..
- Куда? А где ты живешь?
- Я ищу лопату. Ну и утюг уронил, хорошо - ты хватился. А то сгорел бы.
Я начинал понимать:
- Ты - тракторист, который запахал кладбище?
Он кивнул. Его трясло от холода. Я подошел к печке. Нащепал сухой березовой лучины, обкрутил берестой. Поднес спичку. Береста обволоклась бело-сизым дымом. Низкий голос сказал что-то вдруг, я оглянулся, сбоку стоял и тянул к бересте руки тракторист. Я швырнул бересту в ведро под рукомойником.
- Зачем?
- Тебя не согреет. Что она тебе сказала? Аннушка?
Он отскочил в угол.
- Ну!
Береста, дымясь и треща, плавала в помоях. Он подбежал в стал держать над ней черные руки.
- Что сказала?
Снова раздался низкий голос, теперь различимый:
- Когда он, после того как выпил из горлышка вторую бутылку, упал около своего трактора, Аннушка сказала: "Не примет его мать-сыра земля".
- Повтори.- Но понял вдруг, что он не слышал.
- Я был пьяный, я не помню, что она сказала.
- Она сказала: "Тебя не примет земля".
- Да, мне потом говорили. Я стал пить, безобразно пить, зимой поехал за дровами, привез одни сани, выпил крепко, с собой взял и поехал за другими. А в пускач вода попала, трактор обратно не завелся, я остался в кабине, выпил остатки и уснул - и замерз. Затопи печь.
- Дальше?
- Дорога к трактору заросла, не пройдешь. Так он и стоит, и я сижу внутри. Но согреться ж хочется, и я иду сюда, на бывшее кладбище. А согреет меня старая Аннушкина кофта.
- Привидения мучают тебя?
- Нет. Они же все издалека. Родились тут, умерли не здесь. Так, прилетят и обратно.
- Я слышал, после смерти обрастают, а ты чисто выбрит.
- В тот день и побрился. Если б я по-людски помер, а то по пьянке. Кожа сразу обмерзла.
Лампочка вдруг погасла. Тень оконного переплета легла на пол. Тракторист выхватил из ведра дымящую бересту и закричал:
- Дай мне лопату! Дай мне лопату! Мне надо зарыть себя. Дай мне лопату.
Раздался звон, тень переплета сдвинулась и пошла по полу. Когда она коснулась того места, где стоял тракторист...
15
Зубная паста, щетка, мыло! Полотенца не надо, так высохну! Я сбежал к реке. Умывался с мостков, лицом к молодому слепящему солнцу. В верше плеснуло. Я выдернул переднюю жердь, распустил стяжку и выпустил маленького энергичного щуренка.
Красная торфяная вода плескалась из пригоршней рубиновыми лохмотьями. А ну еще на лицо, ах! А ну за шиворот! Ну еще!
Проснулся. Лицо приятно холодило. Ядрено ломило зубы.
И вдруг, решившись, сдернул с себя одежду, добежал до середины мостков и сорвался. Вначале обожгло и чуть не выскочил, но скрепился. Увидел лес травы, гуляющих в нем карасей, вдруг внизу стало темно - провал. Поплыл в него - родники били из бездны, затягивали. Но карась вдруг сунул свою морду навстречу, и я, на последнем издыхании, выскочил. Отдышался, оделся.
- Как спалось? - поинтересовались с того берега. В тени дерева, где еще держалась роса, на бревне сидели мои знакомцы.
- А вы чего вчера ушли, Евлампий Георгиевич?
- Да я думал, надо же когда-то и выспаться.
- Доброе утро!
- Доброе утро!
От избы Евлани тянуло бабы Маниной стряпней. Не один я ощущал ее запах, козы стояли, задрав кверху жующие морды.
- Продолжаем? - спросил Кирсеич и объяснил мне: - У нас ученый диспут, будьте судьей.
- Судить вас? Увольте. Вам надо по крайней мере умудренного годами старца, уже пережившего день века и не впавшего в детство.
