Глянул вниз - улица привычная, узнаваемая, но все же тревожный холодок в груди не исчезал, успокоенность не приходила. Юрий Иванович, почему-то воровато оглядываясь, вошел через знакомые железные воротца в сквер, пробежал по нему трусцой - кратчайшая дорога к бывшему дому Бодровых - и... Ему стало жутко.
Учебного центра не было. Вместо него, на той стороне улицы, стояли деревянные дома, и среди них, напротив, - желтый, веселый коттеджик, в котором жил когда-то он, Юрий Иванович, Юрка Бодров. Сердце гулко и беспорядочно заколотилось.
- Так, - он облизнул губы. - Приехал к морю... Или я шизанулся с Ларискиного угощения, или сплю. Допился, алкаш!
Но говорил больше для порядка, чтобы услышать свой голос, потому что знал: и рассудком не тронулся, так как голова была на удивление ясной, мысли четкими, и не спит - стучало, успокаиваясь, сердце, затихал в ушах ритмический, похожий на шелест волн, шум крови, покалывало, отпуская, ноги - ощущения были нормальными, естественными. Юрий Иванович достал все еще подрагивающими руками сигареты, зажигалку. Прижег сначала, на всякий случай, для проверки, ладонь, отдернул ее, - больно! Прикурил, затянулся несколько раз, не выпуская дым. Закашлялся, поплевал на окурок, отбросил его. Проделал все это, не отрывая глаз от домика напротив: серый шифер крыши, белые шторы в освещенных солнцем окнах, светлые планки штакетника, калитка - все это материально, вещественно, фактурно. Звонко трещали воробьи, шумела листвой липа - Юрий Иванович спиной ощущал бугристость ее коры, - промчалась по улице, пробренчав какой-то железкой, "Победа", оставила после себя медленно оседающую пыль и слабый запах выхлопов - и это все было реально: видимо, осязаемо, обоняемо.
- Ситуа-ация! - Юрию Ивановичу опять стало жутко; он, успокаивая себя, забормотал: - Значит, так, разберемся. Если я не сошел с ума и не сплю, значит... Значит, я оказался в прошлом. Вот привязалось: "значит", "значит"! Ни черта это ничего не значит. Стоп! Если я оказался в прошлом, то... Мать честная! - ахнул, вытаращил глаза, уставился на свой дом: все еще не верил, боялся спугнуть догадку. - Это получается, что я смогу увидеть самого себя, - торопливо прижал руку к опять зачастившему сердцу, снова облизнул губы. - Спокойно, спокойно... Бред какой-то. Я - встречу самого себя?! Сейчас я точно чокнусь.
Он нервно хихикнул, принялся ощупывать, осматривать себя. Допустим, он действительно оказался в прошлом, но тогда, может, превратился в Бодрова тех лет: пацана, отрока, юношу. Но нет: кожаный пиджак, джинсы, малиновая нейлоновая рубаха, лысина - он даже пошлепал по ней ладонью, - борода, пузо, наконец, - все на месте. Юрий Иванович растерянно оглаживал бороду и вдруг замер, зажав ее в кулаке: припомнил, как на последней остановке перед Староновском брякнул, что мечтал встретить бы себя семнадцатилетнего, а Владька и смотрел странно, и говорил загадочно.
- А, ладно, - решил Юрий Иванович, взмахнув рукой. - Поживем - увидим!
Откачнулся от дерева, побрел, загребая ногами, к той части ограды, где должна быть дыра. Дыра оказалась на месте. Он, отдуваясь и пыхтя, протиснулся в нее.
На другой стороне улицы Юрий Иванович с праздным видом, но напрягшись и обмирая, прошел мимо своего дома. Провел ладонью по доскам штакетника, глянул через забор на широкую полосу зелени во дворе, на полотенца, майки, трусы, что сушились на веревке, протянутой от скворечника до самодельного турника. Все будничное, обыденное, знакомое. Удивившись, что не потрясен и не упал в обморок, дошел до ворот дома Матофоновых. На этой вот скамейке он частенько сиживал вечерами, слушая с ироническим видом болтовню Лидки; около этих ворот умело целовался с ней, наученный Тонечкой, чувствуя и гордость за себя, и почему-то жалость к этой худенькой девчонке, которая вообще-то была безразлична ему. И опять Юрий Иванович поразился, что не волнуется, что все ему кажется таким, словно еще вчера был он здесь. Сел на скамейку, откинулся к спинке, глядя сквозь прищур на свой дом.
Лязгнул засов, скрипнули петли калитки. Вышла худая, загорелая женщина с суровым и властным лицом. Юрий Иванович невольно принял позу примерного школьника, подтянул живот.
- Здравствуйте, тетя Валя, - невольно вырвалось у него. И вот тут-то он вздрогнул, тут-то понял всю нелепость, весь трагикомизм положения: мать Лидки была едва ли старше Юрия Ивановича.
- Здравствуйте... - женщина стянула на груди полы вылинявшей трикотажной кофты, посмотрела с удивлением и опаской. Лицо Юрия Ивановича, видно, поразило ее. Она нахмурилась, посуровела еще больше. Отвернулась, и даже по спине, по осанке видно было, как возмущена мать Лидки.
