Считай это займом, а не подарком. Мне нужно только два месяца.
Если ты найдешь возможным удовлетворить мою просьбу, Рим будет чувствовать себя много лучше благодаря твоей доброте по отношению ко мне. Если ты такой возможности не усматриваешь, я буду вынужден остаться в Реате и придумать что-нибудь еще.»
Сулла поднял голову и посмотрел на Луция Цезаря с недоумением.
– Ну и что? – спросил он, осторожно положив письмо на стол командующего.
– Конечно же, отправляйся к нему, Луций Корнелий, – безразлично произнес Луций Цезарь. – Я управлюсь с Эзернией и без тебя. Гай Марий прав. Нам нужна решительная победа на поле боя над марсами. Этот южный театр военных действий – просто бойня. Почти невозможно удерживать самнитов и их союзников или собрать их в достаточном количестве в одном месте, чтобы одержать решающую победу над ними всеми. Все, что я могу сделать здесь, – это демонстрировать силу и упорство римлян. Здесь, на юге, нет даже возможности для решительной битвы. А на севере это должно произойти.
И снова по телу Суллы пробежали мурашки. Один из двух главнокомандующих мыслит о себе, как о Риме, а другой находится в постоянном унынии, не будучи способным увидеть хотя бы маленький просвет ни на востоке, ни на западе, ни на юге. И вот теперь он счастлив, усмотрев маленькую искорку надежды на севере! «Как мы можем добиться успеха в Кампании с таким человеком, как Луций Цезарь во главе? – спросил себя Сулла. – Боги, почему мне всегда мешает возраст? Я же лучше Луция Цезаря! Я, может быть, даже лучше, чем Гай Марий! С тех пор как я вступил в сенат, я провожу свою жизнь, служа меньшим Людям. Даже Гай Марий меньший человек, потому что он не патриций, в отличие от патриция Корнелия. Метелл Хрюшка, Гай Марий, Катул Цезарь, Тит Дидий, а теперь этот, страдающий хронической депрессией отпрыск древнего рода! А кто шагает от одной удачи к другой, добывает Травяной венок и в конце концов получает в управление целую провинцию в зрелом возрасте тридцати лет? Квинт Серторий. Сабинское ничтожество. Двоюродный брат Мария!»
– Луций Цезарь, мы победим! – сказал Сулла очень серьезно. – Говорю тебе, я слышу шелест крыльев победы в воздухе вокруг нас! Мы сотрем италиков в порошок. Побить нас в одной или двух битвах италики могут, но победить нас в войне – никогда! Этого не может никто! Рим это Рим, мощный и вечный. Я верю в Рим!
– О, я тоже, Луций Корнелий, я тоже! – ответил Луций Цезарь брюзгливо. – А теперь уходи! Будь полезным для Гая Мария, поскольку, клянусь, для меня ты не слишком полезен!
Сулла встал и, уже подойдя к наружным дверям дома, где расположился командующий, вдруг повернул назад. Письмо произвело на него такое впечатление, что физическое состояние Луция Цезаря не смогло отвлечь его внимание от Гая Мария. Но теперь новый страх охватил его. Командующий был изжелта-бледным, апатичным, дрожал и потел.
– Луций Юлий, здоров ли ты? – спросил Сулла.
– Да, да!
– Ты болен, ты же знаешь, – Сулла снова сел.
– Я достаточно здоров, Луций Корнелий.
– Позови врача!
– В этой деревне? Это будет какая-нибудь грязная старуха, которая пропишет мне отвар из свиного навоза и припарки из толченых пауков.
– Я буду проезжать мимо Рима. Я пришлю тебе сицилийца.
– Тогда пришли его в Эзернию, Луций Корнелий, потому что именно там он найдет меня, – на бровях Луция Цезаря блестели капельки пота. – Ты свободен.
– Что ж, пеняй сам на себя. – Сулла, пожав плечами, поднялся. – У тебя лихорадка.
«Так и есть, – рассуждал он, выходя из дома на улицу и на этот раз не оглядываясь. – Луций Цезарь пойдет к теснине Мельфы, будучи не в состоянии организовать даже танцы на празднике урожая. Он пойдет, чтобы попасть в засаду, а потом зализывать раны в Теане Сидицине, куда он отступит во второй раз, оставив мертвыми на дне этого предательского ущелья слишком много драгоценных людей. Ну почему они всегда такие безмозглые, такие тупые?»
На улице он встретил Поросенка, выглядевшего столь же мрачно.
– У вас там больной, – сказал Сулла, кивком указывая на дом.
– Не растравляй мою рану! – воскликнул Метелл Пий. – И в лучшие времена ему невозможно было поднять настроение, а тут приступ лихорадки – я просто в отчаяньи! Что делал ты, чтобы он ободрился и не обращал на тебя внимания?
– Убеди его забыть об Эзернии и сосредоточиться на вытеснении самнитов из Западной Кампании.
