Подавляющее число артиллерии, техники и все склады этих дивизий достались немцам в Бресте в качестве трофеев.
Но поразительно другое, ведь Павлов говорит не о подготовке войск к войне, а о плановом их выходе в лагеря в связи с наступлением летнего периода обучения войск. И при царе, и в Красной Армии до войны, никогда и никакие войска летом в казармах не оставались – они обязательно выходили в лагеря и жили либо на обывательских квартирах, либо в палатках. Подчеркиваю, вывод войск из Бреста до 15 июня – это плановое мероприятие.
Если бы эти три дивизии, как и каждый год, переместились к 15 июня в лагеря (подальше от границы), то немецкая артиллерия их бы просто не достала, а авиация вынуждена была бы бомбить рассредоточенные по лесам и полянам части. То есть, войска сохранились бы, если бы Павлов просто сделал то, что делалось каждый год. Но он подставил войска в Бресте под удар немцев и о том, что он давал приказ об их выводе, он врет.
На суде его уличил генерал Коробков.
Коробков. Приказ о выводе частей из Бреста никем не отдавался. Я лично такого приказа не видел.
Павлов. В июне месяце по моему приказу был направлен командир 28-го стрелкового корпуса Попов с заданием, к 15 июня все войска эвакуировать из Бреста в лагеря.
Коробков. Я об этом не знал.
Как видите, после отпора Коробкова, Павлов уже говорит не о приказе и даже не о распоряжении, а о некоем «задании», как в колхозе. Но о выводе войск из Бреста в таком количестве мог быть только приказ по округу с учетом всех обстоятельств – зачем, куда, что с собой брать, чем на новом месте заниматься. Более того, это мифическое «задание», якобы «дается» Павловым в обход непосредственного подчиненного – Коробкова. В армии так тоже не бывает. Ни это, ни то, что десятки офицеров в штабе округа не заволновались уже 15-го вечером оттого, что войска, вопреки «заданию» Павлова, еще в Бресте, и не завалили Павлова и Климовских докладами о невыполнении «задания», не подтверждает, что Павлов хотел вывести войска из Бреста. Срывал плановую учебу, но не выводил!
И это не все. Начальник связи округа генерал Григорьев показал, что Павлов и Климовских прямо не исполнили приказ Генштаба о приведении войск в боевую готовность, данный за четыре дня до начала войны – 18 июня 1941 г. Григорьев сказал:
«Выезжая из Минска, мне командир полка связи доложил, что отдел химвойск не разрешил ему взять боевые противогазы из НЗ. Артотдел округа не разрешил ему взять патроны из НЗ, и полк имеет только караульную норму по 15 штук патронов на бойца, а обозно-вещевой отдел не разрешил взять из НЗ полевые кухни. Таким образом, даже днем 18 июня довольствующие отделы штаба не были ориентированы, что война близка… И после телеграммы начальника генерального штаба от 18 июня войска не были приведены в боевую готовность».
Из этого показания генерал-майора Григорьева, сделанного в присутствии Павлова и Климовских, Зенькович что-то выбросил, но и оставшегося больше, чем достаточно. Это показание прямо опровергает хрущевско-жуковскую брехню о том, что Сталин якобы не поднял войска по тревоге, и это подтверждает, что Павлов отдал немцам на избиение 3 дивизии в Бресте осмысленно, вопреки прямому приказу Москвы.
Правда Григорьев не смеет так сказать и называет поведение Павлова и Климовских «благодушием» :
«Только этим благодушием можно объяснить тот факт, что авиация была немецким налетом застигнута на земле. Штабы армий находились на зимних квартирах и были разгромлены и, наконец, часть войск (Брестский гарнизон) подверглась бомбардировке на своих зимних квартирах».
Это не благодушие, это измена. Но суд измену Павлова и Климовских доказать не смог, а может и не счел нужным – суд спешил, а расстрел полагался и за измену, и за преступную халатность.
А измену суд не смог доказать потому, что Павлов перехитрил следствие. Как только следователь, после ареста Павлова, начал говорить об измене, Павлов тут же начал в ней признаваться. Признался в заговоре, назвал имена заговорщиков (Мерецкова, Уборевича, Штерна, Шаумяна, Халепского и т. д.). Обрадованный признанием следователь не потрудился собрать и другие доказательства, считая, что признания Павлова хватит. Однако Павлов был не так прост – на суде он категорически отказался от всех, сделанных в ходе следствия, признаний и у суда не осталось доказательств. Причем Павлов вел себя довольно нагло, прочтите, скажем, такой эпизод:
«Ульрих. Несколько часов тому назад (суд шел ночью – Ю.М.) вы говорили совершенно другое и в частности о своей вражеской деятельности.
