Может, по его мнению, стоит решительно поддержать Софью Терентьевну – и точка на этом?
Антон Сергеевич, заложив руки за спину, шагал по кабинету.
– Ведь получается, что не права она только в методе, а не в сути, Антон Сергеевич?
– В методе, в методе… – не то проговорил, не то пропел директор. И вдруг распахнул дверь: мимо кабинета проходила молоденькая учительница географии Валя. – Можно вас на минуту, Валентина Андреевна?
Как он учуял, что мимо идет она, а не кто другой? Валентина Андреевна остановилась у двери. Антон Сергеевич опять заходил по кабинету.
– Послушайте, Валя… Не в служебном порядке, а так… Истины ради… Или, как говорил бухгалтер Берлага: не ради истины, а ради правды… Мы вот тут спорили опять… Вы родились в деревне… Со скольких лет вы на танцы стали ходить?
Валентина Андреевна покраснела до корней волос, аж слезы выступили, но не солгала:
– С тринадцати…
– Все, спасибо.
Валентина Андреевна шмыгнула за дверь.
– Конечно, Софья Терентьевна права, – начал Антон Сергеевич, когда дверь за Валей закрылась, – я и сам знаю это. Но ведь парк, танцы – это по существу единственное развлечение для наших ребят. Можно и нужно приструнить малявок, но со старшеклассниками… Есть, я слышал на конференции, учителя, которые негодуют даже по поводу записочек между мальчишками и девчонками. Негодовать можно, конечно. Но записки существовали при наших отцах, существовали при нас, существуют сейчас и будут существовать. Не делать же из этого трагедии!
– Почему вы не сказали об этом в канцелярии, Антон Сергеевич?
– Хитрая ты, Надежда Филипповна! – Они были старыми друзьями, и Антон Сергеевич, не замечая того, обращался к Надежде Филипповне то на «вы», то на «ты». – Это я здесь, вам, могу сказать откровенно. А заявить во всеуслышание: пусть танцуют! – увольте. Мне скажут: самодеятельность организуйте как следует, хор, комсомольскую работу… Все это есть. Но кого загонишь на хор воскресным вечером? Мне ответят: никто тогда и думать не будет о танцах. Ложь, ханжество. Это опять я могу сказать только вам. А учителям, комсомольцам я скажу: организуйте самодеятельность как следует, хор, концерты…
Надежда Филипповна поморщилась, но сказать ничего не успела. Антон Сергеевич круто остановился против нее:
– Вы знаете, что это ваш будущий начальник?
Надежда Филипповна посмотрела на него с недоумением.
– Я имею в виду Софью Терентьевну, – уточнил Антон Сергеевич.
– То есть…
– А с чего бы, вы думали, после курсов повышения квалификации в Москве муж Софьи Терентьевны, работник роно, отпустил ее сюда?.. Мне же под шестьдесят – пенсионный возраст! Завуч наш то и дело болеет да и вообще не претендент… Ясно теперь кое-что?
– Теперь ясно… – медленно проговорила Надежда Филипповна.
– А почему именно к нам она, сюда, а не в другую школу?.. У нас будущее! – по слогам выговорил Антон Сергеевич. – Да еще какое! – Он показал рукой в сторону горы Долгой. – Вот то-то, дорогая моя Надежда Филипповна. И коль можете, учитывайте это.
* * *
Жизнь Софьи Терентьевны оказалась надломленной из-за слепой веры в мужчин – в то, что они действительно мужественны, энергичны, возвышенны в своих помыслах. Во всяком случае, она-то могла связать свою жизнь только с таким из них.
Она была красива и знала это с детских лет. Она была красива и обаятельна одновременно, а это редкостное сочетание двух качеств, как правило, не уживающихся, даже исключающих друг друга в женской внешности.
Однако юная Софа не превратила свою красоту в разменную купюру: она очень берегла себя. Начитавшись Жорж Санд и Стивенсона, коими волею случая оказалась полна библиотека матери, она поверила в единственное назначение женщины – быть женой, быть любимой, все остальное должно было зависеть в будущем от того, кто придет, чтобы выбрать ее.
О собственных чувствах Софа не думала при этом – важно, чтобы ее любили…
Однако неудачное замужество принесло Софье Терентьевне только разочарование.
Рыцари нашего двадцатого века мало походили на героев Жорж Санд и слишком медленно, слишком нерешительно восходили по ступеням популярности, достатка, власти…
Софья Терентьевна не собиралась топтаться вместе с ними.
Но ошиблась еще раз.
