Английское название книги несколько смутило — мое знакомство с этим языком было не слишком близким, и я вряд ли сумела бы оценить изыскания Акулиничевой. Заметив аккуратную закладочку, я открыла каталог на нужной странице… Низкие, набухшие влагой облака, свинцовое море, две крошечные человеческие фигурки на отвесном утесе. Но самое главное, такое знакомое и такое страшное — глаза Бездны, ослепительно черные пятна, вспарывающие небо и море. Только потом я увидела подпись и вслух прочитала
— Unknown Italian artist of the 19-th century.
— Что означает "неизвестный итальянский художник середины девятнадцатого века", — с ехидцей в голосе перевела Акулиничева. — Эту книгу мама привезла из-за границы еще до моего рождения. Посмотри дату -1978 год. Знаешь, когда мы были там, — она округлила глаза, — я вспомнила о картине, которая с детства пугала и в то же время притягивала меня как магнит. Это то самое место, без сомнения.
Оставшиеся уроки я провела в догадках и предположениях, в результате чего схлопотала тройку по географии. При этом, смешно сказать, я как раз раздумывала на вполне географическую тему, пытаясь понять, какое отношение имеет Италия к деревеньке Алексино и усадьбе графов Вольских. Занятия кончались. В вестибюле толпилось множество взрослых, спешивших вырвать своих чад из лап маньяка. Я первой заметила моложавую женщину с короткой стрижкой — маму Светки Акулиничевой, и торопливо попросила Светку оставить каталог у меня.
— Только до завтра, Вика. Иначе мама рассердится, она не любит, когда без разрешения что-то уносят из дому. И смотри — не испачкай страницы.
— Буду беречь, как зеницу ока.
— Света! — услышав голос матери, Акулиничева отдала мне книгу и побежала вперед, протискиваясь среди одевающейся и прихорашивающейся толпы.
Меня никто не встречал. Это было естественно — мама возвращалась домой в половине восьмого, а у папы как раз сегодня началось дежурство. Маньяков я не боялась, но в душе затаилась легкая досада — родители встречали не только Светку и Таньку, но даже Сережку Ивойлова.
— Барышева, составь компанию! — крикнул спускавшийся по лестнице Петька Толкачев, — нам по пути. Я как раз собирался в фотомагазин купить кое-какие реактивы.
— Ты все еще возишься с черно-белыми пленками? Это же так хлопотно и сложно.
— Зато интересно. Опускаешь белый лист в кюветку, и на нем проступает изображение. Видела когда-нибудь такое?
— Только в кино.
— На следующей неделе я собираюсь печатать снимки. Хочешь посмотреть?
— Спасибо, приду. Если отпустят. Теперь вечером из дому просто так не выберешься.
— Можно работать и днем. У нас в ванной комнате дверь обита специальными прокладками, не пропускает света. Приходи в воскресенье часов в двенадцать.
— Ладно… — я помедлила, обрадованная возникшей идеей, — слушай, Петька, а ты можешь переснять фото с книги?
— Могу. Но качество будет неважное. Фото, напечатанное типографским способом, состоит из множества точек. Если их переснять и увеличить, ничего хорошего не получится.
— Не важно. Ты сделаешь снимки до завтра?
Вместо того, чтобы последовать домой в сопровождении Петьки я отправилась к нему е гости. Квартира Толкачевых производила странное впечатление, немного напоминая склад утильсырья. Старые приемники, телевизоры, непонятные железяки основательно загромождали помещение. Все это хозяйство принадлежало деду Петьки, Петру Филимоновичу, который, выйдя на пенсию, посвятил жизнь созданию хитроумных, но не слишком работоспособных приспособлений. Яркая жизнь Петра Толкач ее а-старшего могла бы послужить темой для увлекательной книги. Сразу после школы он пошел на флот, потом, получившись, стал корабельным радистом. За несколько десятилетий Петр Филимонович успел объездить весь мир, пережить множество приключений и передряг, где-то потерял половину указательного пальца левой руки и приобрел легкую хромоту. Именно от деда Петька перенял склонность к технике и стойкий, граничащий с упрямством скептицизм. Пока Петька возился со штативом и фотоаппаратом, я бродила по комнате, разглядывая все, что попадало в поле зрения. Потом протянула ему каталог:
— Тебе ничего не напоминает эта картина?
— Пятна на небе? Ты хочешь сказать, что она имеет отношение к тому месту, где мы были?