Павлов. Антисоветской деятельностью я никогда не занимался. Показания об антисоветском военном заговоре я дал, будучи в невменяемом состоянии». (Днем был невменяемый, ночью стал вменяемый?)
И от всех остальных предъявленных ему на суде собственных показаний в измене Павлов также нагло отбрехался:
Павлов. .. Я хотел скорее предстать перед судом и ему доложить о действительных поражениях армии. (Каков нахал! Это что – суду докладывают?) Потому я писал по злобе и называл себя тем, кем я никогда не был.
Ульрих. Свои показания от 11 июля 1941 г. вы подтверждаете?
Павлов . Нет, это тоже вынужденные показания».
Суду ничего делать не оставалось, как оправдать Павлова в измене по 58 ст. и осудить только по оставшимся статьям 193-17 и 193-20 за преступную халатность и сдачу вверенных сил.
Но Павлов знал, что где-то в это время дает показания арестованный Мерецков. Поэтому отказываться от того, что Мерецков мог подтвердить, он боялся, боялся отказываться и от того, что можно было подтвердить документами – все же у него была надежда на помилование Верховным Советом. И подтвержденные им в суде показания интересны:
Ульрих. На листе дела 86 тех же показаний от 21 июля 1941 года вы говорите: «Поддерживая все время с Мерецковым постоянную связь, последний в неоднократных беседах со мной систематически высказывал свои пораженческие настроения, указывая неизбежность поражения Красной Армии в предстоящей войне с немцами. С момента начала военных действий Германии на Западе Мерецков говорил, что сейчас немцам не до нас, но в случае нападения их на Советский Союз и победы германской армии хуже нам от этого не будет». Такой разговор у вас с Мерецковым был?
Павлов. Да, такой разговор происходил у меня с ним в январе месяце 1940 г. в Райволе.
Ульрих. Кому это «нам хуже не будет»?
Павлов. Я понял его, что мне и ему.
Ульрих. Вы соглашались с ним?
Павлов. Я не возражал ему, так как этот разговор происходил во время выпивки. В этом я виноват.
Ульрих. Об этом вы докладывали кому-либо?
Павлов. Нет, и в этом я также виноват.
Ульрих. Мерецков вам говорил о том, что Штерн являлся участником заговора?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Но поразительно другое, ведь Павлов говорит не о подготовке войск к войне, а о плановом их выходе в лагеря в связи с наступлением летнего периода обучения войск. И при царе, и в Красной Армии до войны, никогда и никакие войска летом в казармах не оставались – они обязательно выходили в лагеря и жили либо на обывательских квартирах, либо в палатках. Подчеркиваю, вывод войск из Бреста до 15 июня – это плановое мероприятие.
Если бы эти три дивизии, как и каждый год, переместились к 15 июня в лагеря (подальше от границы), то немецкая артиллерия их бы просто не достала, а авиация вынуждена была бы бомбить рассредоточенные по лесам и полянам части. То есть, войска сохранились бы, если бы Павлов просто сделал то, что делалось каждый год. Но он подставил войска в Бресте под удар немцев и о том, что он давал приказ об их выводе, он врет.
На суде его уличил генерал Коробков.
Коробков. Приказ о выводе частей из Бреста никем не отдавался. Я лично такого приказа не видел.
Павлов. В июне месяце по моему приказу был направлен командир 28-го стрелкового корпуса Попов с заданием, к 15 июня все войска эвакуировать из Бреста в лагеря.
Коробков. Я об этом не знал.
Как видите, после отпора Коробкова, Павлов уже говорит не о приказе и даже не о распоряжении, а о некоем «задании», как в колхозе. Но о выводе войск из Бреста в таком количестве мог быть только приказ по округу с учетом всех обстоятельств – зачем, куда, что с собой брать, чем на новом месте заниматься. Более того, это мифическое «задание», якобы «дается» Павловым в обход непосредственного подчиненного – Коробкова. В армии так тоже не бывает. Ни это, ни то, что десятки офицеров в штабе округа не заволновались уже 15-го вечером оттого, что войска, вопреки «заданию» Павлова, еще в Бресте, и не завалили Павлова и Климовских докладами о невыполнении «задания», не подтверждает, что Павлов хотел вывести войска из Бреста. Срывал плановую учебу, но не выводил!