Она встретила своего теперешнего мужа на областном совещании учителей. Работал он заместителем заведующего роно в одном из отдаленных райцентров и внешне даже понравился ей. Ничем особенным, правда, не выделялся, но держал себя с достоинством и производил впечатление интеллигентного человека, с будущим. Его заметки печатала иногда «Учительская газета», а на совещании было сказано немало лестных слов по поводу его только что вышедшей брошюры «Опыт преподавания литературы в пятых – седьмых классах сельской школы». Говорили, что это тема его будущей диссертации.
Без всяких колебаний оставила Софья Терентьевна город и, как раньше, устроилась работать на полставки, чтобы, сохраняя педагогический стаж, целиком посвятить себя, свою еще не увядшую красоту и свои способности жены будущему ученому…
История первого замужества повторилась в ухудшенном варианте. Очень скоро Софья Терентьевна обнаружила, что и новый супруг ее – фигура весьма блеклая даже в районном масштабе. Весь авторитет его держался на мнимой диссертации. Он был из тех людей, которые всю жизнь умудряются делать вид, будто нечто открывают, и с годами даже сами начинают верить в это «нечто», но открытие так и остается за семью замками, отчасти из-за лени, а в основном – из-за ограниченных способностей…
И с опозданием в два десятка лет Софья Терентьевна поняла наконец, что ничего в жизни не добьется, если не будет значить хоть что-то сама по себе, как личность… Она испугалась, что потеряно столько времени, и лихорадочно, с необдуманностью обреченного принялась наверстывать все то, что наверстать в жизни, наверное, невозможно.
Во-первых, она произвела революцию в семье. И однажды супруг узнал, что теперь он будет готовить завтрак, он должен поторопиться к обеду, чтобы разогреть его, он обязан подумать о чистоте в квартире – это Софья Терентьевна уладила без труда. И окунулась в жизнь школы.
Это было столь неожиданно для ее коллег, что некоторое время они недоумевали, а спустя какой-то период уже готовы были восстать. Софья Терентьевна спешила, ибо она потеряла напрасно слишком много лет, и стремилась утвердить себя как можно быстрей, как можно основательнее, любыми средствами.
Недавно молчаливая и безразличная к тому, чем живет школа, Софья Терентьевна вдруг стала выступать на каждом собрании, при каждом удобном случае; оказалось, что у нее тысяча своих обоснованных и проверенных жизнью взглядов на педагогику, на воспитание, на руководство школой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Антон Сергеевич, заложив руки за спину, шагал по кабинету.
– Ведь получается, что не права она только в методе, а не в сути, Антон Сергеевич?
– В методе, в методе… – не то проговорил, не то пропел директор. И вдруг распахнул дверь: мимо кабинета проходила молоденькая учительница географии Валя. – Можно вас на минуту, Валентина Андреевна?
Как он учуял, что мимо идет она, а не кто другой? Валентина Андреевна остановилась у двери. Антон Сергеевич опять заходил по кабинету.
– Послушайте, Валя… Не в служебном порядке, а так… Истины ради… Или, как говорил бухгалтер Берлага: не ради истины, а ради правды… Мы вот тут спорили опять… Вы родились в деревне… Со скольких лет вы на танцы стали ходить?
Валентина Андреевна покраснела до корней волос, аж слезы выступили, но не солгала:
– С тринадцати…
– Все, спасибо.
Валентина Андреевна шмыгнула за дверь.
– Конечно, Софья Терентьевна права, – начал Антон Сергеевич, когда дверь за Валей закрылась, – я и сам знаю это. Но ведь парк, танцы – это по существу единственное развлечение для наших ребят. Можно и нужно приструнить малявок, но со старшеклассниками… Есть, я слышал на конференции, учителя, которые негодуют даже по поводу записочек между мальчишками и девчонками. Негодовать можно, конечно. Но записки существовали при наших отцах, существовали при нас, существуют сейчас и будут существовать. Не делать же из этого трагедии!
– Почему вы не сказали об этом в канцелярии, Антон Сергеевич?
– Хитрая ты, Надежда Филипповна! – Они были старыми друзьями, и Антон Сергеевич, не замечая того, обращался к Надежде Филипповне то на «вы», то на «ты». – Это я здесь, вам, могу сказать откровенно. А заявить во всеуслышание: пусть танцуют! – увольте. Мне скажут: самодеятельность организуйте как следует, хор, комсомольскую работу… Все это есть. Но кого загонишь на хор воскресным вечером? Мне ответят: никто тогда и думать не будет о танцах. Ложь, ханжество. Это опять я могу сказать только вам. А учителям, комсомольцам я скажу: организуйте самодеятельность как следует, хор, концерты…
Надежда Филипповна поморщилась, но сказать ничего не успела. Антон Сергеевич круто остановился против нее:
– Вы знаете, что это ваш будущий начальник?
