Едва Хэнк положил трубку, как телефон вновь зазвонил.
– Алло?
– Белл? Говорит лейтенант Ганнисон из двадцать седьмого отделения. У меня есть для вас кое-что интересное. Вы можете сейчас заглянуть ко мне? Я хотел бы, чтобы вы поговорили с одним человеком.
– О чем?
– Это имеет отношение к делу Морреза.
– Я сейчас очень занят. Может быть во второй половине дня?
– Я буду у себя до вечера. Приходите, когда сможете. Вам нужно поговорить с этим человеком.
– Хорошо. До вечера, – сказал Хэнк и повесил трубку.
Заключение лаборатории принесли только в половине третьего. Хэнк, который как раз укладывал документы в портфель перед уходом, сунул его туда вместе с остальными бумагами, а запечатанные в пакет ножи запер в ящике письменного стола и отдал посыльному расписку. Он собирался зайти к Ганнисону, а оттуда отправиться прямо домой и окончательно отшлифовать все моменты обвинения, перед тем как начать в понедельник отбор присяжных.
До полицейского участка он добрался только в четвертом часу. В коридоре второго этажа его остановил полицейский без мундира – под мышкой у него виднелась кобура пистолета тридцать третьего калибра.
– Чем могу помочь, сэр? – спросил он.
– Мне нужен лейтенант Ганнисон, – ответил Хэнк.
– Он сейчас занят. Может быть поговорите с кем другим?
– Ганнисон позвонил мне сегодня утром и попросил меня зайти. Я из прокуратуры.
– Ваша фамилия Белл?
– Да.
– Здравствуйте! Моя фамилия Левин. Проходите сюда и садитесь. Я сейчас доложу лейтенанту, что вы пришли.
Хэнк прошел за перегородку и сел у одного из столов. Из кабинета сразу же вышел Ганнисон.
– Мистер Белл? – спросил он.
– Да. Здравствуйте.
– Я лейтенант Ганнисон. У вас есть несколько свободных минут?
– Да, конечно. А в чем дело?
– У меня сегодня утром был один посетитель. Восемнадцатилетний парнишка по имени Доминик Саварез. Улавливаете?
– Боюсь, что не совсем.
– Такая же сявка, как и все они. Но, кроме того, он вожак «альбатросов», по прозвищу Великий Дом.
– Ах да, я слышал о нем.
– Ну так вот. Он сообщил мне кое-что интересное и я хотел бы, чтобы вы послушали его самого. Если у вас есть несколько свободных минут, я знаю, где его можно найти.
– Времени у меня много.
– Прекрасно. Дайте я возьму шляпу.
Когда они шли по Гарлему, Хэнк заметил, что лицо Ричарда Ганнисона выражает привычную мрачную брезгливость. Словно его карман был набит отбросами, но вместо того, чтобы швырнуть их в ближайшую помойку, он предпочитал стоически и злобно терпеть вонь.
– Гарлем! – сказал он наконец. – Чудное местечко, а? Я проторчал на этом паршивом участке двадцать четыре года. Нет, вы только посмотрите на них.
– Люди как люди.
– Это потому, что вы их не знаете. Все они воры, все до единого. Или торговцы живым товаром. Или шлюхи, шулера, наркоманы. Гарлемских наркотиков хватило бы всему миру на ближайшие десять лет.
– В таком случае, почему же вы ничего не предпримите?
– Еще как предпринимаем! Да и группа по борьбе с наркотиками тоже не дремлет! Но у нас просто не хватает людей. И вот что, мистер Белл: я не знаю случая, чтобы полицейский брал взятки от торговцев наркотиками. Это чистая правда. Я ведь не стану отрицать, что у нас в Нью-Йорке всегда можно уладить любое дело – включая и убийство. А вот наркотики – нет. На это ни один полицейский не пойдет. Так что мы не сидим сложа руки. Но у нас просто не хватает людей. Вы знаете, сколько народу живет в нашем районе? Десятки тысяч! А в двадцать седьмом участке только сто восемьдесят пять полицейских да восемнадцать сыщиков. И от них ждут, чтобы они помешали этим ордам резать друг друга, одурманиваться наркотиками, взламывать квартиры, скупать краденое, сводничать и заниматься проституцией! Это же невозможно! Да будь у нас достаточно полицейских, от этих банд и следа бы не осталось. Мы задали бы таким ребятам жару, посмей они только взглянуть на кого-нибудь косо! Хорошая взбучка дубинкой и половина из них сразу бы исправилась.
– Возможно, сказал Хэнк.
– Тут не может быть никаких «возможно». Эти ребята все поголовно мразь, сявки. А я еще не встречал сявку, которая не распустила бы нюни, если ее разок стукнуть. – Помолчав, он добавил: – Мы идем в бильярдный зал на Второй авеню. Дом наверняка там околачивается.
– Следовательно, вы считаете, – сказал Хэнк, – что стоит нам только взяться за дубинку – и с детской преступностью будет покончено?
