А через час Жиль закрыл решетку часовни.
Теперь в тяжелом гробу покоилось тело старого голландского моряка, убитого несколько дней назад в кабацкой драке, — труп его добыл Цинг-Ча: для него это было делом привычным, ему нередко приходилось искать покойников для своих химических опытов. По просьбе Финнегана и по его указаниям, он произвел некоторые манипуляции, в результате которых тело моряка можно было без труда принять за пролежавший год с лишним в гробу полумумифицированный труп.
На щеке появилось нужное родимое пятно — китаец его вытатуировал. Голландца обрядили в шелк — Финнеган приблизительно помнил, в какой одежде хоронили Ферроне, — на голову ему надели как будто потемневший от времени седой парик, впрочем, и наряд Цинг-Ча намеренно «состарил», даже перстень с печатью старого владельца плантации не забыли надеть на палец покойнику.
Прежде чем припаять крышку, Финнеган полюбовался произведением китайского искусства.
— Думаешь, пройдет? — тихо спросил Жиль.
— Надеюсь. Мне кажется, сходство поразительное. Вы великий мастер, господин Цинг-Ча.
Китаец, широко улыбаясь, поклонился. Он был доволен, как прима-балерина, которую вызывают на бис.
— Благодарю вас! Самый ничтожный и неумелый человек может превзойти себя и создать настоящий шедевр, если его хорошенько подбодрить.
Для недостойного Цинг-Ча лучшим ободрением является золото — подобие солнца на земле, а его друг с глазами цвета травы обещал много золота в случае удачи.
— Обещание будет выполнено, как только мы вернемся в дом. А потом я позабочусь, чтобы вас немедленно отвезли назад в Кап-Франсе. Лучше, если наши завтрашние гости вас здесь не увидят.
— Вашими устами глаголет сама мудрость, благородный господин.
Но перед тем, как покинуть склеп, Понго и Финнеган сделали, если можно так сказать, уборку наоборот. Они принялись разгонять пыль по всему маленькому помещению, чтобы скрыть следы недавних посещений. Вдруг Понго замер и спросил, указывая на новые заклепки:
— Сильно блестеть! Что делать?
Цинг-Ча захихикал.
— Это очень просто. Каждый торговец китайскими древностями на базаре знает, как состарить вещи.
Аптекарь вытащил из бархатной сумочки, в которой он принес с собой все необходимое для изменения облика лже-Ферроне, какой-то пузырек, обмакнул в него кисточку и покрыл раствором блестящую медь — она немедленно потускнела, а кое-где подернулась даже беловатым налетом, как на более древних саркофагах.
Совершенно успокоенные, ночные посетители покинули наконец часовню, а Понго метлой из веток замел за ними следы на траве.
Когда китаец с приличным вознаграждением отправился под бдительной охраной Моисея в город, Жиль и Финнеган вернулись в дом врача допить бутылку виски. Спать ни тот, ни другой не хотели, тревога гнала прочь саму мысль, что можно пойти в спальню и вытянуться на постели.
— Почему ты сразу мне не сказал, зачем поехал? — спросил Турнемин. — Мы бы так не беспокоились.
— Но я и сам не знал. Я не собирался возвращаться, но пришел к Цинг-Ча и увидел у него на столе этого покойника — он чем-то слегка походил на старого Ферроне — вот я и подумал, что он может сослужить нам хорошую службу…
— А иначе бы ты не вернулся?
— Нет. Но из тюрьмы тебя постарался бы вызволить, если б вдруг ты туда угодил.
Жиль пожал плечами и посмотрел на свой пустой бокал так, словно он сам собой мог наполниться.
— Ясно. А я считал тебя другом.
— Я и секунды не переставал им быть, потому и сбежал. Если между мужчинами встает женщина, это никого еще до добра не доводило. Как бы дружны они ни были, непременно возненавидят друг друга. Тем более что я вообще не могу тебя понять. Жюдит такая красавица! Я, кажется, вообще не видел женщины прекрасней и желанней…
— Ты сам ответил на свой вопрос. Ты тысячу раз прав, но почему же, в таком случае, ты сам влюбился не в нее, а в Мадалену?
На минуту воцарилось молчание, стало слышно, как кричит за окном ночная птица да стонет во сне больной в больничной палате.
— Что же ты собираешься делать… потом? — спросил шепотом Жиль.
— Не знаю. Впрочем, неизвестно еще, что вообще будет потом? Если завтра все пройдет гладко, наверное, все же останусь. Трудно отказаться от возможности видеть, хотя бы просто видеть любимую женщину. Да ты и сам знаешь, — добавил он с горечью.
Это не ускользнуло от Жиля, он поторопился уйти от острой темы и заговорил с другом:
— Как ты считаешь, удастся наша затея… с маскарадом? Ты, помнится, сказал, что монахи держатся слишком уверенно и, может быть, настоящий Ферроне у них?
— Да, сказал. Но вообще-то это мало вероятно.
Если Легро и его колдунья выкрали мертвое тело, а скорее тело человека, впавшего в каталепсию — только так, по трезвом размышлении, можно объяснить тот факт, что покойника извлекают из могилы без промедления, если хотят сделать из него зомби, — то вряд ли они станут передавать его узколобым монахам — не сошли же они с ума. Это все равно, что самим сложить костер, на котором их сожгут. Нет, брату Игнатию просто сообщили, что в гробу нет ничего, кроме полена. В конце концов, терять нам нечего, так что стоит рискнуть…
И в подтверждение своих слов Лайам допил последние капли и кинул пустую бутылку в угол.
Тут запели первые петухи, возвещая новый, полный тревог день, и он вышел на веранду поглядеть, как встает солнце.
Было около полудня, когда большая малиновая карета с золотыми вензелями в сопровождении отряда конной охраны прогрохотала по аллее столетних дубов и в облаке красной пыли подкатила к высокому крыльцу, где ее уже ожидали Жиль и Жюдит. Супруги спустились навстречу гостю, Жиль сам открыл дверцу, а Жюдит преклонила колени, как перед самим епископом. Лесть сделала свое дело: аббат Колен Дагре был всего лишь наместником епископа Санто-Доминго. Он благосклонно взглянул на поразительной красоты молодую женщину в строгом черном платье, с прикрытой черным кружевом, словно на аудиенции у папы, головой: она стояла на коленях, испрашивая его благословения — как тут откажешь? Но стоявшего рядом Турнемина он окинул куда менее ласковым взглядом: Жиль понял, что враг настроен решительно и жаждет его крови.
Гонтран Колен Дагре был тучен и рыхл и не любил стройных крепких мужчин. Если не считать огромного носа, черты его лица напоминали женские: маленький круглый подбородок, крохотный пухлый ротик с надутыми губками, выщипанные тонкие брови, нежная кожа, за которой он, без сомнения, тщательно следил и которую оберегал от знойных солнечных лучей: едва нежеланный гость ступил обутой в черные бархатные туфли с золотыми пряжками ногой на землю, как сидевший рядом с кучером слуга тут же подскочил к нему с большим зонтом, хотя в это время года солнце вовсе не жгло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113