.. Такие заведения часто наш брат преподаватель держит. С возрастом денег поднакопят — ну и вкладывают в какой-то мелкий бизнес. Администратора себе нанимают, чтоб время не тратить... Я сам позже хочу мастерскую оптическую открыть. Назову ‘Волновая функция’! А чего? Нормальное название...
Пока он болтал, от гостиницы прикатил швейцар-колесничий. Взял сумки, кивнул и повел гостей за собой.
— Спасибо, Калем, — сказал Дан.
— А не за что, дорогой. Я на вечеринке в Общежитии тоже буду. Увидимся, ага? До свидания... — Калем улыбнулся Нате, и та в ответ кивнула, пряча глаза.
Перед тем как войти в гостиницу, Данислав оглянулся: челомобиль отбыл, но Калем в него не сел, а поехал на своих двоих, и скорость его передвижения была как у очень быстро бегущего человека.
Эта гостиница к умнодомам никакого отношения не имела: их встретил обычный дежурный, зарегистрировал и назвал код замка от номера, куда колесничий-портье уже отвез вещи. На лестнице сбоку лежала дорожка из толстого шершавого оргстекла, специально для колесничих. Войдя в двухкомнатный номер, Дан спросил:
— Ты чего смущалась?
— Нет, я... — Ната заморгала и пошла в ванную.
— Что? Я ж видел — раскраснелась вся.
— Просто он так на меня поглядывал!
— Ну, так что же? На тебя часто поглядывают, ты красивая. Как будто сама не знаешь...
Он остановился в дверях, наблюдая, как она выставляет на табло температуру воды и расстегивает безрукавку. Задняя стена ванной комнаты целиком состояла из мутно-белого стеклопакета.
— Так в чем дело?
— Он... у него колеса вместо ног!
Тут уж заморгал Данислав.
— Так он же — колесничий! Ясное дело, колеса. В поселке своем ты к ним не привыкла, но потом-то, когда мы уехали... Ты ж их часто видела.
Ната с порозовевшим лицом повернулась к нему.
— Я просто... Ну, Дан!
— Что? — он скабрезно ухмыльнулся, наконец догадываясь.
— Что — ‘что’? Он... он смотрел. И я вдруг представила... Ну то есть представила, как это — с колесничим? Понимаешь? Он же наверно даже лежать не может... ну, как все. Колеса ведь мешают...
Туфли Ната сняла, еще только войдя в номер, потом — юбку, и теперь стояла в расстегнутой безрукавке и этих своих серебристых колготках. За ее спиной из душевой решетки текла вода.
— Сидя, — предположил Данислав и шагнул к ней, через голову, чтоб не возиться с магнитиками, стягивая рубашку. — Я себе это так представляю: колесничий вроде как на корточках, а ты сидишь у него... как бы сидишь у него на коленях.
— Я сижу?! — возмутилась Ната, пятясь и улыбаясь краем губ.
— Нет, не конкретно ты, а... партнерша... — рубашка полетела на пол, и Дан, приближаясь к Нате мелкими шажками, — а она отступала и уже почти достигла душа, — стал выпутываться из штанов. — Ха, зато они при этом могут кататься...
Солнечные лучи проникали сквозь мутное стекло, озаряя их фигуры, уже голые, под душем. Солнце в этот осенний день было ярким, свет будто распыленное великаном теплое аэрозольное облако, заполнившее город мириадами желтых пылинок, ласкал крыши и мостовые. Прямоугольная плоскость батареи на микроавтобусе, который сворачивал к заброшенному заводскому комплексу, впитывала фотоны и превращала их в электричество. Гудел двигатель, колеса резво крутились.... На самом деле энергии солнца не хватило бы для движения машины, она работала от обычного тесларатора. В батарее только периметр предназначался для захвата фотонов, большая часть плоскости, состоящая из кружочков пятисантиметрового диаметра, служила другой цели.
Машина напоминала черную слезу, очертания дверей и лобового стекла оставались неразличимы, многочисленные антенны, уловители и приемники усеивали зализанный корпус. Они беспрерывно сканировали окружающее пространство, пытаясь выявить малейшую угрозу, — но так ничего и не выявили на протяжении всего пути от аэропорта до покинутого района за городской чертой, отделяющего университетскую автономию от зоны ПсевдоДнестра.
Теперь совсем другой мир тянулся вокруг. Бетонные равнины и моря бурьяна перемежались волноломами земляных насыпей, горными грядами из потрескавшегося силикатного кирпича, потухшими шлаковыми вулканами, скелетами подъемных кранов, глиняными ущельями карьеров, пустынями кокса и покореженными ангарами из гофрированного железа — будто развалинами футуристических замков.
