Он быстро глянул на нее, тотчас отвернулся, борясь с собою; он любил ее по-прежнему, если не сильнее; порывисто подошел, взял ее ладони и сильно сжал в своих, в глазах у нее дрожали влажные искры.
– Это я виноват, – сказал он быстро, с трудом заставляя себя улыбаться. – Это я не настоял тогда, в восемнадцатом: упустить такую возможность. Я не знаю, как бы все было сейчас, но неужели два умных человека не приспособились бы, не смогли прижиться?.. Франция, Англия, Турция, боже мой, сколько на земле места, где можно было пересидеть, переждать…
– Молчи, – остановила его она, это была запретная тема, и они старались не касаться ее. – Молчи, не надо. Это только моя вина, Родион, ты тут ни при чем. Я тебя не пустила. Оставаться без родины, без России…
– Ну и как отблагодарила тебя за твое мученичество Россия? – зло сощурился на жену Анисимов.
– Родион, ты знаешь, я благодарности не жду, мне ее не надо, – бессильно опустила плечи Елизавета Андреевна. – Если бы ты мог смириться, быть просто спокойным, я бы ничего больше не просила от бога.
– Смириться и похоронить себя в этом дерьме, навозной куче? Никогда! Ты первая стала бы меня презирать, Лиза. Нет, Лиза, мы еще повоюем, Россия не погибла, нет! Только бы выжить, не сорваться. Ну же, Лиза, улыбнись. Вот так. От тебя многое зависит. Я тебя помню другую. Гордую, недосягаемую. Лиза, помнишь тот концерт Вертинского в шестнадцатом? – спросил Анисимов с посветлевшим взглядом. – Помнишь, я вырвался на десять суток из пекла, с передовой. Ты, тоненькая, в бархатном платье, в кружевной пелеринке, кончила Бестужевские курсы… Боже мой, мне хотелось умереть, так я был счастлив. После вшей и глины окопов, после позора нашего отступления – вдруг ты, с алмазным крестиком, точно ангел. И Вертинский на сцене в костюме Пьеро, такой нереальный, отрешенный, публика, я помню, бесновалась… Так странно было видеть эти выдуманные страсти после фронта и окопов. Как я тебя любил, ревновал даже к Вертинскому, хотя я не раз и замечал в твоих глазах иронию. Ведь я знаю, что ты не принимала его всерьез…
– Молчи, Родион, молчи. – Елизавета Андреевна прижала крупную голову мужа к груди. – Не может быть, что бы все было кончено для нас, ведь мы еще не жили… Бог услышит нас, нужно быть милосердным… Злобой и кровью ничего не переменишь, нет. Уже пытались. Нужно что-то другое… а что, я не знаю, не умею тебя научить.
– Ты только не мешай мне, Лиза, – сказал Анисимов тихо, пересаживаясь на деревянный крашеный диванчик. – Что толку теперь терзаться? В одном ты неправа, нельзя совершенно замуроваться и ждать смерти. Нельзя, Лиза, считать борьбу конченой, надо выжить, Лиза, сейчас единственное – выжить. Партия у них одна, да люди в ней разные. Все одинаково думать не могут. Ха-ха! Страной управляет чернь… а те, кому это больше всего подходило, по рождению, воспитанию, разум и сила нации, вынуждены долбить в Сибири руду, копать золото, спасаться по заграницам, вот так, как мы с тобой, отсиживаться по тараканы им щелям. Эксперимент этот и через сто лет будет выходить России боком. Сейчас главное выжить, выжить, выжить…
– А когда же жить, Родион? – спросила Елизавета Андреевна, и в ее голосе Анисимову послышалась горькая насмешка.
– Это не я переменился, – сказал он с обидой, – это ты, Лиза, сама того не замечая, переменилась неузнаваемо. Как ты смотрела на этого дикаря, Захара Дерюгина… Тебя тянет к нему.
– Ужасно! – засмеялась она невесело. – Даже в ревность способен еще играть, Родион, не ожидала. А не кажется ли тебе, что ты этому Захару Дерюгину просто завидуешь? Он-то живет, а мы с тобой только усами из щели шевелим да вздрагиваем от каждого шороха.
– Отчего же ты тогда со мной, не уходишь? – спросил Анисимов, наливая в рюмку водки. – Я тебе кажусь фальшивым, да, я сам чувствую… Для меня нет другой жизни. За границу бежать поздно, граница на замке, как утверждают господа-товарищи. – Он выпил водку и, не закусывая, стал закуривать. – А ты – другое дело. Я тебя не держу. Иди, двери открыты, ты еще достаточно молода, привлекательна, иди.
– Побойся бога, Родион, как тебе не надоело об одном и том же, – отмахнулась она. – Ты ли это? Опускаешься, пьешь в одиночку. Вот тебе еще одно… подожди, подожди, отвечу, скажу тебе, как думаю. Никакой ты не герой, и я не героиня. Сами себя обманываем – обыкновенные испуганные обыватели, хотели сытой жизни, не получилось, прикарманили чужие имена, забились в щель поглубже и живем. Прикрываемся громкими фразами и рады, что живем, уцелели в этой неразберихе. Нас не тронь, мы никого не тронем, хотя в тебе и погуливают прежние ветерки. Вот как сегодня с Захаром Дерюгиным…
Анисимов рассмеялся, перебивая ее, смех был искренним и веселым.
– Вполне вероятно, многое из твоих слов правда, но неужели ты всерьез думаешь, что я так низко пал? – спросил он, наливая еще водки. – Конечно, выхожу в одиночку на большую дорогу и проламываю черепа… Искренне говорю: не знаю, кто ему башку прошиб. Это же грубо, я еще не опустился так.
Он подошел к ней и сел рядом, держа рюмку на отлете, чтобы водка не плеснулась.
– Лиза, а если нам придется уехать куда-нибудь на новое место? Увидеть Сибирь или Дальний Восток? И самое трудное решается просто. Пожалуй, ты права, мы связаны крепче, чем я думал, проросли друг в друга, и разъединить уже невозможно. Только разрубить с кровью. Я, кажется, начинаю уставать, Лиза…
– Не трогай Захара, – неожиданно четко и враждебно сказала она и увидела перед собой его белое лицо и сжатые кулаки. – Я тебя очень прошу, не трогай Захара, иначе…
– Договаривай…
– Я тебе все сказала, Родион. Твое основное оружие не пуля и не нож из-за угла, твое оружие без улик – растлеваешь незаметно… Паутина слов, и не выберешься, в капкане. Уж я это по себе знаю. Дерюгина не тронь, считай, что это моя прихоть, каприз, как хочешь… Пусть идет своим путем этот большой ребенок. Если ты в этом деле завязнешь, нам конец. Я боюсь, Родион… Один неверный, неосторожный шаг, и все может открыться. Боюсь, смертельно боюсь этого, Родион. Я начала привыкать, кто знает, так ли мы уж правы в своей ненависти. Как видишь, складываются какие-то новые формы, страна живет…
– Ребенок, – зло засмеялся, обрывая жену, Анисимов. – Ребенок, в свою очередь строгающий детей одного за другим, дело, оказывается, в навозе. Прости, тебя интересуют именно эти его способности?
– П?шло, Родион, ты, как всегда, уходишь от главного, – Елизавета Андреевна встала, зазвенела посудой, убирая ее со стола. – Ты можешь сколько угодно фиглярствовать, если тебе не противно, но я знаю, у каждого свой крест. Я должна быть рядом, должна помочь тебе в чем-то очень главном… Ты этого все равно не поймешь. Но пока я рядом, с тобой не случится плохого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257