– Вот именно. Не нянчиться с ними больше, а задать им хорошенько. С каких это пор психиатры стали решать, что хорошо и что плохо? Преступник – это преступник! У нас хватает психов в сумасшедших домах и нечего каждого вора оправдывать, что он, дескать, неуравновешенная личность! Все мы неуравновешенные – и вы и я. Все мы свихнувшиеся, каждый на свой лад, но это не мешает нам уважать законы. Разбить им всем башки – вот единственный выход! Если какая-нибудь мразь позволит себе лишнее – под замок его и вся недолга. – Через несколько минут Ганнисон вновь заговорил: – Ну, мы пришли. Сейчас вы познакомитесь еще с одной мразью – его следовало бы засадить, когда ему стукнуло шесть лет.
Доминика они увидели за бильярдным столом у задней стенки зала. Он молча кивнул лейтенанту, составил пирамидку и разбил, но неудачно. Оглянувшись, сказал:
– Дерьмовый удар!
– Это прокурор, Дом, – объяснил Ганнисон. – Он хочет с тобой поговорить. Хочет послушать то, о чем ты рассказал мне.
– Да? – Дом посмотрел Хэнку в лицо. – Вас как будто избили, мистер Белл? – спросил он.
– Не умничай, мразь ты этакая, – вмешался Ганнисон. – Ты же читаешь газеты. Расскажи-ка лучше мистеру Беллу все то, о чем рассказал мне.
– Ладно, – сказал Дом.
Он был очень невысок, зато плечи у него были широкие, а шея – толстая. От него веяло бычьей силой. И хотя в ухе у него блестела золотая серьга, она не придавала женственности его лицу. И каковы бы ни были его слабости (например, он очень плохо играл на бильярде), в нем чувствовались качества, необходимые вожаку. В присутствии лейтенанта полиции и прокурора он продолжал гонять шары с невозмутимостью нефтяного магната, принимающего гостей в своем калифорнийском имении. Промахнувшись по двум шарам подряд, он внимательно осмотрел кий, сказал: «Ну, так и есть, кривой!» и, подойдя к стойке, взял новый. Неторопливо вернувшись к столу, сказал:
– Так значит, вы тоже хотите послушать?
– Да, – ответил Хэнк.
– М-м, – произнес Дом, снова ударил по шару и опять промахнулся. Новый кий, видимо, не улучшил его игру.
– Вы знаете, кто я? – спросил он. – Я Великий Дом. – Помолчав, добавил: – Пятый шар в боковую! – И снова промахнулся. – Стол покосился, – сказал он. – Да и пол неровный.
– Я слышал о вас, – сказал Хэнк.
– Обо мне все слышали. Мое имя было в газетах шестнадцать раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– Алло?
– Белл? Говорит лейтенант Ганнисон из двадцать седьмого отделения. У меня есть для вас кое-что интересное. Вы можете сейчас заглянуть ко мне? Я хотел бы, чтобы вы поговорили с одним человеком.
– О чем?
– Это имеет отношение к делу Морреза.
– Я сейчас очень занят. Может быть во второй половине дня?
– Я буду у себя до вечера. Приходите, когда сможете. Вам нужно поговорить с этим человеком.
– Хорошо. До вечера, – сказал Хэнк и повесил трубку.
Заключение лаборатории принесли только в половине третьего. Хэнк, который как раз укладывал документы в портфель перед уходом, сунул его туда вместе с остальными бумагами, а запечатанные в пакет ножи запер в ящике письменного стола и отдал посыльному расписку. Он собирался зайти к Ганнисону, а оттуда отправиться прямо домой и окончательно отшлифовать все моменты обвинения, перед тем как начать в понедельник отбор присяжных.
До полицейского участка он добрался только в четвертом часу. В коридоре второго этажа его остановил полицейский без мундира – под мышкой у него виднелась кобура пистолета тридцать третьего калибра.
– Чем могу помочь, сэр? – спросил он.
– Мне нужен лейтенант Ганнисон, – ответил Хэнк.
– Он сейчас занят. Может быть поговорите с кем другим?
– Ганнисон позвонил мне сегодня утром и попросил меня зайти. Я из прокуратуры.
– Ваша фамилия Белл?
– Да.
– Здравствуйте! Моя фамилия Левин. Проходите сюда и садитесь. Я сейчас доложу лейтенанту, что вы пришли.
Хэнк прошел за перегородку и сел у одного из столов. Из кабинета сразу же вышел Ганнисон.
– Мистер Белл? – спросил он.
– Да. Здравствуйте.
– Я лейтенант Ганнисон. У вас есть несколько свободных минут?
– Да, конечно. А в чем дело?
– У меня сегодня утром был один посетитель. Восемнадцатилетний парнишка по имени Доминик Саварез. Улавливаете?
– Боюсь, что не совсем.
– Такая же сявка, как и все они. Но, кроме того, он вожак «альбатросов», по прозвищу Великий Дом.
– Ах да, я слышал о нем.
– Ну так вот. Он сообщил мне кое-что интересное и я хотел бы, чтобы вы послушали его самого. Если у вас есть несколько свободных минут, я знаю, где его можно найти.
– Времени у меня много.
– Прекрасно. Дайте я возьму шляпу.