Тишка расположился на водительском сидении, подключившись к центру управления микроавтобуса, надел телемонокль. Перед ним было обычное рулевое колесо, но водитель за него не держался. Хотя видел он то же лобовое стекло, дорогу за ним, руль — и его виртуальные руки этот руль сжимали, поворачивали при необходимости. Картинка, созданная маломощными лазерами, была четкой и яркой. Пучок лучей проходил через зеркало монокля, сквозь расширитель, фокусирующие линзы — и в конце концов проецировал изображение на сетчатку.
Рядом сидел Магадан, Шунды устроился позади. Живокресло стояло за его спиной, он то и дело с опаской оглядывался на Жиля Фнада, но тот оставался неподвижен.
— Гля, казус! — хмыкнул Магадан.
Тишка не отреагировал, а Шунды глянул в боковое окно. Между проржавевшим остовом древнего грузовика и лужей густой жирной грязи туда-сюда ковылял покалеченный колесничий в лохмотьях. Выломанное левое колесо заменял самодельный костыль. Достигнув лужи, казус проехался по ее краю, развернулся и потёпал назад, кренясь на бок всякий раз, когда короткий костыль упирался в землю. Заросшее щетиной лицо было задумчивым, правый глаз скрыт под моноклем, приклеенным к коже двумя кусками липучек крест-накрест.
— А я ж его знаю, — сказал Магадан. — Это Григан, помнишь, Шунды? Он с нами работал пару лет назад...
— Это у которого искусственная печень была? — спросил Одома, поежившись.
— Ага. От ‘МедЛаба’. Там сбой произошел, после этого он и сбрендил. Он еще к Большой Гипертекстовой Библиотеке подключен постоянно, ты знаешь? Как залез в нее — так назад уже и не вылез, ползает теперь по ссылкам год или два...
Одома плаксиво протянул:
— Ой, жалко его... Магадан, давай поможем?
Колесничий знал, когда можно перечить командиру, а когда — нет.
— Обойдется, — сказал он.
В мире индустриальных руин были свои аборигены. Очумевшие от психомарева растафары с намеренно расстроенными эго-формингами — их приставки, именуемые еще ‘эмошниками’, работали в запрещенном плавающем режиме и каждые несколько десятков минут, меняя концентрацию нейромедиаторов, накрывали своих носителей новой эмоциональный волной. Овощеподобные бомжи-флористы из Гринписа; казусы с поломанными конечностями и слетевшими с катушек искусственными органами. А еще — бывшие дерекламисты, повернутые на антирекламной идеологии психи. Они не присоединились к группе Одомы после того как направление денежных потоков изменилось так, как того хотели тузы, организовавшие их движение, — добившись своего, бизнесмены тут же перестали его финансировать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Пока он болтал, от гостиницы прикатил швейцар-колесничий. Взял сумки, кивнул и повел гостей за собой.
— Спасибо, Калем, — сказал Дан.
— А не за что, дорогой. Я на вечеринке в Общежитии тоже буду. Увидимся, ага? До свидания... — Калем улыбнулся Нате, и та в ответ кивнула, пряча глаза.
Перед тем как войти в гостиницу, Данислав оглянулся: челомобиль отбыл, но Калем в него не сел, а поехал на своих двоих, и скорость его передвижения была как у очень быстро бегущего человека.
Эта гостиница к умнодомам никакого отношения не имела: их встретил обычный дежурный, зарегистрировал и назвал код замка от номера, куда колесничий-портье уже отвез вещи. На лестнице сбоку лежала дорожка из толстого шершавого оргстекла, специально для колесничих. Войдя в двухкомнатный номер, Дан спросил:
— Ты чего смущалась?
— Нет, я... — Ната заморгала и пошла в ванную.
— Что? Я ж видел — раскраснелась вся.
— Просто он так на меня поглядывал!
— Ну, так что же? На тебя часто поглядывают, ты красивая. Как будто сама не знаешь...
Он остановился в дверях, наблюдая, как она выставляет на табло температуру воды и расстегивает безрукавку. Задняя стена ванной комнаты целиком состояла из мутно-белого стеклопакета.
— Так в чем дело?
— Он... у него колеса вместо ног!
Тут уж заморгал Данислав.
— Так он же — колесничий! Ясное дело, колеса. В поселке своем ты к ним не привыкла, но потом-то, когда мы уехали... Ты ж их часто видела.
Ната с порозовевшим лицом повернулась к нему.
— Я просто... Ну, Дан!
— Что? — он скабрезно ухмыльнулся, наконец догадываясь.
— Что — ‘что’? Он... он смотрел. И я вдруг представила... Ну то есть представила, как это — с колесничим? Понимаешь? Он же наверно даже лежать не может... ну, как все. Колеса ведь мешают...
Туфли Ната сняла, еще только войдя в номер, потом — юбку, и теперь стояла в расстегнутой безрукавке и этих своих серебристых колготках. За ее спиной из душевой решетки текла вода.
