Вот маленькое кафе, как раз для нас.
Крошечный бар, три стола, сдвинутые вокруг печки. Хозяин за кассой читал спортивную газету.
— Нет. Завтраков у нас не бывает… Но если желаете бутерброды… Очень хорошо! И две кружки пива!
Хозяин ушел в подсобку, должно быть узкую и тесную, Равинель выдвинул стол, чтобы Люсьен могла сесть. Перед кафе со скрипом останавливались автобусы, стремительно выпускали из дверей двух-трех пассажиров и катили дальше, отбрасывая тень. Сняв шляпку, Люсьен облокотилась на стол.
— Ну, а что это еще за история с пневматичкой? Она уже протянула руку, но он покачал головой.
— Письмо осталось дома. Я туда не вернулся. Но я помню его наизусть. Слушай: «Я уеду дня на два, на три. Не беспокойся. Ничего серьезного… Гм!… Продукты в погребе, в шкафу для провизии… Сначала доешь начатую банку варенья…»
— Минутку!
— Будь уверена, я не ошибаюсь: «Доешь начатую банку варенья, а потом уж открывай новую. И завертывай кран, когда не пользуешься газовой плитой. А то ты вечно забываешь. До встречи. Целую тебя…»
Люсьен впилась в Равинеля взглядом. Потом, помолчав, спросила:
— И ты, конечно, узнал ее почерк?
— Конечно.
— Почерк можно прекрасно подделать.
— Знаю. Но дело не только в почерке, я знаю ее стиль. Я уверен, что письмо написала Мирей.
— А штемпель? Почтовый штемпель настоящий? Равинель пожал плечами.
— Спросила бы уж заодно, действительно ли почтальон был настоящий почтальон.
— Ну, тогда я, вижу только одно объяснение. Мирей написала тебе до отъезда в Нант.
— Ты забываешь про дату на штемпеле. Пневматичка была отправлена из Парижа в тот же день. Кто же отнес ее на почту? Вернулся хозяин с горой бутербродов на тарелке. Он поставил на стол две кружки пива и снова уткнулся в газету. Равинель понизил голос.
— И потом, если бы у Мирей были опасения, она бы обязательно на нас донесла. Она не ограничилась бы предупреждением насчет начатой банки.
— Она просто не поехала бы в Нант, — заметила Люсь-ен. — Нет, по всей вероятности, она написала это письмо… до… того…
Она принялась за бутерброд. Равинель отпил полкружки. Только теперь он с предельной ясностью осознал всю абсурдность создавшейся ситуации. И чувствовал, что Люсьен тоже ничего не понимает. Она положила бутерброд, отодвинула тарелку.
— Что-то есть не хочется. Это так… неожиданно, все, что ты рассказал! Ведь если письмо не могло быть написано раньше, то… после-то как же? И в письме ни малейшей угрозы, как будто у отправителя память отшибло?
— Ну вот, — шепнул Равинель. — Ты подходишь к самой сути.
— Что?
— Все верно… Продолжай.
— Но в том-то и дело… Я не понимаю… Они долго и пристально глядели друг другу в глаза. Наконец Люсьен отвернулась и робко произнесла:
— Может, двойник?..
Да, Люсьен просто капитулировала. Двойник! Они, видите ли, утопили двойника!
— Нет-нет, — тут же спохватилась она. — Чушь! Даже если предположить, что какая-то женщина удивительно похожа на Мирей… разве ты бы ошибся?.. Да и я… Ха-ха… И чтобы эта женщина сама пришла отдаться нам в руки!
Равинель не перебивал. Пусть немного поразмыслит. Мимо проносились переполненные автобусы. Изредка в кафе кто-нибудь заходил, заказывал вина, посматривая украдкой на двоих, которые не ели, не пили, в шахматы играли, что ли?
— Я тебе еще не все рассказал, — прервал молчание Равинель. — Сегодня утром Мирей была у своего брата.