- Вот именно! - воскликнул Евланя.- Дело не в знаниях, а в мудрости. Хотя детство и есть мудрость.
- А куда ты без знаний? - спросил Кирсеич.- Ведь я в жалобе верно писал, что ты не читаешь газет и не слушаешь радио, ты отстаешь от жизни.
Евланя отмахнулся.
- Разве отставание от жизни в этом? Знание ведет к растерянности. Что ж мы тогда отшель-ников уважаем? Кто им в скит радио проводил? Можно и газеты читать и быть тупым. Отстать от жизни! Что знали, например, древние греки о нашей жизни? Чего ж мы их цитируем?
- Это не спор,- сказал я,- а передергивание. О чем вы говорили до меня?
- О пчелах,- ответил Кирсеич.- Я говорю, люди специально учатся - и то не рискуют новую породу выводить.
- Продолжим,- сказал я.- Кто первый?
- С какой средней скоростью летит пчела? - спросил Кирсеич.
- Не знаю,- ответил Евланя.
- Один - ноль в пользу Кирсеича. Дальше.
- А на какое расстояние летит пчела?
- Не знаю.
- Два - ноль. Следующий вопрос.
- За каким нектаром пчела полетит за десять километров?
- Это ненужные и лишние знания,- сказал Евланя.- Зачем мне знать, с какой она скорос-тью летит и за сколько? Они же умнее. Сами обживутся где захотят. Вот мы - люди, кто нас изучает? А мы сами строимся как? Окнами на юг. Чтоб река недалеко, вода питьевая, лес, поле. Так и пчелы. Да еще в сто раз умней. Позвольте реплику.
- Пожалуйста.
Пришла звать на завтрак и осталась послушать баба Маня.
Как опытный оратор, Евланя обрисовал обстановку вообще, потом ее же в частности, потом возвеличил природу и на ее фоне унизил человека, потом за счет унижения природы возвысил человека и хотел блестяще закончить вступление возвышением и человека, и природы, но не связал концов, так как и то и другое уже было унижено.
- Запишите ему еще один - ноль,- попросил внимательный Кирсеич.
- Мог бы и простить,- сказал Евланя.- Это же не моя вина как человека в частности, но как всех вообще.
- Не прощу.
- А я бы простил. Ладно, ноль,- сказал Евланя.- Кстати, странное допускаемое чередова-ние о - у: ноль - нуль, тоннель - туннель и уже упоминаемая эксплу-, а также зкспло-атация. Эх, Кирсеич, а я бы простил. Чужую-то вину.
- Не прощу.
- Пиши,- сказал мне Евланя,- я не такой, как дети его отца.
- Не тронь моего отца! - закричал Кирсеич.
- Кто ваш отец? - спросил я Кирсеича.
- Участник эпохи.
- Не тронь его отца,- сказал я Евлане.- Продолжаем. Чей вопрос? Да, Евлампий Георгиевич, реплика, простите.
Евланя перешел к главной части.
- По-прежнему учитывая неоднородный состав слушателей, для ясности приведу пример: Манилов. Я специально его называю, чтобы Кирсеич меня с ним не сравнивал. Нич-чего общего! Он праздный мечтатель, хозяйство его запущено, он эксплуатирует чужой труд, у меня нет крепостных, но все делается - картошка крупная, в доме нет мух, на столе букет из всех витаминов, а ты, Кирсеич, делаешь одно дело, а другие стоят. А ты в это время стареешь. Старел, вернее, до вчерашнего дня, пока я тебя не законсервировал. Так вот, отдельно взятый человек делает одно дело и стареет. Понимая это, он старается делать враз побольше, но есть очень точная пословица, что одной рукой ухватиться за... баба Маня, заткни уши... невозможно. Так вот, моя система в том, чтобы, ничего не делая, поощрять все. Я начал с простейшего - перестал гонять ос, они уничто-жили мух, перестал подкармливать пчел, они развили свои способности, надеясь только на себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
- Куда? А где ты живешь?