Надежда Филипповна посмотрела на него с недоумением.
– Я имею в виду Софью Терентьевну, – уточнил Антон Сергеевич.
– То есть…
– А с чего бы, вы думали, после курсов повышения квалификации в Москве муж Софьи Терентьевны, работник роно, отпустил ее сюда?.. Мне же под шестьдесят – пенсионный возраст! Завуч наш то и дело болеет да и вообще не претендент… Ясно теперь кое-что?
– Теперь ясно… – медленно проговорила Надежда Филипповна.
– А почему именно к нам она, сюда, а не в другую школу?.. У нас будущее! – по слогам выговорил Антон Сергеевич. – Да еще какое! – Он показал рукой в сторону горы Долгой. – Вот то-то, дорогая моя Надежда Филипповна. И коль можете, учитывайте это.
* * *
Жизнь Софьи Терентьевны оказалась надломленной из-за слепой веры в мужчин – в то, что они действительно мужественны, энергичны, возвышенны в своих помыслах. Во всяком случае, она-то могла связать свою жизнь только с таким из них.
Она была красива и знала это с детских лет. Она была красива и обаятельна одновременно, а это редкостное сочетание двух качеств, как правило, не уживающихся, даже исключающих друг друга в женской внешности.
Однако юная Софа не превратила свою красоту в разменную купюру: она очень берегла себя. Начитавшись Жорж Санд и Стивенсона, коими волею случая оказалась полна библиотека матери, она поверила в единственное назначение женщины – быть женой, быть любимой, все остальное должно было зависеть в будущем от того, кто придет, чтобы выбрать ее.
О собственных чувствах Софа не думала при этом – важно, чтобы ее любили…
Однако неудачное замужество принесло Софье Терентьевне только разочарование.
Рыцари нашего двадцатого века мало походили на героев Жорж Санд и слишком медленно, слишком нерешительно восходили по ступеням популярности, достатка, власти…
Софья Терентьевна не собиралась топтаться вместе с ними.
Но ошиблась еще раз.
Она встретила своего теперешнего мужа на областном совещании учителей. Работал он заместителем заведующего роно в одном из отдаленных райцентров и внешне даже понравился ей. Ничем особенным, правда, не выделялся, но держал себя с достоинством и производил впечатление интеллигентного человека, с будущим. Его заметки печатала иногда «Учительская газета», а на совещании было сказано немало лестных слов по поводу его только что вышедшей брошюры «Опыт преподавания литературы в пятых – седьмых классах сельской школы». Говорили, что это тема его будущей диссертации.
Без всяких колебаний оставила Софья Терентьевна город и, как раньше, устроилась работать на полставки, чтобы, сохраняя педагогический стаж, целиком посвятить себя, свою еще не увядшую красоту и свои способности жены будущему ученому…
История первого замужества повторилась в ухудшенном варианте. Очень скоро Софья Терентьевна обнаружила, что и новый супруг ее – фигура весьма блеклая даже в районном масштабе. Весь авторитет его держался на мнимой диссертации. Он был из тех людей, которые всю жизнь умудряются делать вид, будто нечто открывают, и с годами даже сами начинают верить в это «нечто», но открытие так и остается за семью замками, отчасти из-за лени, а в основном – из-за ограниченных способностей…
И с опозданием в два десятка лет Софья Терентьевна поняла наконец, что ничего в жизни не добьется, если не будет значить хоть что-то сама по себе, как личность… Она испугалась, что потеряно столько времени, и лихорадочно, с необдуманностью обреченного принялась наверстывать все то, что наверстать в жизни, наверное, невозможно.
Во-первых, она произвела революцию в семье. И однажды супруг узнал, что теперь он будет готовить завтрак, он должен поторопиться к обеду, чтобы разогреть его, он обязан подумать о чистоте в квартире – это Софья Терентьевна уладила без труда. И окунулась в жизнь школы.
Это было столь неожиданно для ее коллег, что некоторое время они недоумевали, а спустя какой-то период уже готовы были восстать. Софья Терентьевна спешила, ибо она потеряла напрасно слишком много лет, и стремилась утвердить себя как можно быстрей, как можно основательнее, любыми средствами.
Недавно молчаливая и безразличная к тому, чем живет школа, Софья Терентьевна вдруг стала выступать на каждом собрании, при каждом удобном случае; оказалось, что у нее тысяча своих обоснованных и проверенных жизнью взглядов на педагогику, на воспитание, на руководство школой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51