В глазах Люсьен промелькнуло изумление, потом испуг. Бедная Люсьен! Ей здорово не по себе.
— Она поднялась к нему, поцеловала его; они поболтали.
— Конечно, — задумчиво протянула Люсьен, — может, эта, живая, и есть двойник? Но ведь Жермена тоже не проведешь… Ты сказал, что он с ней говорил, что он ее поцеловал. Разве у другой женщины мог быть в точности такой же голос, те же интонации, та же походка, жесты?.. Нет! Ерунда! Двойники — это выдумки романистов.
— Есть еще одно объяснение, — сказал Равинель. — Каталепсия! У Мирей были все признаки смерти… но она пришла в сознание в прачечной.
И поскольку Люсьен, кажется, не понимала, он продолжал:
— Каталепсия бывает. Я когда-то читал.
— Каталепсия после двух суток в воде! Он чувствовал, что она вот-вот вспылит, и жестом предостерег ее, чтоб она не повышала голос.
— Послушай, — раздраженно заявила Люсьен. — Пойми, если бы это был случай каталепсии, я сразу же отказалась бы от врачебной практики! Потому что тогда вся медицина гроша не стоит, потому что…
Кажется, разговор задел ее за живое. Губы у нее дрожали.
— Что ни говори, а мы умеем констатировать смерть. Хочешь, чтобы я привела тебе доказательства? Чтобы я сказала тебе, какие у меня были основания?.. Неужели ты воображаешь, что мы выдаем разрешение хоронить вот так, без разбора?
— Успокойся, Люсьен, прошу тебя…
Они замолчали. Глаза у обоих блестели. Она гордилась своими познаниями, своим положением. Он знал, что она презирает его как профана. Ей надо было, чтоб он всегда восхищался ею. И вдруг он позволил себе такое… Она поглядывала на него, ожидая слова или хотя бы взгляда.
— Тут спорить не о чем, — снова заговорила она безапелляционно, будто у себя в больнице. — Мирей умерла. Остальное объясняй как хочешь.
— Мирей умерла. И тем не менее она жива.
— Я говорю серьезно.
— Я тоже. Мне кажется, что Мирей…
Можно ли признаться Люсьен?.. Он никогда не открывал ей своих потаенных мыслей, но прекрасно знал, что она и так читает их как по книге.
— Мирей, — призрак, — шепнул он.
— Что, что?
— Я же сказал — призрак. Она появляется где хочет и когда хочет… Она материализуется.
Люсьен схватила его за руку. Он покраснел.
— Учти, я не всякому решился бы сказать такое. Я делюсь с тобой потаенной мыслью, предположением… Лично мне кажется, — что это вполне допустимо.
— Нет, тобой надо всерьез заняться, — пробормотала Люсьен. — Я начинаю думать, что у тебя не все в порядке… Ты ведь сам мне как-то рассказывал, что твой отец…
Вдруг лицо ее застыло, пальцы до боли сжали руку Равинеля.
— Фернан!… Посмотри мне в глаза… Скажи, уж не разыгрываешь ли ты меня? Она нервно рассмеялась и, скрестив на груди руки, наклонилась к нему. С улицы можно было подумать, что она тянется губами к любовнику.
— Уж не принимаешь ли ты меня за дуру? Долго ты будешь морочить мне голову? Мирей умерла. Я знаю. А ты меня уверяешь, будто труп похищен, будто она воскресла и запросто разгуливает по Парижу… А я — то, я — то… да, могу в этом признаться, я люблю тебя… И я мучаюсь, теряюсь в догадках.
— Тише, Люсьен, прошу тебя.
— Теперь я понимаю… Ладно, рассказывай дальше свои басни. Конечно! Меня ведь там не было. Но всему есть границы, знаешь ли. Ну, так говори честно: куда ты клонишь? Никогда еще он не видел ее в таком состоянии. Она чуть не заикалась от ярости, вся побелела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Крошечный бар, три стола, сдвинутые вокруг печки. Хозяин за кассой читал спортивную газету.
