Во всем я виню тех двух странных джентльменов, по чьей вине я допустил ошибку, — они были тьмой тьмы, грязью грязи. В самый суматошный период моей жизни — месяц, когда я попал под влияние мистера Клабба и мистера Каффа, «Частное детективное агентство по расследованию экстраординарных дел», как было написано на визитной карточке, — в самом центре бардака я почувствовал, что увидел противоречивые аспекты чего-то...
Чего-то...
Я чувствовал, что видел... что увидел по крайней мере мельком... то, что более мудрый человек мог бы назвать — постарайтесь вообразить невыносимую трудность самого написания этих слов — Смыслом Трагедии. Вы ухмыляетесь, я вас не виню: на вашем месте я реагировал бы так же, но уверяю вас, я видел что-то. Я должен в нескольких словах обрисовать самые необходимые подробности, чтобы вы могли понять мою историю. Дорога длиною в сутки от канадской границы штата Нью-Йорк и вы — в Новом Завете, который был (и все еще есть, да, все еще есть) городком с населением, не превышающим тысячи жителей, объединенных пуританским протестантством Церкви Нового Завета, чьи основатели отделились от еще более пуританских Святых Завета. (Святые запрещали сексуальные контакты в надежде ускорить Второе Пришествие.) Деревня разрослась в конце девятнадцатого века и приобрела постоянную форму примерно к 1920 году.
А именно: Соборная площадь, где находится Храм Нового Завета и его колокольня, с левого и правого боков окруженная соответственно Молодежным Библейским Центром и комбинированной начальной и средней школой для мальчиков и девочек. Площадь покрыта скромной зеленой травкой. В южной части города располагаются витрины магазинов Хармони-стрит, банк, скромные объявления с указанием расположения кабинетов доктора, адвоката и дантиста; еще южнее Хармони-стрит лежат две улицы каркасных домов, приютивших городских клерков и ремесленников, за ними — фермы верующих крестьян, а дальше за фермами — дремучий лес. К северу от Соборной площади находится улица Святого Писания, вдоль нее в линию расположились резиденции священника и его Совета Братии, вышеупомянутых доктора, дантиста и адвоката, президента и вице-президента банка, а также некоторых состоятельных семей из новообращенных, преданных делам церкви. Севернее улицы Святого Писания — еще больше ферм, а потом опять дремучий лес, среди которого наша деревня — что-то вроде просвета.
Мой отец был адвокатом Нового Завета, а я был рожден на улице Святого Писания. По воскресеньям я посещал Молодежный Библейский Центр, в будние дни — комбинированную начальную и среднюю школу для мальчиков и девочек. Новый Завет был моим миром, это было все, что я знал о мире. Три четверти человечества состояло из худых, костлявых особей с вырубленными чертами лица и ослепительно голубыми глазами, мужчин ростом в шесть футов и больше, женщин на несколько футов ниже. Оставшуюся четверть составляли Рэкеты, Маджи и Бланты, семьи наших фермеров, которые после поколений родственных браков срослись в племя коренастых, темноволосых, редкозубых мужчин и женщин редко выше пяти футов и четырех-пяти дюймов. До тех пор пока я не пошел в колледж, я был уверен, что все люди делятся на две расы: городских и фермеров, светловолосых и темных, чистых и в пятнах грязи, благочестивых и не очень.
Несмотря на то что Рэкеты, Маджи и Бланты ходили в нашу школу и посещали наш Храм, несмотря на то что они были почти так же богаты, как и мы, городские, мы к ним относились как к людям низшего сорта. Они казались скорее хитрыми, чем умными, в них преобладало скорее животное начало, чем духовное. И на занятиях, и на службе в Храме они всегда сидели вместе, настороженные, словно выдрессированные собаки, принужденные вести себя смирно; они то и дело склоняли друг к другу головы, чтобы шепотом перекинуться парой слов. Вопреки воскресным баням и парадной одежде, они источали невыводимый запах скотного двора. Их желание оставаться в тени на публике казалось маской крестьянского веселья, и когда они рассаживались по телегам и другим транспортным средствам, было слышно, как они задорно хохочут.
Я считал, что эта загадочная раса нарушает покой и крайне раздражает. В какой-то степени я даже боялся их — я считал их непобедимыми. Подавленный с ранних лет жизнью в Новом Завете, я чувствовал какую-то притягательность, присущую этому скрытому племени. Несмотря на их низкое происхождение, я хотел знать то, что знали они. Несмотря на их замкнутость в своем маленьком мирке ничтожности и стыда, я чувствовал в них свободу, которую не понимал и считал беспокоящей.
