Вдоль берега группками стояли серые домики с белыми ставнями, а посадки винограда поднимались по склонам вплоть до дома Педлера и, минуя его, до опушки леса. Если бы мне довелось жить в стране с прохладным климатом, подумал Дикштейн, я бы выбрал такое же прекрасное место.
— Итак, что вы думаете? — спросил Педлер.
— О пейзаже или о заводе?
Улыбнувшись, Педлер пожал плечами.
— И о том, и о другом.
— Пейзаж великолепен. Предприятие меньше, чем я ожидал.
Педлер закурил сигарету. Он был по-настоящему отчаянным курильщиком — и мог считать себя счастливчиком, что дожил до таких лет.
— Меньше?
— Очевидно, я должен объяснить, что меня интересует.
— Будьте любезны.
Дикштейн приступил к изложению своей версии.
— В данный момент армия производит закупки моющих и чистящих средств у разных поставщиков: детергенты у одного, обыкновенное мыло у другого, растворители для машин и агрегатов у третьего и так далее. Мы поставили задачу сократить расходы и. может быть, решим её, если будем вести все дела в одном районе и с одним производителем.
Педлер невольно вытаращил глаза.
— Это же… — он поперхнулся на полуслове, — …огромный заказ.
— Боюсь, он может оказаться слишком велик для вас, — сказал Дикштейн. думая лишь об одном: только не говори «да»!
— Не обязательно. Единственная причина, по которой мы не стремились расширять объемы, производства, заключалась в отсутствии таких крупных заказов. У нас, без Сомнения, есть навык управления, есть отработанная технология, и если к нам обратится крупная фирма, найдутся и средства, чтобы расширяться… по сути. все зависит от объема заказа.
Дикштейн подтянул к себе дипломат, лежавший на соседнем стуле, и открыл его.
— Вот здесь спецификация товаров, — сказал он, протягивая Педлеру список. — Плюс их количество и время поставок. Вам потребуется время, чтобы посоветоваться с вашими директорами и…
— Я сам тут босс, — улыбнулся Педлер. — Мне ни с кем не надо советоваться. Завтра я обдумаю цифры, а в понедельник загляну в банк. Во вторник позвоню вам и назову цену.
Появилась фрау Педлер и объявила:
— Ленч готов.
«Моя дорогая Сузи!
Никогда раньше я не писал любовных писем. Не думаю даже, что когда-либо называл кого-нибудь словом «дорогая». И должен сказать тебе, звучит оно прекрасно.
Я сейчас совершенно один в чужом городе в холодный воскресный день. Город очень красив, тут много парков, и. в сущности, я сижу в одном из них и пишу тебе дешевой шариковой ручкой с ужасной зеленой пастой, единственной, что мне удалось купить. Моя скамейка стоит рядом со странным строением в виде пагоды с округлым куполом и греческими колоннами — она похожа на ярмарочный балаган или на летний домик, который эксцентричные викториаицы предпочитали ставить в своих садиках. Передо мной — ухоженный газон, усаженный тополями, а где-то неподалеку духовой оркестр играет какую-то мелодию Эдварда Элгара. В парке полно гуляющих с детьми; здесь играют в мяч и выгуливают собак.
Не знаю, почему рассказываю тебе все это. На самом деле я хочу сказать, что люблю тебя и хотел бы провести рядом с тобой весь остаток своей жизни. Я понял это на другой день после нашей встречи. Я медлил сказать тебе об этом не потому, что был не уверен в себе, а…
Ну, если хочешь знать правду, я думал, что это может испугать тебя. Я понял, что ты полюбила меня, но я также понимал, что тебе двадцать пять лет. что ты быстро влюбляешься (я совсем другой) и что любовь, которая легко приходит, столь же легко может и уйти. Поэтому я и думал: мягче, мягче, дай ей возможность самой придти к тебе прежде, чем ты попросишь её сказать «навсегда». Но теперь, когда мы не виделись уже несколько недель, я не способен больше на такую сдержанность. Просто я должен сказать тебе, что со мной делается. Я хочу навсегда быть с тобой и хочу, чтобы ты это знала.
Мне свойственно меняться. Я сильно изменился. Я знаю, что слова эти — банальность, но когда нечто подобное происходит с тобой, они больше не кажутся банальностью, совсем наоборот. Жизнь теперь предстала передо мной совсем другими сторонами — о некоторых ты уже знаешь, о других же я когда-нибудь расскажу тебе. Даже свое сегодняшнее положение я воспринимаю совсем по-другому: я один в чужом городе и мне нечего делать до понедельника. Не то. что я обращаю на это особое внимание. Но раньше мне даже не приходило в голову. нравится мне или не нравится такая ситуация. Раньше передо мной не было выбора, что делать. Теперь же меня не покидает одно желание, и ты тот человек, с которым я хотел бы разделить его. Мне придется избавляться от своих мыслей, потому что они не дают мне покоя и заставляют нервничать.
