Мимо проскользнул мужчина в жилете, его щеки и лоб казались алыми, а вместо глаз зияли пустоты. Меня обдало запахом пота и лосьона после бритья. Идти ли мне за девушкой или подождать здесь?
Я подошел к двери, на которой было написано «Женский туалет», и, толкнув дверь, оказался в большой комнате с ярко-фиолетовыми полосами на стенах. Справа, метрах в четырех от меня, стояла девушка. Больше никого не было видно. Я слышал, как она мыла руки под краном, а снизу, из танцевального зала, доносился приглушенный гул музыки…
Когда я шел через комнату к ней, она стояла, закрыв лицо руками, как будто играла в прятки и считала до ста, чтобы потом идти меня искать. Она увидела меня в зеркало, когда я приблизился к ней сзади. Я не стал с ней разговаривать. Мне нечего было сказать. Я зажал ей рот рукой и затащил ее в одну из пустых кабинок. Прикрыв дверь, я рванул на себя ее блузку, которая разорвалась легко, как бумага. Я увидел ее грудь, которая выглядела знакомо. Но мне этого было недостаточно. Мне были нужны твердые доказательства, чтобы не оставалось и тени сомнения. Я схватил ее юбку. Рот девушки был открыт, наверное, она кричала, но я почему-то ничего не слышал. В любом случае мне нужны были обе руки. Я рванул юбку, она затрещала. Пытаясь вырваться и выбежать в дверь, девушка царапала мне лицо своими острыми ногтями, но я прижал ее к туалетному бачку. Она оказалась верхом на сиденье туалета, едва удерживая равновесие. Волосы на ее лобке были густыми и почти черными. Я таких не помнил. А как же круглый шрам в виде монеты? Он должен быть – наверняка. На какой же ноге? Придерживая ее рукой за горло, я наклонился. Шрама не было. Может быть, я все перепутал? Может, шрам был у одной из двух других женщин? Я услышал журчание воды в трубе и, казалось, увидел, как она вливается в бачок, завихряясь на поверхности… В ней была определенная красота и цвет дутого стекла. Отпустив горло девушки, я посмотрел на ее тело, почти обнаженное, колготки и юбка были спущены до колен, клочья блузки свисали с плеча, а один манжет был все еще застегнут. Форма ее груди, бедер, ног… Я стоял и пытался вспомнить. Но слишком много тел прошло перед моими глазами. Я смотрел на тело этой девушки сквозь тела сотен других. Они все были со мной, в моей голове, они мешали мне. Не было никакой ясности.
Позади меня послышались голоса, и кто-то резко толкнул дверь кабинки. Я почти упал на девушку, которая почти свалилась с сиденья туалета, прижав руку к горлу – ее поза поразила меня неожиданно изысканной изломанностью. Я поднялся, отошел в сторону и открыл дверь кабинки. Передо мной стоял мужчина с выражением глупого удивления на лице. На нем была голубая клетчатая рубашка с короткими рукавами. Мне показалось, что я видел его в зале.
– Эй!
Я оттолкнул его, чтобы пройти. Кто-то стал звать по-голландски полицию. Я побежал. В коридор, в инфракрасный свет пустоты вместо глаз. Через вращающиеся двери, вдоль балкона, хватаясь рукой за перила. Вниз по лестнице… Вдруг вокруг оказалось слишком много людей, стишком много лиц, один опрокинутый фужер, потом разлился еще один, следующий накренился. Наконец я оказался на улице, холод охватил меня, это все же был январь, а я забыл пальто. Я шел в сторону огней Рембрандтплейн и дрожал. Мое пальто осталось в клубе на голубом бархатном диване, но я не мог за ним сейчас возвращаться. Меня охватило чувство потери, и как бы ни было это ощущение потери собственности тривиальным, – а возможно, именно поэтому, – я вдруг осознал, что сам себя не знаю. Я был кем-то без имени, без дома. Это не было похоже на то чувство, которое испытывают люди на пороге смерти – как будто находишься вне своего тела. Нет, я не был ни вне, ни внутри тела. Я не был нигде.
Я остановился у спортивного магазина, чтобы отдышаться. В витрине были выставлены клюшки для гольфа, лыжи, хоккейные клюшки. Теннисные ракетки располагались веером, как хвост павлина. Я услышал громыхание трамвая за спиной, его звонок. Инстинктивно я отступил ближе к витрине. В это мгновение что-то ударило меня между лопаток. У меня потемнело в глазах. Сначала я подумал, что меня задело трамваем. Но потом услышал, как кто-то выругался. Голос звучал за моей спиной, над моей головой. Я узнал выговор. Это был американец.
