– Саша, милый, иди, иди сюда! – совершенно спокойно и ласково встретила его бабушка.
Они обменялись обычной лаской: внук поцеловал руку, она его в глаза.
– Ну, садись сюда. Надо нам потолковать с тобой. Боже! Я как-то не замечала, какой большой ты вырос!.. Совсем мужчина… И красавец на загляденье… То-то мои некоторые фрейлины стали так задумчивы, вздыхают, бледнеют и часто являются на дежурство совсем не в свой черед… О, ты далеко пойдешь, мой свет… Не стыдись. Я же твоя бабушка… Ближе садись… Тут, на скамеечке, у ног. Помнишь, как в прежние годы, когда ты с Костей приходил каждый день и мы так весело, бывало, играем и в жмурки, и в лошадки, и в жгуты… А потом вы сядете у моих ног… И я вам сказки складываю. Поди, не забыл.
Смущение слегка стало заливать краской бледное, женственно-красивое лицо шестнадцатилетнего юноши, рослого не по летам, но тонкого и стройного, как пальмочка.
Он, очевидно, ожидал совершенно иного приема и как будто чувствовал за собою что-то, не дающее ему права на эти ласки, на эти милые воспоминания.
Заметила это и бабушка, но не подала виду. Только спросила:
– Что же ты молчишь нонче? Здоров ли?
– Немножко нездоровится, бабуня, – обрадовавшись подсказанному предлогу, солгал внук и даже не поморщился при этом. – Голова что-то… Вот уж дня два. И нынче этот прием… Шум, люди…
– А ты любишь тишину, покой… Я заметила. Спасибо твоему наставнику. Он сумел пробудить в тебе любовь к природе и к иным хорошим, серьезным вещам, помимо дворского блеска и суеты… Надо чести его приписать… Жаль будет отпустить теперь его.
Говорит, а сама пристально вглядывается в лицо внуку.
Тот сразу встрепенулся.
– Как расстаться, ваше величество? Разве?..
– А что же ты думал, мое дитя? Не вечно же под указкой сидеть. Вон у тебя и пушок на верхней губе… Скоро станем невесту тебе искать… Не красней: это мещанство… Ты помнишь ли, – вдруг серьезней заговорила она, – к чему готовит тебя жребий? Не то после срока, даже раньше иных надо тебе познать людей и жизнь, чтобы уметь потом управлять многими миллионами людей. Все предвидеть, вспомнить обо всем. Это великое слово, Саша: царствовать – значит провидеть все наперед… А для того спокоен должен быть государь. Ни страсти, ни вожделения не должны тревожить его крови. Он имеет право жить не по тем узким прописям, кои всем иным с детства натверживают попы, либо педанты-наставники… Ни отец, ни мать для истинного государя не значат ничего. Его народ, благо миллионов, слава царского имени – вот ему высшее благо и закон, вот его родня и дети… Царь – отражение Божией власти на земле. Бог стирает целые тысячи жизней, смывает волною большие города с лица земли. Кто осудит волю его? Она льет потоки желаний в миллионы существ, те любят и порождают себе подобных по единому закону хотения Господа. Кто скажет, что в этом стыде? Так и царь!.. Никогда не красней, что бы ни сделал, Саша. Верь, что не можешь сделать дурного, и будет по вере той… Дурное сделаешь – прямо всем скажи. И дурное царя станет законом для людей; лучше будет, чем добродетель мелкой души. Я так всю жизнь жила. И, видишь, судьба не карает меня… Люди боятся и любят. Мир чтит и прославляет… Меня слушай, Саша. Больше никого… Ты все молчишь?
– Что мне сказать, ваше величество? Я чувствую, понимаю, вы чего-то ждете от меня. Да не пойму – чего? Спрашивайте. Я отвечу, как всегда. Как Богу, так и вам, государыня.
– Откуда ты такой? Ну, с людьми нельзя открыто быть, правда твоя. Да я не люди. Я бабушка тебе. Люблю тебя, как себя люблю. Ты же знаешь… Надежда моя в тебе. А ты со мной так… Почему? За что?..
– Простите, бабуся. Я и сам того бы не хотел… да не умею совсем справиться с собой. Боюсь все, дурно бы не сказать, не сделать… Не огорчить бы вас… как батюшка часто огорчает. Вот и молчу больше… Разные мысли во мне. Граф Николай Иванович всегда учил про себя таить, чтобы не повредили злые люди. Лагарп тоже говорит, только по-иному. Если хорошее в душе, не надо его напоказ давать. А дурное лучше в себе утаить, побороть… Самому с ним справиться… А я порою и разобраться не могу: дурно ли, хорошо ли, что задумал, чего желаю, что покою не дает… Вот и молчу…
– Да, да… Моя судьба… Я тоже так росла при покойной государыне… Но она мне тетка была по мужу. Любила мало… Враги кругом меня обступили. Ты же не так. Что теснит твою молодую душу? Скажи!
Она подняла его опущенное лицо, заглянула в глаза ему и медленно отвела свою руку.
Как будто затаенное чувство брезгливости прочла она в этих глазах. Даже подбородок задрожал у юноши, словно он был тронут чем-то нечистым, холодным, скользким.
Это инстинктивное движение заставило всю кровь прилить к лицу бабушки. Ей показалось, что в глазах внука она прочла весь длинный ряд имен, с которыми долгие годы связывалось ее имя. И теперь, на старости лет, этот список не закрылся. Новые имена вносятся в него. Внук видит. Софизмы бабушки плохо влияют. Что он простит себе и людям более юным, чем она сама, то кажется ему противным в ней, в бабушке…
Сразу меняя тему разговора, словно желая взять быка за рога, Екатерина спросила:
– Кстати, как тебе понравилась сегодняшняя церемония? Красиво? А Платон Александрович? Как он умел подать шпагу бедному «странствующему принцу»!
– Да, – сразу тоже меняясь и принимая очень любезный вид, ответил внук. – Платон Александрович, как всегда, прекрасен. Я очень люблю его.
Этот ответ вторично заставил съежиться бабушку.
Ей лучше бы понравилось, если бы теперь, после всех ее слов, внук прямо обрушился бы на фаворита, высказал открытое, благородное негодование, презрение. А это уклончивое, придворное отношение к ней, заглазная лесть ее угоднику, которого в душе внук, конечно, считал игрушкой, созданием прихоти! Такое слабодушие больно ударило по душе старуху.
Снова меняя тон, она прямо спросила внука:
– А скажи, правду мне передавал Платон Александрович, что господин Лагарп затеял мировую какую-то между вами с братом и батюшкой вашим?
Вопрос был слишком неожидан и прям.
Но юноша, очевидно, глубоко искусился в искусстве не удивляться ничему и таить каждое движение души и сердца. Он только переспросил самым простым тоном:
– Платон Александрович сказывал?.. Да. Наставник нам много раз толковал, что не следует верить наветам покойного Панина и иных людей, будто батюшка нас ненавидит… даже извести со свету готов, чтобы мы ему дороги к трону не перешли. Что не может отец родных детей губить. А если прадедушка и казнил своего цесаревича, Алексея, так по причинам много важнее, чем наша, настоящая… Мирить же нас он не мирил. Потому, полагаю, что и ссоры нет между нами. Мы здесь с братом, у вас, ваше величество. Батюшка – у себя. Где же нам ссориться?
– Вижу, тебе не придется всю жизнь ссориться ни с кем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92