Далее можно провести дальнейшие линии кодирования элементарных частиц; скажем, электрон: 100111010110111010101110110111100101011011…
Нейтрино: 001100000111100110010100111011…
Или фотон: 0101100110000011110101000100…
Так что же, Бог есть огромное, бесконечное множество единичек и ноликов?
Человек – единственное известное мне явление во Вселенной, которое, встав не с той ноги поутру, может одним словом обложить всю эту вселенную: «Пропади всё пропадом!», – и понесутся во мрак небытия звезды с планетами, шаровые скопления, галактики, метагалактики, еще более супергалактики, и еще более супер-супер-супер…
А потом человек зевнет, выпьет кофе и скажет: «Ладно, хрен с ним, пущай будет…» – и понесутся обратно, причем под ручку с ядреным овощем, а точнее, с корнем хреном, опять супер-супер-супергалактики обратно в бытие, поскольку человек может то, чего не могут все эти супергалактики, – создавать образы сознания, не зависящие от материи.
Этот факт вовсе не значит, что обозначение Бога в 0-1 эквиваленте как-либо оскорбительно для него или для самого человека. Гораздо сложнее с кодом, состоящим из одних только нулей…
Итак, почему же Вселенная эволюционирует в направлении любви?
Потому, что по нашему определению любви как искреннего интереса и осознанного отражения какого-либо объекта в себе, мы с нашими новоявленными компьютерами и являемся наивысшим нам известным субъектом во Вселенной, отражающим в себе саму эту Вселенную и испытывающим к ней неподдельный интерес.
Иногда просто хорошо быть
Сколько ни горюй об уходящей свежести дня, ничего не изменится. Уйдет. Сколько ни ворчи о бестолковости настроения, размышлений и мироустройства, – всё так и будет, как заметил еще скорый на женитьбы Соломон. Ах, как бы погрузиться в иное, неизведанное время, но не плоско, как в кино, а реально, более чем реально, почувствовать звуки и скрипы, шорохи и звоны, запахи и просторы… Какое время? Да любое. Только не наше…А были ли красными ткани в средневековье? Как-то трудно себе представить вполне современные облака, текущие по весьма обыденному небу. А там рубятся мечами, и кровь кровава, и смерть ужасна, и горе искренне, громко решаются судьбы тогдашней Европы… И всё серьезно и страшно не на шутку. А где-то в дебрях лесов влюбленные… и тоска расставания, и сухие губы, и тихое дыхание. И всё как теперь, но только тогда. Воображение – это исключительное прибежище поэтов и умопомешанных.
Или погрузиться в классических времен ароматы, портики, распевные голоса широколобых платонов. Поражающее слух восточное звучание греческого, который кажется таким невосточным, когда его не слышишь. Ведь всё это, вероятнее всего, как-то и когда-то так или иначе было. Когда-то случалось, дышало, шевелилось, говорило, являлось что ни на есть самой обычной и текущей реальностью, бесконечно долгой, подчас невыносимо тягучей, но ощутимой, полной красок и бытия былью.
Да, множество раз прокрустово заучено обо всех этих истинах, но когда-то ведь звучали они эвриками? И вокруг античная аттическая ночь. Огромное во все концы небо с недавно названными созвездиями и с уходящей в сужающуюся перспективу колоссальной гулкостью Млечного пути. Распахнутая ночь над портиками, раскрашенными недавно отстроенными колоннами… Точно так же блистающее молодыми Плеядами небо, как выйдешь нынче в темном лесу на поляну – и вот оно тебе – аттическое небо, как тогда, но теперь, без звуков смелых, молодых, звучащих ново, того еще, не торгашеского, греческого языка…
Всё так же, как тогда, и я счастлив дышать воздухом – молекулами тех Афин, а может быть, в нас откликаются ласковые звуки каких-то еще более прежних, абсолютно преданных забвению цивилизаций? Вовсе не надо их знать, чтобы отлично себе представлять, как пахло их вино и как рос их хлеб, как крепли их быки и вращались их жернова. Когда-нибудь и наше мистическое время превратится в тот же самый изумительный танец воображения, которым теперь является любая иная явь.
Иногда просто хорошо быть частью всего этого мира, всех этих времен.
Иногда просто хорошо быть.
Иллюзия покоя и умиротворения
От чтения классиков всегда становится спокойно. С чем это связано? Особенно русских: Чехов, Толстой, Достоевский, да и Гоголь. Особенно каких-нибудь записок, писем, дневников. Кажется, пообщался с умным человеком. И не было ему надобности показушничать, умничать, красоваться. Может быть, это благодаря их авторитету? Как знать. А может, просто из-за неторопливости и обстоятельности тогдашней жизни. Уносят куда-то их записки и, хоть и к нынешним мыслям весьма современны, дают отдохновение душе и думе. Да, жаль, что более не прочесть у них ничего новенького.
