Он осекся, заметив, что говорит об этом, как о чем-то, оставшемся в прошлом. Что ж, он хотел бы, чтоб так оно и было, но исполнение его желания, по мнению Марчера, все больше и больше зависело от Мэй Бартрем.
Но тут она мягко улыбнулась.
– Далеко?…
В ее тоне звучала непонятная ирония.
– Вы хотите сказать, что готовы пойти еще дальше? Хрупкая, ветхая, прелестная, она по-прежнему смотрела на него, но, казалось, забыла, о чем они говорят.
– По-вашему, мы так далеко зашли?
– Но, если я правильно вас понял, вы сами сказали, что мы почти всему смотрели прямо в лицо.
– В том числе и друг другу? – Она все еще улыбалась. – Впрочем, вы совершенно правы. Мы с вами много фантазировали, иногда многого боялись, но кое-что так и осталось неназванным.
– Значит, худшему мы в лицо не посмотрели. Хотя, по-моему, я мог бы, если бы знал, что вы имеете в виду. У меня такое чувство, – пояснил он, – что я потерял способность представлять себе эти вещи. – И тут Марчер подумал: а видит ли она, до какой степени он опустошен? – Эта способность исчерпана.
– А вам не приходит в голову, что и у меня она исчерпана?
– Вы сами проговорились, что это не так. Для вас это уже не вопрос воображения, раздумий, догадок. Не вопрос выбора. – Наконец он заговорил в открытую. – Вы знаете что-то, чего не знаю я. Вы и раньше давали мне это понять.
Он сразу увидел, что последние слова сильно ее задели.
– Я, мой друг, ничего не давала вам понять, – с твердостью сказала она.
Он покачал головой.
– Вы не умеете скрывать.
– О-о-о! – Это относилось к тому, чего она не умела скрыть, и было похоже на подавленный стон.
– Вы признали это много месяцев назад, когда я сказал, что вам страшно, как бы я не догадался. Вы ответили тогда, что мне все равно не догадаться, бесполезно и пробовать, и не ошиблись, я не догадался. Но вы думали о чем-то определенном, и теперь я понимаю – это касалось, это касается возможности, которую вы считаете наихудшей. Поэтому, – продолжал он, – я и взываю к вам. Поймите, сейчас меня страшит только неведение, знание уже не страшит. – Она молчала, и тогда он снова заговорил: – Я потому еще так уверен, что вижу по вашему лицу, чувствую в воздухе, во всем, что населяет эту комнату, – вы вне игры. Покончили с этим. Вам уже все известно. Вы предоставляете меня моей судьбе.
И Мэй Бартрем слушала его, белая, неподвижно застывшая в кресле, словно в ней зрело решение, и в этом было прямое признание, хотя какая-то тонкая, полупрозрачная преграда еще не совсем рухнула, внутреннее сопротивление не до конца сломилось.
– Это действительно было бы наихудшим, – произнесла она, с трудом разжимая губы. – Я имею в виду то, о чем никогда не говорила вам.
На секунду он онемел.
– Чудовищнее, чем все наши чудовищные догадки?
– Чудовищнее. Ведь вы сами сказали слово «наихудшее» – разве этого не достаточно? – спросила она.
– Достаточно, если и вы, как я, разумеете нечто, что соединяет в себе все мыслимые утраты и весь мыслимый стыд, – подумав, ответил Марчер.
– Так оно и будет, если будет, – сказала Мэй Бартрем. – Но помните, это ведь только мое предположение.
– Ваше убеждение, – возразил Марчер. – Для меня этого довольно. Потому что я чувствую – оно правильное. И если вы по-прежнему не желаете объяснить мне, значит, решили бросить меня.
– Нет же, нет! – настойчиво сказала она. – Разве вы не видите, я с вами, все еще с вами. – И как. бы для большей убедительности поднялась с кресла, а это редко случалось с ней в последнее время, и встала перед ним, прекрасная и хрупкая в своем белом, струящемся платье. – Я не покинула вас!
Этим усилием одолеть слабость она так великодушно подтверждала свои слова, что, если бы ее порыв не увенчался, к счастью, успехом, Марчер скорее огорчился бы, чем обрадовался. Она стояла перед ним, и холодная прелесть глаз сообщалась всему ее облику, так что в ту минуту Мэй Бартрем как бы вновь обрела юность. Поэтому он не жалел ее, он принимал то, что она предлагала, – готовность помочь ему и сейчас. Но вместе с тем чувствовал – этот свет в любой миг может угаснуть и, значит, нельзя терять времени. Ему не терпелось задать ей несколько самых важных вопросов, но тот, что как бы сам собой вырвался у него, по сути вмещал все остальные.
– Тогда скажите мне, буду ли я сознавать, что страдаю?.
Она, не колеблясь, покачала головой.
– Нет!
Теперь он окончательно уверовал: ей ведома тайна – и был потрясен.
– Но что может быть лучше? Почему вы считаете, что это самое худшее?
– А по-вашему, самое лучшее?
Она явно говорила о чем-то конкретном, так что Марчер опять встревожился, хотя луч успокоения все еще брезжил ему.
– Но чем плохо, когда человек не сознает?
Он задал этот вопрос, и они молча взглянули в глаза друг другу, луч стал еще ярче, и тут Марчер прочел в ее лице что-то, бьющее прямо в цель. И тогда, до корней волос залившись краской, он задохнулся – так пронзительна была догадка, разрешавшая как будто все сомнения. Его вздох гулко разнесся по комнате.
– Понял! Если я не страдаю… – проговорил он, когда снова обрел дар речи.
В ее взгляде, однако, было сомнение.
– Что вы поняли?
– Как что? То, конечно, что вы имеете, что имели всегда в виду.
Она опять покачала головой.
– Сейчас я имею в виду не то, что прежде. Это совсем другое.
– Новое?
– Новое, – помолчав, сказала она. – Не то, что вы думаете. Я знаю, о чем вы подумали.
Теперь можно было передохнуть от догадок; но что, если она все-таки неверно поняла?
– Вы не считаете, что я действительно осел? – спросил он не то горестно, не то угрюмо. – Что все это – заблуждение?
– Заблуждение? – повторила она с глубокой жалостью. Ему стало ясно – такая возможность представляется ей чудовищной, и не ее имела она в виду, обещая, что он не будет страдать. – Нет, разумеется, нет! – твердо сказала она. – Вы были правы.
Однако он не мог отделаться от мысли – а вдруг, прижатая к стене настойчивостью допроса, Мэй Бартрем просто пытается спасти его? Ведь всего гибельнее для него – так, во всяком случае, казалось Марчеру – было сознание, что история его жизни глупа и банальна.
– Это правда? Может быть, вы боитесь, что я не выдержу, если до конца пойму, каким я был болваном? Ответьте, вся моя жизнь не была отдана пустому вымыслу, дурацкому заблуждению? Не зря я ждал? Дверь не захлопнулась перед самым моим носом?
Она еще раз покачала головой.
– Что бы там ни было, но это не так. И какая бы ни была реальность, она реальна. Дверь не захлопнулась. Дверь открыта, – сказала Мэй Бартрем.
– Значит, что-то случится?
И опять она выжидающе помолчала, не отводя от него пленительных холодных глаз.
– Для этого нет слова «поздно».
Скользящим шагом она подошла к нему, приблизилась, постояла с минуту совсем рядом, точно переполненная тем, что не было произнесено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15