— Нет. Завтраков у нас не бывает… Но если желаете бутерброды… Очень хорошо! И две кружки пива!
Хозяин ушел в подсобку, должно быть узкую и тесную, Равинель выдвинул стол, чтобы Люсьен могла сесть. Перед кафе со скрипом останавливались автобусы, стремительно выпускали из дверей двух-трех пассажиров и катили дальше, отбрасывая тень. Сняв шляпку, Люсьен облокотилась на стол.
— Ну, а что это еще за история с пневматичкой? Она уже протянула руку, но он покачал головой.
— Письмо осталось дома. Я туда не вернулся. Но я помню его наизусть. Слушай: «Я уеду дня на два, на три. Не беспокойся. Ничего серьезного… Гм!… Продукты в погребе, в шкафу для провизии… Сначала доешь начатую банку варенья…»
— Минутку!
— Будь уверена, я не ошибаюсь: «Доешь начатую банку варенья, а потом уж открывай новую. И завертывай кран, когда не пользуешься газовой плитой. А то ты вечно забываешь. До встречи. Целую тебя…»
Люсьен впилась в Равинеля взглядом. Потом, помолчав, спросила:
— И ты, конечно, узнал ее почерк?
— Конечно.
— Почерк можно прекрасно подделать.
— Знаю. Но дело не только в почерке, я знаю ее стиль. Я уверен, что письмо написала Мирей.
— А штемпель? Почтовый штемпель настоящий? Равинель пожал плечами.
— Спросила бы уж заодно, действительно ли почтальон был настоящий почтальон.
— Ну, тогда я, вижу только одно объяснение. Мирей написала тебе до отъезда в Нант.
— Ты забываешь про дату на штемпеле. Пневматичка была отправлена из Парижа в тот же день. Кто же отнес ее на почту? Вернулся хозяин с горой бутербродов на тарелке. Он поставил на стол две кружки пива и снова уткнулся в газету. Равинель понизил голос.
— И потом, если бы у Мирей были опасения, она бы обязательно на нас донесла. Она не ограничилась бы предупреждением насчет начатой банки.
— Она просто не поехала бы в Нант, — заметила Люсь-ен. — Нет, по всей вероятности, она написала это письмо… до… того…
Она принялась за бутерброд. Равинель отпил полкружки. Только теперь он с предельной ясностью осознал всю абсурдность создавшейся ситуации. И чувствовал, что Люсьен тоже ничего не понимает. Она положила бутерброд, отодвинула тарелку.
— Что-то есть не хочется. Это так… неожиданно, все, что ты рассказал! Ведь если письмо не могло быть написано раньше, то… после-то как же? И в письме ни малейшей угрозы, как будто у отправителя память отшибло?
— Ну вот, — шепнул Равинель. — Ты подходишь к самой сути.
— Что?
— Все верно… Продолжай.
— Но в том-то и дело… Я не понимаю… Они долго и пристально глядели друг другу в глаза. Наконец Люсьен отвернулась и робко произнесла:
— Может, двойник?..
Да, Люсьен просто капитулировала. Двойник! Они, видите ли, утопили двойника!
— Нет-нет, — тут же спохватилась она. — Чушь! Даже если предположить, что какая-то женщина удивительно похожа на Мирей… разве ты бы ошибся?.. Да и я… Ха-ха… И чтобы эта женщина сама пришла отдаться нам в руки!
Равинель не перебивал. Пусть немного поразмыслит. Мимо проносились переполненные автобусы. Изредка в кафе кто-нибудь заходил, заказывал вина, посматривая украдкой на двоих, которые не ели, не пили, в шахматы играли, что ли?
— Я тебе еще не все рассказал, — прервал молчание Равинель. — Сегодня утром Мирей была у своего брата.
