Непреодолимая сила тянула ее на сушу. Этой силой была потребность организма в растительной пище. Кроме того, медведица готовилась стать матерью. Рожают же белые медведи не во льдах, а непременно на суше. По осени ей впервые предстояло устроить берлогу и залечь на пять долгих месяцев.
Инстинкт привел ее именно к острову Врангеля – родильному дому белых медведей, излюбленному месту обитания беременных самок.
Медведица подошла к острову, но, прежде чем ступить на землю, долго таилась среди торосов и нюхала воздух: не пахнёт ли вражьим духом? Но нет, ни людей, ни собак там не было.
Зверь не мог знать, что население большого, свыше семи тысяч квадратных километров, острова всего двести человек, что живут они в двух поселках, расположенных в бухте Роджерса и бухте Сомнительной, а здесь появляются очень редко. И что опасаться людей на острове Врангеля совсем не надо: вся территория объявлена государственным заповедником, строжайше запрещена охота на любую живность. А люди затем сюда и приехали, чтобы охранять покой зверей и птиц и помогать им выжить в голодное время.
Скрываясь за торосами, медведица разглядела на берегу свою соплеменницу, которая безбоязненно расхаживала среди валунов. Это придало ей решимости; переплыв километровую полосу чистой воды, она вышла на каменистую косу. Соплеменница, тоже беременная самка, лишь мельком взглянула на появившуюся из воды медведицу. И прошла как мимо пустого места или неодушевленного предмета – например, валуна. Белые медведи чураются общества себе подобных, предпочитают полное одиночество.
Неделю прожил зверь на суше, поедая мхи, лишайники, осоку, карликовые ивы, выброшенные прибоем водоросли, почти созревшую голубику. От голубики морда и зад его стали фиолетового цвета. Было здесь вдоволь и более существенной пищи: вонючие трупы старых моржей, еще не разложившиеся окончательно, потому что под ними находилась вечная мерзлота – природный холодильник; останки громадного кита, полусъеденного прожорливыми песцами и птицами.
Цепи гор и хребтов с вечными снегами на вершинах и северных склонах убегали в глубь острова, беспорядочно громоздились в синей дымке, налезая друг на друга. Они были расцвечены ярко-желтыми полярными маками, тропической красоты цветами, чудом выжившими здесь, на вечной мерзлоте, красными, оранжевыми, жемчужными, черными лишайниками, темно-зелеными карликовыми ивами.
Медведица присмотрела для берлоги удобное местечко – крутой заснеженный склон сопки, обращенный к океану, и двинулась дальше, поедая скудную растительность арктического острова. После ранения она стала кривошейкой. Ее шея была вытянута не по прямой линии, а дугой, обращенной влево; казалось, она все время заглядывает в ту сторону. Повернуть голову вправо она не могла, приходилось разворачиваться всем туловищем. Застрявшая в шейном позвоночнике острая свинцовая пуля в твердой латунной оболочке временами, особенно к перемене погоды, причиняла саднящую боль, и тогда зверь ложился, со стоном терся о камни или льдины.
Сюда, на край света, в ледяные туманы, где в июле нередко случаются обильные снегопады и даже свирепые пурги, по весне из теплых краев слетаются сотни тысяч птиц. Таким обилием пернатых не сможет похвастать ни один тропический остров. Здесь они гнездятся, терпеливо насиживают яйца, кормят, выхаживают, пестуют своих птенцов, чтобы осенью бесчисленными семьями, соединенными в стаи, улететь на юг, за тысячи верст. Какая неведомая сила заставляет крылатые существа пускаться в дальний, полный лишений и опасностей путь на затерянный среди нетающих арктических льдов остров, кормиться скудной пищей, днем и ночью дрожать от холода? Уж не сама ли мудрая мать Природа подвергает их этому суровому испытанию, даруя жизнь только самым сильным, выносливым и сообразительным?…
В воздухе беспрерывно порхали бело-серые пуночки – полярные воробьи, лапландские подорожники, кулички-тулесы, чернозобики. Трели, писк, щебетанье, гортанные крики – все слилось в неумолкаемый ни на секунду гомон, который, однако, не надоедал, а, напротив, ласкал ухо. Изредка пуночки садились на спину идущей медведицы, зарывались в густой шерсти и там, в тепле, дремали. Когда на открытой воде Кривошейка замечала стайки гаг, она охотилась. Неслышно погружалась в воду, оставив на поверхности лишь нос да глаза, медленно, без единого всплеска плыла к птицам. Метров за двадцать до живой добычи она так же бесшумно, без всплеска ныряла. Голова ее с открытыми глазами была устремлена вверх. Там, за слоем воды, покачивались зыбкие темные комки с движущимися красными перепончатыми лапками. С дельфиньим проворством и быстротою медведица выныривала под стаей, хватала лапами и зубами зазевавшихся, не успевших взлететь птиц, потом плыла с добычей к берегу и на косе неспешно лакомилась нежным мясом и потрохами.