Так как городские с фермерами не общались, наши контакты были сведены до встреч во время учебы, службы в церкви и походов за покупками. Для меня было немыслимо сесть рядом с Дэлбертом Маджем или Чарли-Чарли Рэкетом за одну парту в нашем четвертом классе, впрочем, и Дэлберту, и Чарли-Чарли ни за что не пришло бы в голову пригласить меня к себе в гости на ферму с ночевкой. Интересно, а у Дэлберта и Чарли-Чарли вообще были собственные спальни, где они в одиночестве спали в своих собственных постелях? Я вспоминаю утра, когда атмосфера вокруг Дэлберта и Чарли-Чарли намекала на ночи, проведенные в непосредственной близости к свинарнику, а еще утра, когда их хлопчатобумажная рабочая одежда источала благоухание и свежесть восхода солнца, полевых цветов и малины.
Во время перерывов нерушимая граница разделяла городских на северном конце площадки и фермерских на южном. Наши игры, внешне очень схожие, демонстрировали кардинальные различия между нами, потому что мы не могли сбросить с себя неосознанную чопорность, являвшуюся результатом постоянного контроля взрослыми наших душевных качеств. В отличие от нас деревенские не играли в игру, они играли на самом деле, кувыркаясь и барахтаясь в траве, ликуя при победе, похохатывая над своими негромкими шутками. (Мы не умели шутить и ничего не понимали в шутках.) Когда школьный день заканчивался, я завистливым взглядом провожал Дэлберта и Чарли-Чарли, неторопливо шагающих домой, а потом уходил с разрывающимся на части сердцем.
Мне страстно хотелось знать, откуда у них эта свобода. После окончания средней школы мы, городские, переходили в объединенную высшую школу Шейди-Глен, чтобы там следить за собой и своими товарищами, встречаясь с соблазнами немножко большего мира; в перспективе некоторые из нас могли продолжить обучение в колледже или университете. Закончив свое образование в седьмом классе на делении в столбик и декламации «Песни о Гайавате», фермерские дети все как один возвращались на фермы. Некоторым из нас, единицам, среди которых я стремился оказаться с самого начала, удавалось уехать навсегда, а впоследствии снискать славу, осуждение или смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Чего-то...
Я чувствовал, что видел... что увидел по крайней мере мельком... то, что более мудрый человек мог бы назвать — постарайтесь вообразить невыносимую трудность самого написания этих слов — Смыслом Трагедии. Вы ухмыляетесь, я вас не виню: на вашем месте я реагировал бы так же, но уверяю вас, я видел что-то. Я должен в нескольких словах обрисовать самые необходимые подробности, чтобы вы могли понять мою историю. Дорога длиною в сутки от канадской границы штата Нью-Йорк и вы — в Новом Завете, который был (и все еще есть, да, все еще есть) городком с населением, не превышающим тысячи жителей, объединенных пуританским протестантством Церкви Нового Завета, чьи основатели отделились от еще более пуританских Святых Завета. (Святые запрещали сексуальные контакты в надежде ускорить Второе Пришествие.) Деревня разрослась в конце девятнадцатого века и приобрела постоянную форму примерно к 1920 году.
А именно: Соборная площадь, где находится Храм Нового Завета и его колокольня, с левого и правого боков окруженная соответственно Молодежным Библейским Центром и комбинированной начальной и средней школой для мальчиков и девочек. Площадь покрыта скромной зеленой травкой. В южной части города располагаются витрины магазинов Хармони-стрит, банк, скромные объявления с указанием расположения кабинетов доктора, адвоката и дантиста; еще южнее Хармони-стрит лежат две улицы каркасных домов, приютивших городских клерков и ремесленников, за ними — фермы верующих крестьян, а дальше за фермами — дремучий лес. К северу от Соборной площади находится улица Святого Писания, вдоль нее в линию расположились резиденции священника и его Совета Братии, вышеупомянутых доктора, дантиста и адвоката, президента и вице-президента банка, а также некоторых состоятельных семей из новообращенных, преданных делам церкви. Севернее улицы Святого Писания — еще больше ферм, а потом опять дремучий лес, среди которого наша деревня — что-то вроде просвета.