- Я ищу лопату. Ну и утюг уронил, хорошо - ты хватился. А то сгорел бы.
Я начинал понимать:
- Ты - тракторист, который запахал кладбище?
Он кивнул. Его трясло от холода. Я подошел к печке. Нащепал сухой березовой лучины, обкрутил берестой. Поднес спичку. Береста обволоклась бело-сизым дымом. Низкий голос сказал что-то вдруг, я оглянулся, сбоку стоял и тянул к бересте руки тракторист. Я швырнул бересту в ведро под рукомойником.
- Зачем?
- Тебя не согреет. Что она тебе сказала? Аннушка?
Он отскочил в угол.
- Ну!
Береста, дымясь и треща, плавала в помоях. Он подбежал в стал держать над ней черные руки.
- Что сказала?
Снова раздался низкий голос, теперь различимый:
- Когда он, после того как выпил из горлышка вторую бутылку, упал около своего трактора, Аннушка сказала: "Не примет его мать-сыра земля".
- Повтори.- Но понял вдруг, что он не слышал.
- Я был пьяный, я не помню, что она сказала.
- Она сказала: "Тебя не примет земля".
- Да, мне потом говорили. Я стал пить, безобразно пить, зимой поехал за дровами, привез одни сани, выпил крепко, с собой взял и поехал за другими. А в пускач вода попала, трактор обратно не завелся, я остался в кабине, выпил остатки и уснул - и замерз. Затопи печь.
- Дальше?
- Дорога к трактору заросла, не пройдешь. Так он и стоит, и я сижу внутри. Но согреться ж хочется, и я иду сюда, на бывшее кладбище. А согреет меня старая Аннушкина кофта.
- Привидения мучают тебя?
- Нет. Они же все издалека. Родились тут, умерли не здесь. Так, прилетят и обратно.
- Я слышал, после смерти обрастают, а ты чисто выбрит.
- В тот день и побрился. Если б я по-людски помер, а то по пьянке. Кожа сразу обмерзла.
Лампочка вдруг погасла. Тень оконного переплета легла на пол. Тракторист выхватил из ведра дымящую бересту и закричал:
- Дай мне лопату! Дай мне лопату! Мне надо зарыть себя. Дай мне лопату.
Раздался звон, тень переплета сдвинулась и пошла по полу. Когда она коснулась того места, где стоял тракторист...
15
Зубная паста, щетка, мыло! Полотенца не надо, так высохну! Я сбежал к реке. Умывался с мостков, лицом к молодому слепящему солнцу. В верше плеснуло. Я выдернул переднюю жердь, распустил стяжку и выпустил маленького энергичного щуренка.
Красная торфяная вода плескалась из пригоршней рубиновыми лохмотьями. А ну еще на лицо, ах! А ну за шиворот! Ну еще!
Проснулся. Лицо приятно холодило. Ядрено ломило зубы.
И вдруг, решившись, сдернул с себя одежду, добежал до середины мостков и сорвался. Вначале обожгло и чуть не выскочил, но скрепился. Увидел лес травы, гуляющих в нем карасей, вдруг внизу стало темно - провал. Поплыл в него - родники били из бездны, затягивали. Но карась вдруг сунул свою морду навстречу, и я, на последнем издыхании, выскочил. Отдышался, оделся.
- Как спалось? - поинтересовались с того берега. В тени дерева, где еще держалась роса, на бревне сидели мои знакомцы.
- А вы чего вчера ушли, Евлампий Георгиевич?
- Да я думал, надо же когда-то и выспаться.
- Доброе утро!
- Доброе утро!
От избы Евлани тянуло бабы Маниной стряпней. Не один я ощущал ее запах, козы стояли, задрав кверху жующие морды.
- Продолжаем? - спросил Кирсеич и объяснил мне: - У нас ученый диспут, будьте судьей.
- Судить вас? Увольте. Вам надо по крайней мере умудренного годами старца, уже пережившего день века и не впавшего в детство.