Люблю я всякое подробное чтение, как то – книжка о земледелии у римлян или вот хотя бы «Остров Сахалин» Чехова. Особенно увлеченно я читал описание отхожих мест в острогах на Сахалине. Что-то приковывает мое внимание к эдаким скрупулезным подробностям.
Всяческое постепенное, накопительное, рутинное действие чрезвычайно эффективно. Пожалуй, бульшая часть вещей в природе имеет именно такую форму – постепенную, накопительную. Мне следует препоручать эти действия другим. Я очень страдаю от необходимости делать что-то повторяющееся, последовательное, накопительное. Действительно приходится делать насилие над собой.
Существует лишь иллюзия покоя и умиротворения. Эта иллюзия часто связана, как неким символом, с временами, местами, определенными людьми, образами или судьбами. Увы, стоит приглядеться получше, вникнуть в мелочи, подробности, и открывается та же унылая картина страхов, недобрых предчувствий, реальных и тайных опасностей… Каким бы привлекательным в своем успокоении сей символ ни был, стоит вглядеться – и не только никакого спокойствия не увидишь, а напротив, сплошные бедствия и неистовства судеб и духа. Вот Л. Толстой почему-то мне служил всегда символом неторопливой обстоятельности, вдумчивого спокойствия, непоколебимого общественного авторитета и уважения. Однако стоило мне вникнуть в подробности гонений и неприятия этого человека окружавшим его при жизни миром, – и след сей иллюзии спокойного созерцания растворился в тот же час.
Нет такого, видимо, чтобы мало-мальски активный, действующий или, во всяком случае, постоянно вынуждаемый действовать человек мог вполне насладиться длительным и надежным состоянием покоя, защищенности и созерцания. Нет таких обстоятельств, которые не угрожали бы ежечасно, не томили бы дурными хлопотами реальный ум. Один путь найти спасение от этих беспокойств, отвлекающих от мыслей о главном или, во всяком случае, о кажущемся главным. И путь сей – внутреннего воспитания своего духа в презрении к мирским опасностям, неприятию окружающими и жестокости собственного характера, мучающего самого себя ежечасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Нейтрино: 001100000111100110010100111011…
Или фотон: 0101100110000011110101000100…
Так что же, Бог есть огромное, бесконечное множество единичек и ноликов?
Человек – единственное известное мне явление во Вселенной, которое, встав не с той ноги поутру, может одним словом обложить всю эту вселенную: «Пропади всё пропадом!», – и понесутся во мрак небытия звезды с планетами, шаровые скопления, галактики, метагалактики, еще более супергалактики, и еще более супер-супер-супер…
А потом человек зевнет, выпьет кофе и скажет: «Ладно, хрен с ним, пущай будет…» – и понесутся обратно, причем под ручку с ядреным овощем, а точнее, с корнем хреном, опять супер-супер-супергалактики обратно в бытие, поскольку человек может то, чего не могут все эти супергалактики, – создавать образы сознания, не зависящие от материи.
Этот факт вовсе не значит, что обозначение Бога в 0-1 эквиваленте как-либо оскорбительно для него или для самого человека. Гораздо сложнее с кодом, состоящим из одних только нулей…
Итак, почему же Вселенная эволюционирует в направлении любви?
Потому, что по нашему определению любви как искреннего интереса и осознанного отражения какого-либо объекта в себе, мы с нашими новоявленными компьютерами и являемся наивысшим нам известным субъектом во Вселенной, отражающим в себе саму эту Вселенную и испытывающим к ней неподдельный интерес.
Иногда просто хорошо быть
Сколько ни горюй об уходящей свежести дня, ничего не изменится. Уйдет. Сколько ни ворчи о бестолковости настроения, размышлений и мироустройства, – всё так и будет, как заметил еще скорый на женитьбы Соломон. Ах, как бы погрузиться в иное, неизведанное время, но не плоско, как в кино, а реально, более чем реально, почувствовать звуки и скрипы, шорохи и звоны, запахи и просторы… Какое время? Да любое. Только не наше…А были ли красными ткани в средневековье? Как-то трудно себе представить вполне современные облака, текущие по весьма обыденному небу. А там рубятся мечами, и кровь кровава, и смерть ужасна, и горе искренне, громко решаются судьбы тогдашней Европы… И всё серьезно и страшно не на шутку. А где-то в дебрях лесов влюбленные… и тоска расставания, и сухие губы, и тихое дыхание. И всё как теперь, но только тогда. Воображение – это исключительное прибежище поэтов и умопомешанных.