Когда они шли по Гарлему, Хэнк заметил, что лицо Ричарда Ганнисона выражает привычную мрачную брезгливость. Словно его карман был набит отбросами, но вместо того, чтобы швырнуть их в ближайшую помойку, он предпочитал стоически и злобно терпеть вонь.
– Гарлем! – сказал он наконец. – Чудное местечко, а? Я проторчал на этом паршивом участке двадцать четыре года. Нет, вы только посмотрите на них.
– Люди как люди.
– Это потому, что вы их не знаете. Все они воры, все до единого. Или торговцы живым товаром. Или шлюхи, шулера, наркоманы. Гарлемских наркотиков хватило бы всему миру на ближайшие десять лет.
– В таком случае, почему же вы ничего не предпримите?
– Еще как предпринимаем! Да и группа по борьбе с наркотиками тоже не дремлет! Но у нас просто не хватает людей. И вот что, мистер Белл: я не знаю случая, чтобы полицейский брал взятки от торговцев наркотиками. Это чистая правда. Я ведь не стану отрицать, что у нас в Нью-Йорке всегда можно уладить любое дело – включая и убийство. А вот наркотики – нет. На это ни один полицейский не пойдет. Так что мы не сидим сложа руки. Но у нас просто не хватает людей. Вы знаете, сколько народу живет в нашем районе? Десятки тысяч! А в двадцать седьмом участке только сто восемьдесят пять полицейских да восемнадцать сыщиков. И от них ждут, чтобы они помешали этим ордам резать друг друга, одурманиваться наркотиками, взламывать квартиры, скупать краденое, сводничать и заниматься проституцией! Это же невозможно! Да будь у нас достаточно полицейских, от этих банд и следа бы не осталось. Мы задали бы таким ребятам жару, посмей они только взглянуть на кого-нибудь косо! Хорошая взбучка дубинкой и половина из них сразу бы исправилась.
– Возможно, сказал Хэнк.
– Тут не может быть никаких «возможно». Эти ребята все поголовно мразь, сявки. А я еще не встречал сявку, которая не распустила бы нюни, если ее разок стукнуть. – Помолчав, он добавил: – Мы идем в бильярдный зал на Второй авеню. Дом наверняка там околачивается.
– Следовательно, вы считаете, – сказал Хэнк, – что стоит нам только взяться за дубинку – и с детской преступностью будет покончено?
– Вот именно. Не нянчиться с ними больше, а задать им хорошенько. С каких это пор психиатры стали решать, что хорошо и что плохо? Преступник – это преступник! У нас хватает психов в сумасшедших домах и нечего каждого вора оправдывать, что он, дескать, неуравновешенная личность! Все мы неуравновешенные – и вы и я. Все мы свихнувшиеся, каждый на свой лад, но это не мешает нам уважать законы. Разбить им всем башки – вот единственный выход! Если какая-нибудь мразь позволит себе лишнее – под замок его и вся недолга. – Через несколько минут Ганнисон вновь заговорил: – Ну, мы пришли. Сейчас вы познакомитесь еще с одной мразью – его следовало бы засадить, когда ему стукнуло шесть лет.
Доминика они увидели за бильярдным столом у задней стенки зала. Он молча кивнул лейтенанту, составил пирамидку и разбил, но неудачно. Оглянувшись, сказал:
– Дерьмовый удар!
– Это прокурор, Дом, – объяснил Ганнисон. – Он хочет с тобой поговорить. Хочет послушать то, о чем ты рассказал мне.
– Да? – Дом посмотрел Хэнку в лицо. – Вас как будто избили, мистер Белл? – спросил он.
– Не умничай, мразь ты этакая, – вмешался Ганнисон. – Ты же читаешь газеты. Расскажи-ка лучше мистеру Беллу все то, о чем рассказал мне.
– Ладно, – сказал Дом.
Он был очень невысок, зато плечи у него были широкие, а шея – толстая. От него веяло бычьей силой. И хотя в ухе у него блестела золотая серьга, она не придавала женственности его лицу. И каковы бы ни были его слабости (например, он очень плохо играл на бильярде), в нем чувствовались качества, необходимые вожаку. В присутствии лейтенанта полиции и прокурора он продолжал гонять шары с невозмутимостью нефтяного магната, принимающего гостей в своем калифорнийском имении. Промахнувшись по двум шарам подряд, он внимательно осмотрел кий, сказал: «Ну, так и есть, кривой!» и, подойдя к стойке, взял новый. Неторопливо вернувшись к столу, сказал:
– Так значит, вы тоже хотите послушать?
– Да, – ответил Хэнк.
– М-м, – произнес Дом, снова ударил по шару и опять промахнулся. Новый кий, видимо, не улучшил его игру.
– Вы знаете, кто я? – спросил он. – Я Великий Дом. – Помолчав, добавил: – Пятый шар в боковую! – И снова промахнулся. – Стол покосился, – сказал он. – Да и пол неровный.
– Я слышал о вас, – сказал Хэнк.
– Обо мне все слышали. Мое имя было в газетах шестнадцать раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47