В глазах Люсьен промелькнуло изумление, потом испуг. Бедная Люсьен! Ей здорово не по себе.
— Она поднялась к нему, поцеловала его; они поболтали.
— Конечно, — задумчиво протянула Люсьен, — может, эта, живая, и есть двойник? Но ведь Жермена тоже не проведешь… Ты сказал, что он с ней говорил, что он ее поцеловал. Разве у другой женщины мог быть в точности такой же голос, те же интонации, та же походка, жесты?.. Нет! Ерунда! Двойники — это выдумки романистов.
— Есть еще одно объяснение, — сказал Равинель. — Каталепсия! У Мирей были все признаки смерти… но она пришла в сознание в прачечной.
И поскольку Люсьен, кажется, не понимала, он продолжал:
— Каталепсия бывает. Я когда-то читал.
— Каталепсия после двух суток в воде! Он чувствовал, что она вот-вот вспылит, и жестом предостерег ее, чтоб она не повышала голос.
— Послушай, — раздраженно заявила Люсьен. — Пойми, если бы это был случай каталепсии, я сразу же отказалась бы от врачебной практики! Потому что тогда вся медицина гроша не стоит, потому что…
Кажется, разговор задел ее за живое. Губы у нее дрожали.
— Что ни говори, а мы умеем констатировать смерть. Хочешь, чтобы я привела тебе доказательства? Чтобы я сказала тебе, какие у меня были основания?.. Неужели ты воображаешь, что мы выдаем разрешение хоронить вот так, без разбора?
— Успокойся, Люсьен, прошу тебя…
Они замолчали. Глаза у обоих блестели. Она гордилась своими познаниями, своим положением. Он знал, что она презирает его как профана. Ей надо было, чтоб он всегда восхищался ею. И вдруг он позволил себе такое… Она поглядывала на него, ожидая слова или хотя бы взгляда.
— Тут спорить не о чем, — снова заговорила она безапелляционно, будто у себя в больнице. — Мирей умерла. Остальное объясняй как хочешь.
— Мирей умерла. И тем не менее она жива.
— Я говорю серьезно.
— Я тоже. Мне кажется, что Мирей…
Можно ли признаться Люсьен?.. Он никогда не открывал ей своих потаенных мыслей, но прекрасно знал, что она и так читает их как по книге.
— Мирей, — призрак, — шепнул он.
— Что, что?
— Я же сказал — призрак. Она появляется где хочет и когда хочет… Она материализуется.
Люсьен схватила его за руку. Он покраснел.
— Учти, я не всякому решился бы сказать такое. Я делюсь с тобой потаенной мыслью, предположением… Лично мне кажется, — что это вполне допустимо.
— Нет, тобой надо всерьез заняться, — пробормотала Люсьен. — Я начинаю думать, что у тебя не все в порядке… Ты ведь сам мне как-то рассказывал, что твой отец…
Вдруг лицо ее застыло, пальцы до боли сжали руку Равинеля.
— Фернан!… Посмотри мне в глаза… Скажи, уж не разыгрываешь ли ты меня? Она нервно рассмеялась и, скрестив на груди руки, наклонилась к нему. С улицы можно было подумать, что она тянется губами к любовнику.
— Уж не принимаешь ли ты меня за дуру? Долго ты будешь морочить мне голову? Мирей умерла. Я знаю. А ты меня уверяешь, будто труп похищен, будто она воскресла и запросто разгуливает по Парижу… А я — то, я — то… да, могу в этом признаться, я люблю тебя… И я мучаюсь, теряюсь в догадках.
— Тише, Люсьен, прошу тебя.
— Теперь я понимаю… Ладно, рассказывай дальше свои басни. Конечно! Меня ведь там не было. Но всему есть границы, знаешь ли. Ну, так говори честно: куда ты клонишь? Никогда еще он не видел ее в таком состоянии. Она чуть не заикалась от ярости, вся побелела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34