Мой отец был адвокатом Нового Завета, а я был рожден на улице Святого Писания. По воскресеньям я посещал Молодежный Библейский Центр, в будние дни — комбинированную начальную и среднюю школу для мальчиков и девочек. Новый Завет был моим миром, это было все, что я знал о мире. Три четверти человечества состояло из худых, костлявых особей с вырубленными чертами лица и ослепительно голубыми глазами, мужчин ростом в шесть футов и больше, женщин на несколько футов ниже. Оставшуюся четверть составляли Рэкеты, Маджи и Бланты, семьи наших фермеров, которые после поколений родственных браков срослись в племя коренастых, темноволосых, редкозубых мужчин и женщин редко выше пяти футов и четырех-пяти дюймов. До тех пор пока я не пошел в колледж, я был уверен, что все люди делятся на две расы: городских и фермеров, светловолосых и темных, чистых и в пятнах грязи, благочестивых и не очень.
Несмотря на то что Рэкеты, Маджи и Бланты ходили в нашу школу и посещали наш Храм, несмотря на то что они были почти так же богаты, как и мы, городские, мы к ним относились как к людям низшего сорта. Они казались скорее хитрыми, чем умными, в них преобладало скорее животное начало, чем духовное. И на занятиях, и на службе в Храме они всегда сидели вместе, настороженные, словно выдрессированные собаки, принужденные вести себя смирно; они то и дело склоняли друг к другу головы, чтобы шепотом перекинуться парой слов. Вопреки воскресным баням и парадной одежде, они источали невыводимый запах скотного двора. Их желание оставаться в тени на публике казалось маской крестьянского веселья, и когда они рассаживались по телегам и другим транспортным средствам, было слышно, как они задорно хохочут.
Я считал, что эта загадочная раса нарушает покой и крайне раздражает. В какой-то степени я даже боялся их — я считал их непобедимыми. Подавленный с ранних лет жизнью в Новом Завете, я чувствовал какую-то притягательность, присущую этому скрытому племени. Несмотря на их низкое происхождение, я хотел знать то, что знали они. Несмотря на их замкнутость в своем маленьком мирке ничтожности и стыда, я чувствовал в них свободу, которую не понимал и считал беспокоящей.
Так как городские с фермерами не общались, наши контакты были сведены до встреч во время учебы, службы в церкви и походов за покупками. Для меня было немыслимо сесть рядом с Дэлбертом Маджем или Чарли-Чарли Рэкетом за одну парту в нашем четвертом классе, впрочем, и Дэлберту, и Чарли-Чарли ни за что не пришло бы в голову пригласить меня к себе в гости на ферму с ночевкой. Интересно, а у Дэлберта и Чарли-Чарли вообще были собственные спальни, где они в одиночестве спали в своих собственных постелях? Я вспоминаю утра, когда атмосфера вокруг Дэлберта и Чарли-Чарли намекала на ночи, проведенные в непосредственной близости к свинарнику, а еще утра, когда их хлопчатобумажная рабочая одежда источала благоухание и свежесть восхода солнца, полевых цветов и малины.
Во время перерывов нерушимая граница разделяла городских на северном конце площадки и фермерских на южном. Наши игры, внешне очень схожие, демонстрировали кардинальные различия между нами, потому что мы не могли сбросить с себя неосознанную чопорность, являвшуюся результатом постоянного контроля взрослыми наших душевных качеств. В отличие от нас деревенские не играли в игру, они играли на самом деле, кувыркаясь и барахтаясь в траве, ликуя при победе, похохатывая над своими негромкими шутками. (Мы не умели шутить и ничего не понимали в шутках.) Когда школьный день заканчивался, я завистливым взглядом провожал Дэлберта и Чарли-Чарли, неторопливо шагающих домой, а потом уходил с разрывающимся на части сердцем.
Мне страстно хотелось знать, откуда у них эта свобода. После окончания средней школы мы, городские, переходили в объединенную высшую школу Шейди-Глен, чтобы там следить за собой и своими товарищами, встречаясь с соблазнами немножко большего мира; в перспективе некоторые из нас могли продолжить обучение в колледже или университете. Закончив свое образование в седьмом классе на делении в столбик и декламации «Песни о Гайавате», фермерские дети все как один возвращались на фермы. Некоторым из нас, единицам, среди которых я стремился оказаться с самого начала, удавалось уехать навсегда, а впоследствии снискать славу, осуждение или смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110