— Сидя, — предположил Данислав и шагнул к ней, через голову, чтоб не возиться с магнитиками, стягивая рубашку. — Я себе это так представляю: колесничий вроде как на корточках, а ты сидишь у него... как бы сидишь у него на коленях.
— Я сижу?! — возмутилась Ната, пятясь и улыбаясь краем губ.
— Нет, не конкретно ты, а... партнерша... — рубашка полетела на пол, и Дан, приближаясь к Нате мелкими шажками, — а она отступала и уже почти достигла душа, — стал выпутываться из штанов. — Ха, зато они при этом могут кататься...
Солнечные лучи проникали сквозь мутное стекло, озаряя их фигуры, уже голые, под душем. Солнце в этот осенний день было ярким, свет будто распыленное великаном теплое аэрозольное облако, заполнившее город мириадами желтых пылинок, ласкал крыши и мостовые. Прямоугольная плоскость батареи на микроавтобусе, который сворачивал к заброшенному заводскому комплексу, впитывала фотоны и превращала их в электричество. Гудел двигатель, колеса резво крутились.... На самом деле энергии солнца не хватило бы для движения машины, она работала от обычного тесларатора. В батарее только периметр предназначался для захвата фотонов, большая часть плоскости, состоящая из кружочков пятисантиметрового диаметра, служила другой цели.
Машина напоминала черную слезу, очертания дверей и лобового стекла оставались неразличимы, многочисленные антенны, уловители и приемники усеивали зализанный корпус. Они беспрерывно сканировали окружающее пространство, пытаясь выявить малейшую угрозу, — но так ничего и не выявили на протяжении всего пути от аэропорта до покинутого района за городской чертой, отделяющего университетскую автономию от зоны ПсевдоДнестра.
Теперь совсем другой мир тянулся вокруг. Бетонные равнины и моря бурьяна перемежались волноломами земляных насыпей, горными грядами из потрескавшегося силикатного кирпича, потухшими шлаковыми вулканами, скелетами подъемных кранов, глиняными ущельями карьеров, пустынями кокса и покореженными ангарами из гофрированного железа — будто развалинами футуристических замков.
Тишка расположился на водительском сидении, подключившись к центру управления микроавтобуса, надел телемонокль. Перед ним было обычное рулевое колесо, но водитель за него не держался. Хотя видел он то же лобовое стекло, дорогу за ним, руль — и его виртуальные руки этот руль сжимали, поворачивали при необходимости. Картинка, созданная маломощными лазерами, была четкой и яркой. Пучок лучей проходил через зеркало монокля, сквозь расширитель, фокусирующие линзы — и в конце концов проецировал изображение на сетчатку.
Рядом сидел Магадан, Шунды устроился позади. Живокресло стояло за его спиной, он то и дело с опаской оглядывался на Жиля Фнада, но тот оставался неподвижен.
— Гля, казус! — хмыкнул Магадан.
Тишка не отреагировал, а Шунды глянул в боковое окно. Между проржавевшим остовом древнего грузовика и лужей густой жирной грязи туда-сюда ковылял покалеченный колесничий в лохмотьях. Выломанное левое колесо заменял самодельный костыль. Достигнув лужи, казус проехался по ее краю, развернулся и потёпал назад, кренясь на бок всякий раз, когда короткий костыль упирался в землю. Заросшее щетиной лицо было задумчивым, правый глаз скрыт под моноклем, приклеенным к коже двумя кусками липучек крест-накрест.
— А я ж его знаю, — сказал Магадан. — Это Григан, помнишь, Шунды? Он с нами работал пару лет назад...
— Это у которого искусственная печень была? — спросил Одома, поежившись.
— Ага. От ‘МедЛаба’. Там сбой произошел, после этого он и сбрендил. Он еще к Большой Гипертекстовой Библиотеке подключен постоянно, ты знаешь? Как залез в нее — так назад уже и не вылез, ползает теперь по ссылкам год или два...
Одома плаксиво протянул:
— Ой, жалко его... Магадан, давай поможем?
Колесничий знал, когда можно перечить командиру, а когда — нет.
— Обойдется, — сказал он.
В мире индустриальных руин были свои аборигены. Очумевшие от психомарева растафары с намеренно расстроенными эго-формингами — их приставки, именуемые еще ‘эмошниками’, работали в запрещенном плавающем режиме и каждые несколько десятков минут, меняя концентрацию нейромедиаторов, накрывали своих носителей новой эмоциональный волной. Овощеподобные бомжи-флористы из Гринписа; казусы с поломанными конечностями и слетевшими с катушек искусственными органами. А еще — бывшие дерекламисты, повернутые на антирекламной идеологии психи. Они не присоединились к группе Одомы после того как направление денежных потоков изменилось так, как того хотели тузы, организовавшие их движение, — добившись своего, бизнесмены тут же перестали его финансировать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70