- Вот именно! - воскликнул Евланя.- Дело не в знаниях, а в мудрости. Хотя детство и есть мудрость.
- А куда ты без знаний? - спросил Кирсеич.- Ведь я в жалобе верно писал, что ты не читаешь газет и не слушаешь радио, ты отстаешь от жизни.
Евланя отмахнулся.
- Разве отставание от жизни в этом? Знание ведет к растерянности. Что ж мы тогда отшель-ников уважаем? Кто им в скит радио проводил? Можно и газеты читать и быть тупым. Отстать от жизни! Что знали, например, древние греки о нашей жизни? Чего ж мы их цитируем?
- Это не спор,- сказал я,- а передергивание. О чем вы говорили до меня?
- О пчелах,- ответил Кирсеич.- Я говорю, люди специально учатся - и то не рискуют новую породу выводить.
- Продолжим,- сказал я.- Кто первый?
- С какой средней скоростью летит пчела? - спросил Кирсеич.
- Не знаю,- ответил Евланя.
- Один - ноль в пользу Кирсеича. Дальше.
- А на какое расстояние летит пчела?
- Не знаю.
- Два - ноль. Следующий вопрос.
- За каким нектаром пчела полетит за десять километров?
- Это ненужные и лишние знания,- сказал Евланя.- Зачем мне знать, с какой она скорос-тью летит и за сколько? Они же умнее. Сами обживутся где захотят. Вот мы - люди, кто нас изучает? А мы сами строимся как? Окнами на юг. Чтоб река недалеко, вода питьевая, лес, поле. Так и пчелы. Да еще в сто раз умней. Позвольте реплику.
- Пожалуйста.
Пришла звать на завтрак и осталась послушать баба Маня.
Как опытный оратор, Евланя обрисовал обстановку вообще, потом ее же в частности, потом возвеличил природу и на ее фоне унизил человека, потом за счет унижения природы возвысил человека и хотел блестяще закончить вступление возвышением и человека, и природы, но не связал концов, так как и то и другое уже было унижено.
- Запишите ему еще один - ноль,- попросил внимательный Кирсеич.
- Мог бы и простить,- сказал Евланя.- Это же не моя вина как человека в частности, но как всех вообще.
- Не прощу.
- А я бы простил. Ладно, ноль,- сказал Евланя.- Кстати, странное допускаемое чередова-ние о - у: ноль - нуль, тоннель - туннель и уже упоминаемая эксплу-, а также зкспло-атация. Эх, Кирсеич, а я бы простил. Чужую-то вину.
- Не прощу.
- Пиши,- сказал мне Евланя,- я не такой, как дети его отца.
- Не тронь моего отца! - закричал Кирсеич.
- Кто ваш отец? - спросил я Кирсеича.
- Участник эпохи.
- Не тронь его отца,- сказал я Евлане.- Продолжаем. Чей вопрос? Да, Евлампий Георгиевич, реплика, простите.
Евланя перешел к главной части.
- По-прежнему учитывая неоднородный состав слушателей, для ясности приведу пример: Манилов. Я специально его называю, чтобы Кирсеич меня с ним не сравнивал. Нич-чего общего! Он праздный мечтатель, хозяйство его запущено, он эксплуатирует чужой труд, у меня нет крепостных, но все делается - картошка крупная, в доме нет мух, на столе букет из всех витаминов, а ты, Кирсеич, делаешь одно дело, а другие стоят. А ты в это время стареешь. Старел, вернее, до вчерашнего дня, пока я тебя не законсервировал. Так вот, отдельно взятый человек делает одно дело и стареет. Понимая это, он старается делать враз побольше, но есть очень точная пословица, что одной рукой ухватиться за... баба Маня, заткни уши... невозможно. Так вот, моя система в том, чтобы, ничего не делая, поощрять все. Я начал с простейшего - перестал гонять ос, они уничто-жили мух, перестал подкармливать пчел, они развили свои способности, надеясь только на себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14