Однажды, обогнув небольшую сопку на мшистой поляне, медведица увидела канадских журавлей с кирпично-красными клювами и ногами. Священные у северных народностей птицы танцевали. Они стояли по кругу, отступали, кланялись и, выбросив, как для взлета, крылья, перебирали длинными стройными ногами, изгибали тонкие шеи, затем соединялись в белоснежный айсберг и расходились вновь. Любое движение было полно отточенной грации, изящества. Танцуя, птицы переговаривались на своем гортанно-картавом языке.
Медведица неподвижно стояла и смотрела на них, словно зачарованная волшебным танцем. Она даже забыла об охоте.
За много миль Кривошейка почуяла терпкий запах птичьего помета, издалека услышала ни на минуту не прекращавшийся гомон тысяч и тысяч пернатых. Она подходила к птичьему базару на мысе Блоссом, крупнейшему в Арктике. Взору ее открылись вплотную подступавшие к океану высоченные обрывистые скалы, сверху донизу испещренные террасами и террасками, уступами и уступчиками. На скалах не было снега, но они казались белыми от сугробов – гранит сплошь облепили птицы. Они прилетели со всего света и располагались колониями. У каждой колонии царили свои обычаи и законы.
Вот крупные кайры в строгих черных фраках. Самка откладывает только одно яйцо и поэтому оберегает его с особой заботой. Самец в неустанных трудах день и ночь: ловит в полыньях полярную треску – сайку и кормит свою подругу. Если подруге нужно отлучиться из гнезда, ее место тотчас занимает самец. С такой же заботой они выхаживают, пестуют птенца. В общем, крепкая семья. Переговариваются они по-вороньи – каркают.
Вот белые гуси. Вернее не найти пары. Они вместе всю жизнь; если гусыня погибает, гусак часто так и остается бобылем до конца дней своих. Гусак драчлив и по-змеиному шипит, отгоняя холостых самцов, но с подругой кроток и нежен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Инстинкт привел ее именно к острову Врангеля – родильному дому белых медведей, излюбленному месту обитания беременных самок.
Медведица подошла к острову, но, прежде чем ступить на землю, долго таилась среди торосов и нюхала воздух: не пахнёт ли вражьим духом? Но нет, ни людей, ни собак там не было.
Зверь не мог знать, что население большого, свыше семи тысяч квадратных километров, острова всего двести человек, что живут они в двух поселках, расположенных в бухте Роджерса и бухте Сомнительной, а здесь появляются очень редко. И что опасаться людей на острове Врангеля совсем не надо: вся территория объявлена государственным заповедником, строжайше запрещена охота на любую живность. А люди затем сюда и приехали, чтобы охранять покой зверей и птиц и помогать им выжить в голодное время.
Скрываясь за торосами, медведица разглядела на берегу свою соплеменницу, которая безбоязненно расхаживала среди валунов. Это придало ей решимости; переплыв километровую полосу чистой воды, она вышла на каменистую косу. Соплеменница, тоже беременная самка, лишь мельком взглянула на появившуюся из воды медведицу. И прошла как мимо пустого места или неодушевленного предмета – например, валуна. Белые медведи чураются общества себе подобных, предпочитают полное одиночество.
Неделю прожил зверь на суше, поедая мхи, лишайники, осоку, карликовые ивы, выброшенные прибоем водоросли, почти созревшую голубику. От голубики морда и зад его стали фиолетового цвета. Было здесь вдоволь и более существенной пищи: вонючие трупы старых моржей, еще не разложившиеся окончательно, потому что под ними находилась вечная мерзлота – природный холодильник; останки громадного кита, полусъеденного прожорливыми песцами и птицами.
Цепи гор и хребтов с вечными снегами на вершинах и северных склонах убегали в глубь острова, беспорядочно громоздились в синей дымке, налезая друг на друга. Они были расцвечены ярко-желтыми полярными маками, тропической красоты цветами, чудом выжившими здесь, на вечной мерзлоте, красными, оранжевыми, жемчужными, черными лишайниками, темно-зелеными карликовыми ивами.