Я снимусь отсюда через пару дней и не знаю, куда мне придется двинуться дальше; не знаю — и это хуже всего — даже когда я снова увижу тебя. Но когда это случится, поверь, я не позволю тебе скрыться с глаз моих на ближайшие десять или пятнадцать лет.
Мне очень трудно выразить то, что я чувствую. Я хотел бы рассказать тебе. что делается со мной, но я не могу передать это словами. Я хотел бы. чтобы ты знала: много раз в течение дня я воссоздаю перед собой твои облик — стройную девочку с копной черных волос, и меня не покидает надежда, для которой нет никаких основании, что когда-нибудь она будет моей и со мной, и я все время пытаюсь себе представить, что бы ты могла сказать и об этом пейзаже, и о газетной статье, об этом маленьком человечке с большой собакой, о проходящей мимо красотке: я тоскую по тебе, когда ложусь в свою одинокую постель, меня терзает боль. когда я не могу притронуться к тебе.
Я очень люблю тебя. Н.»
Секретарша Франца Педлера позвонила Нату Дикштейну в отель во вторник утром и назначила время ленча.
Они встретились в скромном ресторанчике на Вильгельмштрассе и заказали пиво вместо вина: им предстояла деловая встреча. Дикштейн сдерживал нетерпение — уговаривать должен не он, а Педлер.
— Ну-с, — сказал Педлер, — думаю, мы сможем удовлетворить вас.
Дикштейну захотелось заорать «ура!», но он продолжал сидеть с бесстрастным лицом.
Педлер продолжал:
— Цены, которые я вам сейчас представлю, носят условный характер. Нам необходим контракт на пять лет. Мы можем гарантировать неизменность цен на первые двенадцать месяцев; затем они могут меняться в зависимости от индекса мировых цен на некоторые исходные материалы. Тут же и штрафные санкции — до десяти процентов стоимости годовых поставок.
Дикштейну захотелось сказать «договорились!» и завершить сделку рукопожатием, но он напомнил себе, что должен продолжать играть роль.
— Десять процентов — многовато.
— Отнюдь, — запротестовал Педлер. — Если вы откажетесь от договора, они даже не компенсируют наших затрат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
— Итак, что вы думаете? — спросил Педлер.
— О пейзаже или о заводе?
Улыбнувшись, Педлер пожал плечами.
— И о том, и о другом.
— Пейзаж великолепен. Предприятие меньше, чем я ожидал.
Педлер закурил сигарету. Он был по-настоящему отчаянным курильщиком — и мог считать себя счастливчиком, что дожил до таких лет.
— Меньше?
— Очевидно, я должен объяснить, что меня интересует.
— Будьте любезны.
Дикштейн приступил к изложению своей версии.
— В данный момент армия производит закупки моющих и чистящих средств у разных поставщиков: детергенты у одного, обыкновенное мыло у другого, растворители для машин и агрегатов у третьего и так далее. Мы поставили задачу сократить расходы и. может быть, решим её, если будем вести все дела в одном районе и с одним производителем.
Педлер невольно вытаращил глаза.
— Это же… — он поперхнулся на полуслове, — …огромный заказ.
— Боюсь, он может оказаться слишком велик для вас, — сказал Дикштейн. думая лишь об одном: только не говори «да»!
— Не обязательно. Единственная причина, по которой мы не стремились расширять объемы, производства, заключалась в отсутствии таких крупных заказов. У нас, без Сомнения, есть навык управления, есть отработанная технология, и если к нам обратится крупная фирма, найдутся и средства, чтобы расширяться… по сути. все зависит от объема заказа.
Дикштейн подтянул к себе дипломат, лежавший на соседнем стуле, и открыл его.
— Вот здесь спецификация товаров, — сказал он, протягивая Педлеру список. — Плюс их количество и время поставок. Вам потребуется время, чтобы посоветоваться с вашими директорами и…
— Я сам тут босс, — улыбнулся Педлер. — Мне ни с кем не надо советоваться. Завтра я обдумаю цифры, а в понедельник загляну в банк. Во вторник позвоню вам и назову цену.
Появилась фрау Педлер и объявила:
— Ленч готов.
«Моя дорогая Сузи!
Никогда раньше я не писал любовных писем. Не думаю даже, что когда-либо называл кого-нибудь словом «дорогая». И должен сказать тебе, звучит оно прекрасно.