– Да, конечно, это можно было бы объяснить нашему главнокомандующему в его теперешнем состоянии, – сказал Поросенок, находя в себе силы улыбнуться.
Заикание Поросенка всегда приводило в восторг Суллу, который не преминул похвалить его.
– У тебя в последнее время с заиканием все в порядке.
– Ну за-за-зачем ты это сказал, Луций Корнелий? Оно в по-по-по-порядке, только когда я о нем не думаю, б-б-б-будь ты проклят!
– В самом деле? Это интересно. Ты ведь не заикался до какого времени? До Араузиона, не так ли?
– Да. Это спа-па-па – спазмы в заднице! – Метелл Пий набрал воздуха и постарался изгнать мысль о своем речевом недостатке из своего сознания. – При в-в-ваших теперешних неприязненных отношениях, полагаю, он не сказал тебе, ч-ч-что он собирается сделать, когда вернется в Рим?
– Нет. И что же он собирается сделать?
– Предоставить гражданство всем италикам, которые и пальцем о палец для этого не ударили, не выступив против нас.
– Ты шутишь!
– Я не шучу, Луций Корнелий! В его компании я забыл, что такое шутка. Это правда, клянусь тебе, это правда. Как только дела здесь пойдут на убыль – а это всегда так бывает к концу осени – он снимет доспехи командующего и наденет свою т-т-тогу с пурпурной каймой. Его последним актом в качестве консула, по его словам, будет признание римского гражданства для каждого италика, который не вышел на войну против нас.
– Но это же измена! Ты хочешь сказать, что он и другие недоумки в командовании потеряли тысячи людей ради тех, у кого даже не хватило мужества при этом присутствовать? – Суллу трясло. – Ты хочешь сказать, что он ведет шесть легионов в теснину Мельфы, зная, что каждая понесенная жертва бессмысленна? Зная это, он собирается открыть заднюю дверь Рима любому последнему италику на полуострове? Знаешь, что произойдет в результате? Они все получат гражданство, начиная с Силона и Мутила и кончая последним вольноотпущенником, которые числятся среди клиентов Силона и Мутила! О, он не смеет!
– Нечего кричать на меня, Луций Корнелий! Я один из тех, кто будет бороться против предоставления гражданства до конца.
– Ты даже не будешь иметь возможности бороться, Квинт Цецилий. Ты будешь на поле боя, а не в сенате. Только Скавр может сражаться там, но он слишком стар, – сжав губы, Сулла невидящим взглядом смотрел на оживленную улицу. – Это Филипп и остальные комедианты будут голосовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165
Если ты найдешь возможным удовлетворить мою просьбу, Рим будет чувствовать себя много лучше благодаря твоей доброте по отношению ко мне. Если ты такой возможности не усматриваешь, я буду вынужден остаться в Реате и придумать что-нибудь еще.»
Сулла поднял голову и посмотрел на Луция Цезаря с недоумением.
– Ну и что? – спросил он, осторожно положив письмо на стол командующего.
– Конечно же, отправляйся к нему, Луций Корнелий, – безразлично произнес Луций Цезарь. – Я управлюсь с Эзернией и без тебя. Гай Марий прав. Нам нужна решительная победа на поле боя над марсами. Этот южный театр военных действий – просто бойня. Почти невозможно удерживать самнитов и их союзников или собрать их в достаточном количестве в одном месте, чтобы одержать решающую победу над ними всеми. Все, что я могу сделать здесь, – это демонстрировать силу и упорство римлян. Здесь, на юге, нет даже возможности для решительной битвы. А на севере это должно произойти.
И снова по телу Суллы пробежали мурашки. Один из двух главнокомандующих мыслит о себе, как о Риме, а другой находится в постоянном унынии, не будучи способным увидеть хотя бы маленький просвет ни на востоке, ни на западе, ни на юге. И вот теперь он счастлив, усмотрев маленькую искорку надежды на севере! «Как мы можем добиться успеха в Кампании с таким человеком, как Луций Цезарь во главе? – спросил себя Сулла. – Боги, почему мне всегда мешает возраст? Я же лучше Луция Цезаря! Я, может быть, даже лучше, чем Гай Марий! С тех пор как я вступил в сенат, я провожу свою жизнь, служа меньшим Людям. Даже Гай Марий меньший человек, потому что он не патриций, в отличие от патриция Корнелия. Метелл Хрюшка, Гай Марий, Катул Цезарь, Тит Дидий, а теперь этот, страдающий хронической депрессией отпрыск древнего рода! А кто шагает от одной удачи к другой, добывает Травяной венок и в конце концов получает в управление целую провинцию в зрелом возрасте тридцати лет? Квинт Серторий. Сабинское ничтожество. Двоюродный брат Мария!»
– Луций Цезарь, мы победим! – сказал Сулла очень серьезно. – Говорю тебе, я слышу шелест крыльев победы в воздухе вокруг нас! Мы сотрем италиков в порошок. Побить нас в одной или двух битвах италики могут, но победить нас в войне – никогда! Этого не может никто! Рим это Рим, мощный и вечный. Я верю в Рим!