Медведица присмотрела для берлоги удобное местечко – крутой заснеженный склон сопки, обращенный к океану, и двинулась дальше, поедая скудную растительность арктического острова. После ранения она стала кривошейкой. Ее шея была вытянута не по прямой линии, а дугой, обращенной влево; казалось, она все время заглядывает в ту сторону. Повернуть голову вправо она не могла, приходилось разворачиваться всем туловищем. Застрявшая в шейном позвоночнике острая свинцовая пуля в твердой латунной оболочке временами, особенно к перемене погоды, причиняла саднящую боль, и тогда зверь ложился, со стоном терся о камни или льдины.
Сюда, на край света, в ледяные туманы, где в июле нередко случаются обильные снегопады и даже свирепые пурги, по весне из теплых краев слетаются сотни тысяч птиц. Таким обилием пернатых не сможет похвастать ни один тропический остров. Здесь они гнездятся, терпеливо насиживают яйца, кормят, выхаживают, пестуют своих птенцов, чтобы осенью бесчисленными семьями, соединенными в стаи, улететь на юг, за тысячи верст. Какая неведомая сила заставляет крылатые существа пускаться в дальний, полный лишений и опасностей путь на затерянный среди нетающих арктических льдов остров, кормиться скудной пищей, днем и ночью дрожать от холода? Уж не сама ли мудрая мать Природа подвергает их этому суровому испытанию, даруя жизнь только самым сильным, выносливым и сообразительным?…
В воздухе беспрерывно порхали бело-серые пуночки – полярные воробьи, лапландские подорожники, кулички-тулесы, чернозобики. Трели, писк, щебетанье, гортанные крики – все слилось в неумолкаемый ни на секунду гомон, который, однако, не надоедал, а, напротив, ласкал ухо. Изредка пуночки садились на спину идущей медведицы, зарывались в густой шерсти и там, в тепле, дремали. Когда на открытой воде Кривошейка замечала стайки гаг, она охотилась. Неслышно погружалась в воду, оставив на поверхности лишь нос да глаза, медленно, без единого всплеска плыла к птицам. Метров за двадцать до живой добычи она так же бесшумно, без всплеска ныряла. Голова ее с открытыми глазами была устремлена вверх. Там, за слоем воды, покачивались зыбкие темные комки с движущимися красными перепончатыми лапками. С дельфиньим проворством и быстротою медведица выныривала под стаей, хватала лапами и зубами зазевавшихся, не успевших взлететь птиц, потом плыла с добычей к берегу и на косе неспешно лакомилась нежным мясом и потрохами.
Однажды, обогнув небольшую сопку на мшистой поляне, медведица увидела канадских журавлей с кирпично-красными клювами и ногами. Священные у северных народностей птицы танцевали. Они стояли по кругу, отступали, кланялись и, выбросив, как для взлета, крылья, перебирали длинными стройными ногами, изгибали тонкие шеи, затем соединялись в белоснежный айсберг и расходились вновь. Любое движение было полно отточенной грации, изящества. Танцуя, птицы переговаривались на своем гортанно-картавом языке.
Медведица неподвижно стояла и смотрела на них, словно зачарованная волшебным танцем. Она даже забыла об охоте.
За много миль Кривошейка почуяла терпкий запах птичьего помета, издалека услышала ни на минуту не прекращавшийся гомон тысяч и тысяч пернатых. Она подходила к птичьему базару на мысе Блоссом, крупнейшему в Арктике. Взору ее открылись вплотную подступавшие к океану высоченные обрывистые скалы, сверху донизу испещренные террасами и террасками, уступами и уступчиками. На скалах не было снега, но они казались белыми от сугробов – гранит сплошь облепили птицы. Они прилетели со всего света и располагались колониями. У каждой колонии царили свои обычаи и законы.
Вот крупные кайры в строгих черных фраках. Самка откладывает только одно яйцо и поэтому оберегает его с особой заботой. Самец в неустанных трудах день и ночь: ловит в полыньях полярную треску – сайку и кормит свою подругу. Если подруге нужно отлучиться из гнезда, ее место тотчас занимает самец. С такой же заботой они выхаживают, пестуют птенца. В общем, крепкая семья. Переговариваются они по-вороньи – каркают.
Вот белые гуси. Вернее не найти пары. Они вместе всю жизнь; если гусыня погибает, гусак часто так и остается бобылем до конца дней своих. Гусак драчлив и по-змеиному шипит, отгоняя холостых самцов, но с подругой кроток и нежен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20