- Нальют шары с утра, - уничижительно заворчала она. Покосилась через плечо. - По виду, вроде, шофер, а так опух, оброс, чисто поп. Срамота! встретилась взглядом с изумленными глазами Юрия Ивановича, взорвалась: Ну, чего расселся? Сродственник какой нашелся. Я тебе покажу "тетю"! Давай топай отсюда, а то мужа позову!
Юрий Иванович открыл рот, чтобы сказать, что нет у нее никакого мужа, а потом спросить - какой нынче год, но вдруг ощутил, как кровь отхлынула от лица, под горло подкатило что-то похожее на тошноту. Он увидел - из калитки его дома вышел парень. Чистенький, опрятный, в вельветовой коричневой курточке с замками-молниями; поверх воротничка курточки выпущен воротничок бледно-голубой шелковой тенниски. Юрий Иванович дернулся, хотел встать - и не смог: ноги ослабли, руки обмякли, обессилели. В парне он узнал себя.
Мать Лидки торжествующе усмехнулась.
- Во, наелся! Дрыгаться стал, - но, присмотревшись, встревожилась. Худо, что ли? С лица-то как спал, аж позеленел. Может, воды принести или от сердца чего?
- Здравствуйте, тетя Валя, - вежливо и как-то слащаво поздоровался, подойдя, юный Бодров.
Женщина оглянулась, заулыбалась.
- А, Юра, здравствуй, здравствуй. Тебя-то я и поджидала. Обожди-ка.
Юра остановился. Взглянул равнодушно на Юрия Ивановича, задержал взгляд на кожаном пиджаке, на туфлях с толстой подошвой. Выслушал внимательно женщину, которая длинно и путано объяснила, что Лидка, дырявая голова, убежала на экзамен, а книжки-то и забыла. Взял учебники, хотя и заметил поучающим тоном, что они теперь едва ли понадобятся Лидии, если она не готовилась к экзаменам.
"Ах, паршивец! Говорит-то, говорит как: осуждает, порицает!" - Юрий Иванович вспомнил, как, устав от предэкзаменационной зубрежки, приходил к Матофоновым и дурил голову измученной любовью Лидке рассказами о том, как поступит в университет, как станет знаменитым - только перед этой преданной глупышкой мог он, и позволял себе, слегка приоткрыть душу, - и, взбодрив себя, уходил опять в сарай учиться, посмеиваясь и твердо зная, что Лидке теперь и вовсе не до наук, что сидит она сейчас убитая горем, оттого, что Юрочка не обнял ее, не потискал, даже не поцеловал, что она самая несчастная на свете, настолько несчастная - жить не хочется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Учебного центра не было. Вместо него, на той стороне улицы, стояли деревянные дома, и среди них, напротив, - желтый, веселый коттеджик, в котором жил когда-то он, Юрий Иванович, Юрка Бодров. Сердце гулко и беспорядочно заколотилось.
- Так, - он облизнул губы. - Приехал к морю... Или я шизанулся с Ларискиного угощения, или сплю. Допился, алкаш!
Но говорил больше для порядка, чтобы услышать свой голос, потому что знал: и рассудком не тронулся, так как голова была на удивление ясной, мысли четкими, и не спит - стучало, успокаиваясь, сердце, затихал в ушах ритмический, похожий на шелест волн, шум крови, покалывало, отпуская, ноги - ощущения были нормальными, естественными. Юрий Иванович достал все еще подрагивающими руками сигареты, зажигалку. Прижег сначала, на всякий случай, для проверки, ладонь, отдернул ее, - больно! Прикурил, затянулся несколько раз, не выпуская дым. Закашлялся, поплевал на окурок, отбросил его. Проделал все это, не отрывая глаз от домика напротив: серый шифер крыши, белые шторы в освещенных солнцем окнах, светлые планки штакетника, калитка - все это материально, вещественно, фактурно. Звонко трещали воробьи, шумела листвой липа - Юрий Иванович спиной ощущал бугристость ее коры, - промчалась по улице, пробренчав какой-то железкой, "Победа", оставила после себя медленно оседающую пыль и слабый запах выхлопов - и это все было реально: видимо, осязаемо, обоняемо.
- Ситуа-ация! - Юрию Ивановичу опять стало жутко; он, успокаивая себя, забормотал: - Значит, так, разберемся. Если я не сошел с ума и не сплю, значит... Значит, я оказался в прошлом. Вот привязалось: "значит", "значит"! Ни черта это ничего не значит. Стоп! Если я оказался в прошлом, то... Мать честная! - ахнул, вытаращил глаза, уставился на свой дом: все еще не верил, боялся спугнуть догадку. - Это получается, что я смогу увидеть самого себя, - торопливо прижал руку к опять зачастившему сердцу, снова облизнул губы. - Спокойно, спокойно... Бред какой-то. Я - встречу самого себя?! Сейчас я точно чокнусь.