Я лежал на земле лицом вниз, боли не было, было просто холодно. Земля пахла жевательной резинкой и металлом. Я мог видеть площадь Рембрандтплейн, которая немного наклонилась набок. Зеленые и желтые неоновые огни. На одной из видеореклам передвигается ковбой. Сначала он выхватывает пистолет и наклоняется вперед, потом выпрямляется и прячет пистолет в кобуру. Потом снова выхватывает пистолет, наклоняется вперед. Так продолжается до бесконечности, и ковбой ничего не может поделать. Например, он никогда не выстрелит из своего пистолета. Никогда не сядет на лошадь, никогда не растянется на своей походной кровати, надвинув шляпу на глаза, и никогда не заснет. Как много обычных, нормальных вещей он никогда не сможет сделать…
Двое полицейских поставили меня на ноги. Неподалеку стояла их белая машина с вращающимся голубым сигналом на крыше. Они взяли меня под руки и повели назад к клубу. Американец шел впереди нас. То и дело он оглядывался на меня. Его лицо было белым от ярости. В какой-то степени он был как тот неоновый ковбой.
У входа в клуб собралась небольшая толпа. Я подумал о том, где сейчас могут быть Билл и Эмма. Полицейские провели меня вверх по крутой лестнице, мимо билетной кассы, и втолкнули в помещение офиса. Темно-красные стены, серые жалюзи, две пальмы в кадках. Около автомата с водой сидела девушка с наброшенным на плечи пледом. Полицейские подвели меня к ней, но она не поднимала глаз. Она все крутила и крутила на пальце кольцо, как будто оно обладало силой изменить положение вещей и перенести ее в другое место, в другую жизнь.
– Это он? – спросил один из полицейских.
Я не отрываясь смотрел на вертевшееся на пальце девушки кольцо. Круг, еще круг. Казалось, я слышу шорох металла по коже пальца – слабый шелест, как будто муха потирает свои лапки.
Полицейский опять повторил свой вопрос тем же спокойным голосом. На этот раз девушка бегло взглянула на меня, не дольше секунды.
– Да, – ответила она.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Посмотрите на карту Амстердама, и сразу увидите, что город напоминает отпечаток пальца. Четыре главных канала образуют ряд концентрических полукругов, с которыми перекликаются такие улицы, как Дамрак и Ньивезейдс-Ворбургвал. В самой середине территория, где находится район красных фонарей, представляет собой более компактный отпечаток пальцевого узора, его сердцевину, в которой линии уже не искривляются, а плотно прижимаются друг к другу, почти параллельны, как будто сжаты под давлением:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Я подошел к двери, на которой было написано «Женский туалет», и, толкнув дверь, оказался в большой комнате с ярко-фиолетовыми полосами на стенах. Справа, метрах в четырех от меня, стояла девушка. Больше никого не было видно. Я слышал, как она мыла руки под краном, а снизу, из танцевального зала, доносился приглушенный гул музыки…
Когда я шел через комнату к ней, она стояла, закрыв лицо руками, как будто играла в прятки и считала до ста, чтобы потом идти меня искать. Она увидела меня в зеркало, когда я приблизился к ней сзади. Я не стал с ней разговаривать. Мне нечего было сказать. Я зажал ей рот рукой и затащил ее в одну из пустых кабинок. Прикрыв дверь, я рванул на себя ее блузку, которая разорвалась легко, как бумага. Я увидел ее грудь, которая выглядела знакомо. Но мне этого было недостаточно. Мне были нужны твердые доказательства, чтобы не оставалось и тени сомнения. Я схватил ее юбку. Рот девушки был открыт, наверное, она кричала, но я почему-то ничего не слышал. В любом случае мне нужны были обе руки. Я рванул юбку, она затрещала. Пытаясь вырваться и выбежать в дверь, девушка царапала мне лицо своими острыми ногтями, но я прижал ее к туалетному бачку. Она оказалась верхом на сиденье туалета, едва удерживая равновесие. Волосы на ее лобке были густыми и почти черными. Я таких не помнил. А как же круглый шрам в виде монеты? Он должен быть – наверняка. На какой же ноге? Придерживая ее рукой за горло, я наклонился. Шрама не было. Может быть, я все перепутал? Может, шрам был у одной из двух других женщин? Я услышал журчание воды в трубе и, казалось, увидел, как она вливается в бачок, завихряясь на поверхности… В ней была определенная красота и цвет дутого стекла. Отпустив горло девушки, я посмотрел на ее тело, почти обнаженное, колготки и юбка были спущены до колен, клочья блузки свисали с плеча, а один манжет был все еще застегнут. Форма ее груди, бедер, ног… Я стоял и пытался вспомнить. Но слишком много тел прошло перед моими глазами. Я смотрел на тело этой девушки сквозь тела сотен других. Они все были со мной, в моей голове, они мешали мне. Не было никакой ясности.
