Наконец Соня говорила: "Ну, спать!" - и, простясь с ними, я шел к себе, с холодеющими руками ждал того заветного часа, когда весь дом станет темен и так тих, что слышно, как непрерывно тикающей ниточкой бегут карманные часы у моего изголовья под нагоревшей свечой, и все дивился, ужасался: за что так наказал меня Бог, за что дал сразу две любви, такие разные и такие страстные, такую мучительную красоту обожания Натали и такое телесное упоение Соней. Я чувствовал, что вот-вот мы с ней не выдержим нашей неполной близости и что я совсем сойду тогда с ума от ожидания наших ночных встреч и от ощущения их потом весь день, и все это рядом с Натали! Соня уже ревновала, грозно вспыхивала иногда, а вместе с тем наедине говорила мне:
- Боюсь, что мы с тобой за столом и при Натали не достаточно просты. Папа, мне кажется, начинает что-то замечать. Натали тоже, а нянька, конечно, уже уверена в нашем романе и небось наушничает папе. Сиди побольше в саду с Натали вдвоем, читай ей этот несносный "Обрыв", уводи ее иногда гулять по вечерам... Это ужасно, я ведь замечаю, как идиотски ты пялишь на нее глаза, временами чувствую к тебе ненависть, готова, как какая-нибудь Одарка, вцепиться при всех тебе в волосы, да что же мне делать?
Ужаснее всего было то, что, как мне казалось, начала не то страдать, не то негодовать, чувствовать, что что-то есть между мной и Соней тайное, Натали. Она, и без того молчаливая, становилась все молчаливее, играла в крокет или вышивала излишне пристально. Мы как будто привыкли друг к другу, сблизились, но вот я как-то пошутил, сидя с ней вдвоем в гостиной, где она перелистывала ноты, полулежа на диване:
- А я слышал, Натали, что, может быть, мы с вами породнимся.
Она резко взглянула на меня:
- Как это?
- Мой кузен, Алексей Николаич Мещерский...
Она не дала мне договорить:
- Ах, вот что! Ваш кузен, этот, простите, упитанный, весь заросший черными блестящими волосами, картавящий великан с красным сочным ртом... И кто дал вам право на подобные разговоры со мной?
Я испугался:
- Натали, Натали, за что вы так строги ко мне1 Даже пошутить нельзя! Ну простите меня, - сказал я, беря ее руку.
Она не отняла руки и сказала:
- Я до сих пор не понимаю... не знаю вас... Но довольно об этом...
Чтобы не видеть ее томительно влекущих к себе теннисных белых башмачков, вкось подобранных на диване, я встал и вышел на балкон. Заходила из-за сада туча, тускнел воздух, все шире и ближе шел по саду мягкий летний шум, сладко дуло полевым дождевым ветром, и меня вдруг так сладко, молодо и вольно охватило какое-то беспричинное, на все согласное счастье, что я крикнул:
- Натали, на минутку!
Она подошла к порогу:
- Что?
- Вздохните - какой ветер! Какой радостью могло бы быть все!
Она помолчала.
- Да.
- Натали, как вы неласковы со мной! Вы что-то имеете против меня?
Она гордо пожала плечом:
- Что и почему я могу иметь против вас?
Вечером, лежа в темноте в плетеных креслах на балконе, мы все трое молчали, - звезды только кое-где мелькали в темных облаках, слабо тянуло со стороны реки вялым ветром, там дремотно журчали лягушки.
- К дождю, спать хочется, - сказала Соня, подавляя зевок. - Нянька сказала, народился молодой месяц и теперь с неделю будет "обмываться". - И, помолчав, добавила: - Натали, что вы думаете о первой любви?
Натали откликнулась из темноты:
- Я в одном убеждена: в страшном различии первой любви юноши и девушки.
Соня подумала:
- Ну, и девушки бывают разные... И решительно встала:
- Нет, спать, спать!
- А я еще подремлю тут, мне ночь нравится, - сказала Натали.
Я прошептал, слушая удаляющиеся шаги Сони:
- Что-то нехорошо говорили мы нынче с вами!
Она ответила:
- Да, да, мы нехорошо говорили...
На другой день мы встретились как будто спокойно. Ночью шел тихий дождь, но утром погода разгулялась, после обеда стало сухо и жарко. Перед чаем в пятом часу, когда Соня делала какие-то хозяйственные подсчеты в кабинете улана, мы сидели в березовой аллее и пытались продолжать чтение вслух "Обрыва". Она, наклонясь, что-то шила, мелькая правой рукой, я читал и от времени до времени с сладкой тоской взглядывал на ее левую руку, видную в рукаве, на рыжеватые волоски, прилегавшие к ней выше кисти и на такие же там, где шея сзади переходила в плечо, и читал все оживленнее, не понимая ни слова. Наконец сказал:
- Ну теперь почитайте вы...
Она разогнулась, под тонкой блузкой обозначились точки ее грудей, отложила шитье и, опять наклонись, низко опустив свою странную и чудесную голову и показывая мне затылок и начало плеча, положила книгу на колени, стала читать скорым и неверным голосом. Я глядел на ее руки, на колени под книгой, изнемогая от неистовой любви к ним и звуку ее голоса. В разных местах предвечернего сада вскрикивали на лету иволги, против нас высоко висел, прижавшись к стволу сосны, одиноко росшей в аллее среди берез, красновато-серый дятел...
- Натали, какой удивительный цвет волос у вас! А коса немного темнее, цвета спелой кукурузы...
Она продолжала читать.
- Натали, дятел, посмотрите!
Она взглянула вверх:
- Да, да, я его уже видела, и нынче видела, и вчера видела... Не мешайте читать.
Я помолчал, потом снова:
- Посмотрите, как это похоже на засохших серых червячков.
- Что, где?
Я указал ей на скамью между нами, на засохший птичий известковый помет:
- Правда?
И взял и сжал ее руку, бормоча и смеясь от счастья:
- Натали, Натали!
Она тихо и долго поглядела на меня, потом выговорила:
- Но вы же любите Соню!
Я покраснел, как пойманный мошенник, но с такой горячей поспешностью отрекся от Сони, что она даже слегка раскрыла губы:
- Это неправда?
- Неправда, неправда! Я ее очень люблю, но как сестру, ведь мы знаем друг друга с детства!
IV
На другой день она не вышла ни утром, ни к обеду.
- Соня, что с Натали? - спросил улан, и Соня ответила, нехорошо засмеявшись:
- Лежит все утро в распашонке, нечесаная, по лицу видно, что ревела, принесли ей кофе - не допила... Что такое? "Голова болит". Уж не влюбилась ли!
- Очень просто, - сказал улан бодро, с одобрительным намеком глянув на меня, но отрицая головой.
Вышла Натали только к вечернему чаю, но вошла на балкон легко и живо, улыбнулась мне приветливо и как будто чуть виновато, удивив меня этой живостью, улыбкой и некоторой новой нарядностью: волосы убраны туго, спереди немного подвиты, волнисто тронуты щипцами, платье другое, из чего-то зеленого, цельное, очень простое и очень ловкое, особенно в перехвате на талии, туфельки черные, на высоких каблучках, - я внутренне ахнул от нового восторга. Я, сидя на балконе, просматривал "Исторический вестник", несколько книг которого дал мне улан, когда она вдруг вошла с этой живостью и несколько смущенной приветливостью:
- Добрый вечер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64