Или погрузиться в классических времен ароматы, портики, распевные голоса широколобых платонов. Поражающее слух восточное звучание греческого, который кажется таким невосточным, когда его не слышишь. Ведь всё это, вероятнее всего, как-то и когда-то так или иначе было. Когда-то случалось, дышало, шевелилось, говорило, являлось что ни на есть самой обычной и текущей реальностью, бесконечно долгой, подчас невыносимо тягучей, но ощутимой, полной красок и бытия былью.
Да, множество раз прокрустово заучено обо всех этих истинах, но когда-то ведь звучали они эвриками? И вокруг античная аттическая ночь. Огромное во все концы небо с недавно названными созвездиями и с уходящей в сужающуюся перспективу колоссальной гулкостью Млечного пути. Распахнутая ночь над портиками, раскрашенными недавно отстроенными колоннами… Точно так же блистающее молодыми Плеядами небо, как выйдешь нынче в темном лесу на поляну – и вот оно тебе – аттическое небо, как тогда, но теперь, без звуков смелых, молодых, звучащих ново, того еще, не торгашеского, греческого языка…
Всё так же, как тогда, и я счастлив дышать воздухом – молекулами тех Афин, а может быть, в нас откликаются ласковые звуки каких-то еще более прежних, абсолютно преданных забвению цивилизаций? Вовсе не надо их знать, чтобы отлично себе представлять, как пахло их вино и как рос их хлеб, как крепли их быки и вращались их жернова. Когда-нибудь и наше мистическое время превратится в тот же самый изумительный танец воображения, которым теперь является любая иная явь.
Иногда просто хорошо быть частью всего этого мира, всех этих времен.
Иногда просто хорошо быть.
Иллюзия покоя и умиротворения
От чтения классиков всегда становится спокойно. С чем это связано? Особенно русских: Чехов, Толстой, Достоевский, да и Гоголь. Особенно каких-нибудь записок, писем, дневников. Кажется, пообщался с умным человеком. И не было ему надобности показушничать, умничать, красоваться. Может быть, это благодаря их авторитету? Как знать. А может, просто из-за неторопливости и обстоятельности тогдашней жизни. Уносят куда-то их записки и, хоть и к нынешним мыслям весьма современны, дают отдохновение душе и думе. Да, жаль, что более не прочесть у них ничего новенького.
Люблю я всякое подробное чтение, как то – книжка о земледелии у римлян или вот хотя бы «Остров Сахалин» Чехова. Особенно увлеченно я читал описание отхожих мест в острогах на Сахалине. Что-то приковывает мое внимание к эдаким скрупулезным подробностям.
Всяческое постепенное, накопительное, рутинное действие чрезвычайно эффективно. Пожалуй, бульшая часть вещей в природе имеет именно такую форму – постепенную, накопительную. Мне следует препоручать эти действия другим. Я очень страдаю от необходимости делать что-то повторяющееся, последовательное, накопительное. Действительно приходится делать насилие над собой.
Существует лишь иллюзия покоя и умиротворения. Эта иллюзия часто связана, как неким символом, с временами, местами, определенными людьми, образами или судьбами. Увы, стоит приглядеться получше, вникнуть в мелочи, подробности, и открывается та же унылая картина страхов, недобрых предчувствий, реальных и тайных опасностей… Каким бы привлекательным в своем успокоении сей символ ни был, стоит вглядеться – и не только никакого спокойствия не увидишь, а напротив, сплошные бедствия и неистовства судеб и духа. Вот Л. Толстой почему-то мне служил всегда символом неторопливой обстоятельности, вдумчивого спокойствия, непоколебимого общественного авторитета и уважения. Однако стоило мне вникнуть в подробности гонений и неприятия этого человека окружавшим его при жизни миром, – и след сей иллюзии спокойного созерцания растворился в тот же час.
Нет такого, видимо, чтобы мало-мальски активный, действующий или, во всяком случае, постоянно вынуждаемый действовать человек мог вполне насладиться длительным и надежным состоянием покоя, защищенности и созерцания. Нет таких обстоятельств, которые не угрожали бы ежечасно, не томили бы дурными хлопотами реальный ум. Один путь найти спасение от этих беспокойств, отвлекающих от мыслей о главном или, во всяком случае, о кажущемся главным. И путь сей – внутреннего воспитания своего духа в презрении к мирским опасностям, неприятию окружающими и жестокости собственного характера, мучающего самого себя ежечасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62