Я сейчас совершенно один в чужом городе в холодный воскресный день. Город очень красив, тут много парков, и. в сущности, я сижу в одном из них и пишу тебе дешевой шариковой ручкой с ужасной зеленой пастой, единственной, что мне удалось купить. Моя скамейка стоит рядом со странным строением в виде пагоды с округлым куполом и греческими колоннами — она похожа на ярмарочный балаган или на летний домик, который эксцентричные викториаицы предпочитали ставить в своих садиках. Передо мной — ухоженный газон, усаженный тополями, а где-то неподалеку духовой оркестр играет какую-то мелодию Эдварда Элгара. В парке полно гуляющих с детьми; здесь играют в мяч и выгуливают собак.
Не знаю, почему рассказываю тебе все это. На самом деле я хочу сказать, что люблю тебя и хотел бы провести рядом с тобой весь остаток своей жизни. Я понял это на другой день после нашей встречи. Я медлил сказать тебе об этом не потому, что был не уверен в себе, а…
Ну, если хочешь знать правду, я думал, что это может испугать тебя. Я понял, что ты полюбила меня, но я также понимал, что тебе двадцать пять лет. что ты быстро влюбляешься (я совсем другой) и что любовь, которая легко приходит, столь же легко может и уйти. Поэтому я и думал: мягче, мягче, дай ей возможность самой придти к тебе прежде, чем ты попросишь её сказать «навсегда». Но теперь, когда мы не виделись уже несколько недель, я не способен больше на такую сдержанность. Просто я должен сказать тебе, что со мной делается. Я хочу навсегда быть с тобой и хочу, чтобы ты это знала.
Мне свойственно меняться. Я сильно изменился. Я знаю, что слова эти — банальность, но когда нечто подобное происходит с тобой, они больше не кажутся банальностью, совсем наоборот. Жизнь теперь предстала передо мной совсем другими сторонами — о некоторых ты уже знаешь, о других же я когда-нибудь расскажу тебе. Даже свое сегодняшнее положение я воспринимаю совсем по-другому: я один в чужом городе и мне нечего делать до понедельника. Не то. что я обращаю на это особое внимание. Но раньше мне даже не приходило в голову. нравится мне или не нравится такая ситуация. Раньше передо мной не было выбора, что делать. Теперь же меня не покидает одно желание, и ты тот человек, с которым я хотел бы разделить его. Мне придется избавляться от своих мыслей, потому что они не дают мне покоя и заставляют нервничать.
Я снимусь отсюда через пару дней и не знаю, куда мне придется двинуться дальше; не знаю — и это хуже всего — даже когда я снова увижу тебя. Но когда это случится, поверь, я не позволю тебе скрыться с глаз моих на ближайшие десять или пятнадцать лет.
Мне очень трудно выразить то, что я чувствую. Я хотел бы рассказать тебе. что делается со мной, но я не могу передать это словами. Я хотел бы. чтобы ты знала: много раз в течение дня я воссоздаю перед собой твои облик — стройную девочку с копной черных волос, и меня не покидает надежда, для которой нет никаких основании, что когда-нибудь она будет моей и со мной, и я все время пытаюсь себе представить, что бы ты могла сказать и об этом пейзаже, и о газетной статье, об этом маленьком человечке с большой собакой, о проходящей мимо красотке: я тоскую по тебе, когда ложусь в свою одинокую постель, меня терзает боль. когда я не могу притронуться к тебе.
Я очень люблю тебя. Н.»
Секретарша Франца Педлера позвонила Нату Дикштейну в отель во вторник утром и назначила время ленча.
Они встретились в скромном ресторанчике на Вильгельмштрассе и заказали пиво вместо вина: им предстояла деловая встреча. Дикштейн сдерживал нетерпение — уговаривать должен не он, а Педлер.
— Ну-с, — сказал Педлер, — думаю, мы сможем удовлетворить вас.
Дикштейну захотелось заорать «ура!», но он продолжал сидеть с бесстрастным лицом.
Педлер продолжал:
— Цены, которые я вам сейчас представлю, носят условный характер. Нам необходим контракт на пять лет. Мы можем гарантировать неизменность цен на первые двенадцать месяцев; затем они могут меняться в зависимости от индекса мировых цен на некоторые исходные материалы. Тут же и штрафные санкции — до десяти процентов стоимости годовых поставок.
Дикштейну захотелось сказать «договорились!» и завершить сделку рукопожатием, но он напомнил себе, что должен продолжать играть роль.
— Десять процентов — многовато.
— Отнюдь, — запротестовал Педлер. — Если вы откажетесь от договора, они даже не компенсируют наших затрат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100