– О, я тоже, Луций Корнелий, я тоже! – ответил Луций Цезарь брюзгливо. – А теперь уходи! Будь полезным для Гая Мария, поскольку, клянусь, для меня ты не слишком полезен!
Сулла встал и, уже подойдя к наружным дверям дома, где расположился командующий, вдруг повернул назад. Письмо произвело на него такое впечатление, что физическое состояние Луция Цезаря не смогло отвлечь его внимание от Гая Мария. Но теперь новый страх охватил его. Командующий был изжелта-бледным, апатичным, дрожал и потел.
– Луций Юлий, здоров ли ты? – спросил Сулла.
– Да, да!
– Ты болен, ты же знаешь, – Сулла снова сел.
– Я достаточно здоров, Луций Корнелий.
– Позови врача!
– В этой деревне? Это будет какая-нибудь грязная старуха, которая пропишет мне отвар из свиного навоза и припарки из толченых пауков.
– Я буду проезжать мимо Рима. Я пришлю тебе сицилийца.
– Тогда пришли его в Эзернию, Луций Корнелий, потому что именно там он найдет меня, – на бровях Луция Цезаря блестели капельки пота. – Ты свободен.
– Что ж, пеняй сам на себя. – Сулла, пожав плечами, поднялся. – У тебя лихорадка.
«Так и есть, – рассуждал он, выходя из дома на улицу и на этот раз не оглядываясь. – Луций Цезарь пойдет к теснине Мельфы, будучи не в состоянии организовать даже танцы на празднике урожая. Он пойдет, чтобы попасть в засаду, а потом зализывать раны в Теане Сидицине, куда он отступит во второй раз, оставив мертвыми на дне этого предательского ущелья слишком много драгоценных людей. Ну почему они всегда такие безмозглые, такие тупые?»
На улице он встретил Поросенка, выглядевшего столь же мрачно.
– У вас там больной, – сказал Сулла, кивком указывая на дом.
– Не растравляй мою рану! – воскликнул Метелл Пий. – И в лучшие времена ему невозможно было поднять настроение, а тут приступ лихорадки – я просто в отчаяньи! Что делал ты, чтобы он ободрился и не обращал на тебя внимания?
– Убеди его забыть об Эзернии и сосредоточиться на вытеснении самнитов из Западной Кампании.
– Да, конечно, это можно было бы объяснить нашему главнокомандующему в его теперешнем состоянии, – сказал Поросенок, находя в себе силы улыбнуться.
Заикание Поросенка всегда приводило в восторг Суллу, который не преминул похвалить его.
– У тебя в последнее время с заиканием все в порядке.
– Ну за-за-зачем ты это сказал, Луций Корнелий? Оно в по-по-по-порядке, только когда я о нем не думаю, б-б-б-будь ты проклят!
– В самом деле? Это интересно. Ты ведь не заикался до какого времени? До Араузиона, не так ли?
– Да. Это спа-па-па – спазмы в заднице! – Метелл Пий набрал воздуха и постарался изгнать мысль о своем речевом недостатке из своего сознания. – При в-в-ваших теперешних неприязненных отношениях, полагаю, он не сказал тебе, ч-ч-что он собирается сделать, когда вернется в Рим?
– Нет. И что же он собирается сделать?
– Предоставить гражданство всем италикам, которые и пальцем о палец для этого не ударили, не выступив против нас.
– Ты шутишь!
– Я не шучу, Луций Корнелий! В его компании я забыл, что такое шутка. Это правда, клянусь тебе, это правда. Как только дела здесь пойдут на убыль – а это всегда так бывает к концу осени – он снимет доспехи командующего и наденет свою т-т-тогу с пурпурной каймой. Его последним актом в качестве консула, по его словам, будет признание римского гражданства для каждого италика, который не вышел на войну против нас.
– Но это же измена! Ты хочешь сказать, что он и другие недоумки в командовании потеряли тысячи людей ради тех, у кого даже не хватило мужества при этом присутствовать? – Суллу трясло. – Ты хочешь сказать, что он ведет шесть легионов в теснину Мельфы, зная, что каждая понесенная жертва бессмысленна? Зная это, он собирается открыть заднюю дверь Рима любому последнему италику на полуострове? Знаешь, что произойдет в результате? Они все получат гражданство, начиная с Силона и Мутила и кончая последним вольноотпущенником, которые числятся среди клиентов Силона и Мутила! О, он не смеет!
– Нечего кричать на меня, Луций Корнелий! Я один из тех, кто будет бороться против предоставления гражданства до конца.
– Ты даже не будешь иметь возможности бороться, Квинт Цецилий. Ты будешь на поле боя, а не в сенате. Только Скавр может сражаться там, но он слишком стар, – сжав губы, Сулла невидящим взглядом смотрел на оживленную улицу. – Это Филипп и остальные комедианты будут голосовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165