И это не все. Начальник связи округа генерал Григорьев показал, что Павлов и Климовских прямо не исполнили приказ Генштаба о приведении войск в боевую готовность, данный за четыре дня до начала войны – 18 июня 1941 г. Григорьев сказал:
«Выезжая из Минска, мне командир полка связи доложил, что отдел химвойск не разрешил ему взять боевые противогазы из НЗ. Артотдел округа не разрешил ему взять патроны из НЗ, и полк имеет только караульную норму по 15 штук патронов на бойца, а обозно-вещевой отдел не разрешил взять из НЗ полевые кухни. Таким образом, даже днем 18 июня довольствующие отделы штаба не были ориентированы, что война близка… И после телеграммы начальника генерального штаба от 18 июня войска не были приведены в боевую готовность».
Из этого показания генерал-майора Григорьева, сделанного в присутствии Павлова и Климовских, Зенькович что-то выбросил, но и оставшегося больше, чем достаточно. Это показание прямо опровергает хрущевско-жуковскую брехню о том, что Сталин якобы не поднял войска по тревоге, и это подтверждает, что Павлов отдал немцам на избиение 3 дивизии в Бресте осмысленно, вопреки прямому приказу Москвы.
Правда Григорьев не смеет так сказать и называет поведение Павлова и Климовских «благодушием» :
«Только этим благодушием можно объяснить тот факт, что авиация была немецким налетом застигнута на земле. Штабы армий находились на зимних квартирах и были разгромлены и, наконец, часть войск (Брестский гарнизон) подверглась бомбардировке на своих зимних квартирах».
Это не благодушие, это измена. Но суд измену Павлова и Климовских доказать не смог, а может и не счел нужным – суд спешил, а расстрел полагался и за измену, и за преступную халатность.
А измену суд не смог доказать потому, что Павлов перехитрил следствие. Как только следователь, после ареста Павлова, начал говорить об измене, Павлов тут же начал в ней признаваться. Признался в заговоре, назвал имена заговорщиков (Мерецкова, Уборевича, Штерна, Шаумяна, Халепского и т. д.). Обрадованный признанием следователь не потрудился собрать и другие доказательства, считая, что признания Павлова хватит. Однако Павлов был не так прост – на суде он категорически отказался от всех, сделанных в ходе следствия, признаний и у суда не осталось доказательств. Причем Павлов вел себя довольно нагло, прочтите, скажем, такой эпизод:
«Ульрих. Несколько часов тому назад (суд шел ночью – Ю.М.) вы говорили совершенно другое и в частности о своей вражеской деятельности.
Павлов. Антисоветской деятельностью я никогда не занимался. Показания об антисоветском военном заговоре я дал, будучи в невменяемом состоянии». (Днем был невменяемый, ночью стал вменяемый?)
И от всех остальных предъявленных ему на суде собственных показаний в измене Павлов также нагло отбрехался:
Павлов. .. Я хотел скорее предстать перед судом и ему доложить о действительных поражениях армии. (Каков нахал! Это что – суду докладывают?) Потому я писал по злобе и называл себя тем, кем я никогда не был.
Ульрих. Свои показания от 11 июля 1941 г. вы подтверждаете?
Павлов . Нет, это тоже вынужденные показания».
Суду ничего делать не оставалось, как оправдать Павлова в измене по 58 ст. и осудить только по оставшимся статьям 193-17 и 193-20 за преступную халатность и сдачу вверенных сил.
Но Павлов знал, что где-то в это время дает показания арестованный Мерецков. Поэтому отказываться от того, что Мерецков мог подтвердить, он боялся, боялся отказываться и от того, что можно было подтвердить документами – все же у него была надежда на помилование Верховным Советом. И подтвержденные им в суде показания интересны:
Ульрих. На листе дела 86 тех же показаний от 21 июля 1941 года вы говорите: «Поддерживая все время с Мерецковым постоянную связь, последний в неоднократных беседах со мной систематически высказывал свои пораженческие настроения, указывая неизбежность поражения Красной Армии в предстоящей войне с немцами. С момента начала военных действий Германии на Западе Мерецков говорил, что сейчас немцам не до нас, но в случае нападения их на Советский Союз и победы германской армии хуже нам от этого не будет». Такой разговор у вас с Мерецковым был?
Павлов. Да, такой разговор происходил у меня с ним в январе месяце 1940 г. в Райволе.
Ульрих. Кому это «нам хуже не будет»?
Павлов. Я понял его, что мне и ему.
Ульрих. Вы соглашались с ним?
Павлов. Я не возражал ему, так как этот разговор происходил во время выпивки. В этом я виноват.
Ульрих. Об этом вы докладывали кому-либо?
Павлов. Нет, и в этом я также виноват.
Ульрих. Мерецков вам говорил о том, что Штерн являлся участником заговора?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78