам мать называла одинаково — мой дом…
Когда Харальд вошел в свой кабинет, в новый кабинет нового дома, он сказал поразительную вещь, что как будто бывал здесь уже, только очень давно, тогда, когда ему было всего десять лет. Он помнил эту комнату, ее окно, встроенные стеллажи красного дерева и изящную узкую лесенку, ведущую на антресоли. Получалось, что мама каким-то одной ей известным магическим способом вытащила это жилище из другого времени, на которое приходилось детство Харальда Люксхольма. Иначе как можно повторить то, чего человек раньше не знал и не видел? Невероятно! На такие чудеса способна лишь любовь, только она в состоянии одаривать провидческим даром. Любовь ли это к человеку, или к своему делу — неважно.
Дверь девичьей спальни внезапно открылась безо всякого предупредительного стука. На пороге возникла сухопарая фигура Гертруды, тетки Присциллы. Желтое морщинистое лицо женщины было мрачно.
— Что, все вертишься перед зеркалом? Будь ты урожденной Люксхольм, могла бы похвастаться красотой, а то, тьфу… Ни кожи ни рожи!
Присцилла сдержала в себе желание улыбнуться, чтобы нечаянно не обидеть тетку. Гертруда как раз была из рода Люксхольмов, но, однако, вопреки собственным представлениям, красотой похвастаться не могла.
А еще Гертруда постоянно обманывала Присциллу, делая вид, что сердится на нее. На самом деле тетка любила ее, как собственную дочь. Своих детей у нее не было никогда.
Присцилла продолжала разглядывать себя в зеркале. Она радовалась, что похожа на мать. Ей нравились эти темно-каштановые волосы, вздернутый носик, полные губы и изумрудные глаза. Сейчас она вовсе не думала, что у нее толстые щеки и короткие ноги.
Все мрачные мысли словно испарились. Что толку, все равно она никогда не выйдет замуж по одной простой причине — женихов вокруг нет, и не предвидится!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33