Он нервно хихикнул, принялся ощупывать, осматривать себя. Допустим, он действительно оказался в прошлом, но тогда, может, превратился в Бодрова тех лет: пацана, отрока, юношу. Но нет: кожаный пиджак, джинсы, малиновая нейлоновая рубаха, лысина - он даже пошлепал по ней ладонью, - борода, пузо, наконец, - все на месте. Юрий Иванович растерянно оглаживал бороду и вдруг замер, зажав ее в кулаке: припомнил, как на последней остановке перед Староновском брякнул, что мечтал встретить бы себя семнадцатилетнего, а Владька и смотрел странно, и говорил загадочно.
- А, ладно, - решил Юрий Иванович, взмахнув рукой. - Поживем - увидим!
Откачнулся от дерева, побрел, загребая ногами, к той части ограды, где должна быть дыра. Дыра оказалась на месте. Он, отдуваясь и пыхтя, протиснулся в нее.
На другой стороне улицы Юрий Иванович с праздным видом, но напрягшись и обмирая, прошел мимо своего дома. Провел ладонью по доскам штакетника, глянул через забор на широкую полосу зелени во дворе, на полотенца, майки, трусы, что сушились на веревке, протянутой от скворечника до самодельного турника. Все будничное, обыденное, знакомое. Удивившись, что не потрясен и не упал в обморок, дошел до ворот дома Матофоновых. На этой вот скамейке он частенько сиживал вечерами, слушая с ироническим видом болтовню Лидки; около этих ворот умело целовался с ней, наученный Тонечкой, чувствуя и гордость за себя, и почему-то жалость к этой худенькой девчонке, которая вообще-то была безразлична ему. И опять Юрий Иванович поразился, что не волнуется, что все ему кажется таким, словно еще вчера был он здесь. Сел на скамейку, откинулся к спинке, глядя сквозь прищур на свой дом.
Лязгнул засов, скрипнули петли калитки. Вышла худая, загорелая женщина с суровым и властным лицом. Юрий Иванович невольно принял позу примерного школьника, подтянул живот.
- Здравствуйте, тетя Валя, - невольно вырвалось у него. И вот тут-то он вздрогнул, тут-то понял всю нелепость, весь трагикомизм положения: мать Лидки была едва ли старше Юрия Ивановича.
- Здравствуйте... - женщина стянула на груди полы вылинявшей трикотажной кофты, посмотрела с удивлением и опаской. Лицо Юрия Ивановича, видно, поразило ее. Она нахмурилась, посуровела еще больше. Отвернулась, и даже по спине, по осанке видно было, как возмущена мать Лидки.
- Нальют шары с утра, - уничижительно заворчала она. Покосилась через плечо. - По виду, вроде, шофер, а так опух, оброс, чисто поп. Срамота! встретилась взглядом с изумленными глазами Юрия Ивановича, взорвалась: Ну, чего расселся? Сродственник какой нашелся. Я тебе покажу "тетю"! Давай топай отсюда, а то мужа позову!
Юрий Иванович открыл рот, чтобы сказать, что нет у нее никакого мужа, а потом спросить - какой нынче год, но вдруг ощутил, как кровь отхлынула от лица, под горло подкатило что-то похожее на тошноту. Он увидел - из калитки его дома вышел парень. Чистенький, опрятный, в вельветовой коричневой курточке с замками-молниями; поверх воротничка курточки выпущен воротничок бледно-голубой шелковой тенниски. Юрий Иванович дернулся, хотел встать - и не смог: ноги ослабли, руки обмякли, обессилели. В парне он узнал себя.
Мать Лидки торжествующе усмехнулась.
- Во, наелся! Дрыгаться стал, - но, присмотревшись, встревожилась. Худо, что ли? С лица-то как спал, аж позеленел. Может, воды принести или от сердца чего?
- Здравствуйте, тетя Валя, - вежливо и как-то слащаво поздоровался, подойдя, юный Бодров.
Женщина оглянулась, заулыбалась.
- А, Юра, здравствуй, здравствуй. Тебя-то я и поджидала. Обожди-ка.
Юра остановился. Взглянул равнодушно на Юрия Ивановича, задержал взгляд на кожаном пиджаке, на туфлях с толстой подошвой. Выслушал внимательно женщину, которая длинно и путано объяснила, что Лидка, дырявая голова, убежала на экзамен, а книжки-то и забыла. Взял учебники, хотя и заметил поучающим тоном, что они теперь едва ли понадобятся Лидии, если она не готовилась к экзаменам.
"Ах, паршивец! Говорит-то, говорит как: осуждает, порицает!" - Юрий Иванович вспомнил, как, устав от предэкзаменационной зубрежки, приходил к Матофоновым и дурил голову измученной любовью Лидке рассказами о том, как поступит в университет, как станет знаменитым - только перед этой преданной глупышкой мог он, и позволял себе, слегка приоткрыть душу, - и, взбодрив себя, уходил опять в сарай учиться, посмеиваясь и твердо зная, что Лидке теперь и вовсе не до наук, что сидит она сейчас убитая горем, оттого, что Юрочка не обнял ее, не потискал, даже не поцеловал, что она самая несчастная на свете, настолько несчастная - жить не хочется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30