Позади меня послышались голоса, и кто-то резко толкнул дверь кабинки. Я почти упал на девушку, которая почти свалилась с сиденья туалета, прижав руку к горлу – ее поза поразила меня неожиданно изысканной изломанностью. Я поднялся, отошел в сторону и открыл дверь кабинки. Передо мной стоял мужчина с выражением глупого удивления на лице. На нем была голубая клетчатая рубашка с короткими рукавами. Мне показалось, что я видел его в зале.
– Эй!
Я оттолкнул его, чтобы пройти. Кто-то стал звать по-голландски полицию. Я побежал. В коридор, в инфракрасный свет пустоты вместо глаз. Через вращающиеся двери, вдоль балкона, хватаясь рукой за перила. Вниз по лестнице… Вдруг вокруг оказалось слишком много людей, стишком много лиц, один опрокинутый фужер, потом разлился еще один, следующий накренился. Наконец я оказался на улице, холод охватил меня, это все же был январь, а я забыл пальто. Я шел в сторону огней Рембрандтплейн и дрожал. Мое пальто осталось в клубе на голубом бархатном диване, но я не мог за ним сейчас возвращаться. Меня охватило чувство потери, и как бы ни было это ощущение потери собственности тривиальным, – а возможно, именно поэтому, – я вдруг осознал, что сам себя не знаю. Я был кем-то без имени, без дома. Это не было похоже на то чувство, которое испытывают люди на пороге смерти – как будто находишься вне своего тела. Нет, я не был ни вне, ни внутри тела. Я не был нигде.
Я остановился у спортивного магазина, чтобы отдышаться. В витрине были выставлены клюшки для гольфа, лыжи, хоккейные клюшки. Теннисные ракетки располагались веером, как хвост павлина. Я услышал громыхание трамвая за спиной, его звонок. Инстинктивно я отступил ближе к витрине. В это мгновение что-то ударило меня между лопаток. У меня потемнело в глазах. Сначала я подумал, что меня задело трамваем. Но потом услышал, как кто-то выругался. Голос звучал за моей спиной, над моей головой. Я узнал выговор. Это был американец.
Я лежал на земле лицом вниз, боли не было, было просто холодно. Земля пахла жевательной резинкой и металлом. Я мог видеть площадь Рембрандтплейн, которая немного наклонилась набок. Зеленые и желтые неоновые огни. На одной из видеореклам передвигается ковбой. Сначала он выхватывает пистолет и наклоняется вперед, потом выпрямляется и прячет пистолет в кобуру. Потом снова выхватывает пистолет, наклоняется вперед. Так продолжается до бесконечности, и ковбой ничего не может поделать. Например, он никогда не выстрелит из своего пистолета. Никогда не сядет на лошадь, никогда не растянется на своей походной кровати, надвинув шляпу на глаза, и никогда не заснет. Как много обычных, нормальных вещей он никогда не сможет сделать…
Двое полицейских поставили меня на ноги. Неподалеку стояла их белая машина с вращающимся голубым сигналом на крыше. Они взяли меня под руки и повели назад к клубу. Американец шел впереди нас. То и дело он оглядывался на меня. Его лицо было белым от ярости. В какой-то степени он был как тот неоновый ковбой.
У входа в клуб собралась небольшая толпа. Я подумал о том, где сейчас могут быть Билл и Эмма. Полицейские провели меня вверх по крутой лестнице, мимо билетной кассы, и втолкнули в помещение офиса. Темно-красные стены, серые жалюзи, две пальмы в кадках. Около автомата с водой сидела девушка с наброшенным на плечи пледом. Полицейские подвели меня к ней, но она не поднимала глаз. Она все крутила и крутила на пальце кольцо, как будто оно обладало силой изменить положение вещей и перенести ее в другое место, в другую жизнь.
– Это он? – спросил один из полицейских.
Я не отрываясь смотрел на вертевшееся на пальце девушки кольцо. Круг, еще круг. Казалось, я слышу шорох металла по коже пальца – слабый шелест, как будто муха потирает свои лапки.
Полицейский опять повторил свой вопрос тем же спокойным голосом. На этот раз девушка бегло взглянула на меня, не дольше секунды.
– Да, – ответила она.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Посмотрите на карту Амстердама, и сразу увидите, что город напоминает отпечаток пальца. Четыре главных канала образуют ряд концентрических полукругов, с которыми перекликаются такие улицы, как Дамрак и Ньивезейдс-Ворбургвал. В самой середине территория, где находится район красных фонарей, представляет собой более компактный отпечаток пальцевого узора, его сердцевину, в которой линии уже не искривляются, а плотно прижимаются друг к другу, почти параллельны, как будто сжаты под давлением:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62