— Не только. Видишь две маленькие фигурки на скале — это Сережка и Светка.
— Возможно, ты раньше видела репродукцию, и воображение…
— Нет, Петька. Светка показала мне ее часа четыре назад.
— Значит, этот образ создало подсознание Акулиничевой. Допустим, телепатическое…
— Может быть, — перебила я Толкачева, опасаясь длинных рассуждений о логике и здравом смысле, — но черные пятна появлялись везде, в том числе и в самом Коридоре, к которому Светка не имела никакого отношения.
Аргументы Толкачева, как всегда, звучали убедительно, но признавать случившееся простым совпадением мне не хотелось. Картина оставалась единственным документальным подтверждением существования разорванных миров Незнакомца, и этим следовало как-то воспользоваться… Если честно, я разозлилась на здравомыслящего Петьку и неожиданно для себя спросила
— Что будем делать с Мишкой и Юркой?
Он не удивился, только слегка нахмурился и ответил:
— Я все время думаю об этом. Дедушка говорит — товарищей не бросают, даже мертвых. Всегда выносят с поля боя.
— Он же не воевал.
— Просто это его жизненный принцип. И я с ним согласен.
— А я ничего не могу решить. Как вспомню жуткий склеп — волосы начинают шевелиться. Иногда кажется — проще все забыть, а иногда думаешь — надо поторапливаться, пока они не окаменели.
— Вдвоем нам не справиться. Должны идти все.
— И Светка с Танькой? Окажись здесь Зизи, она бы непременно пошла. Возможно, согласится Сережка, но не девчонки.
Телефонный звонок, сопровождавшийся миганием лампочек, прервал разговор. Толкачев взял трубку:
— Барышева, это тебя.
Голос у мамы был испуганный. Оказывается, позвонив с работы, она никого не застала дома и теперь, бросив все дела, обзванивала знакомых и готовилась к самому худшему. Она велела мне оставаться у Толкачева и возвращаться домой только под ее конвоем. Все эти ненужные предосторожности, столь любимые взрослыми, осложняли и без того нелегкую жизнь, мешая нормально передвигаться по городу.
***
Серьезный разговор с Ивойловым и девчонками пришлось отложить до лучших времен — абсолютно неожиданная для начала четверти контрольная по биологии перечеркнула все планы. Несколько дней класс дружно зубрил пройденное за первое полугодие, списывал друг у друга конспекты, целиком и полностью вырубившись из нормальной жизни.
Выспаться накануне контрольной мне не удалось — зубрежка затянулась едва ли не до часу ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
— Unknown Italian artist of the 19-th century.
— Что означает "неизвестный итальянский художник середины девятнадцатого века", — с ехидцей в голосе перевела Акулиничева. — Эту книгу мама привезла из-за границы еще до моего рождения. Посмотри дату -1978 год. Знаешь, когда мы были там, — она округлила глаза, — я вспомнила о картине, которая с детства пугала и в то же время притягивала меня как магнит. Это то самое место, без сомнения.
Оставшиеся уроки я провела в догадках и предположениях, в результате чего схлопотала тройку по географии. При этом, смешно сказать, я как раз раздумывала на вполне географическую тему, пытаясь понять, какое отношение имеет Италия к деревеньке Алексино и усадьбе графов Вольских. Занятия кончались. В вестибюле толпилось множество взрослых, спешивших вырвать своих чад из лап маньяка. Я первой заметила моложавую женщину с короткой стрижкой — маму Светки Акулиничевой, и торопливо попросила Светку оставить каталог у меня.
— Только до завтра, Вика. Иначе мама рассердится, она не любит, когда без разрешения что-то уносят из дому. И смотри — не испачкай страницы.
— Буду беречь, как зеницу ока.
— Света! — услышав голос матери, Акулиничева отдала мне книгу и побежала вперед, протискиваясь среди одевающейся и прихорашивающейся толпы.
Меня никто не встречал. Это было естественно — мама возвращалась домой в половине восьмого, а у папы как раз сегодня началось дежурство. Маньяков я не боялась, но в душе затаилась легкая досада — родители встречали не только Светку и Таньку, но даже Сережку Ивойлова.
— Барышева, составь компанию! — крикнул спускавшийся по лестнице Петька Толкачев, — нам по пути. Я как раз собирался в фотомагазин купить кое-какие реактивы.
— Ты все еще возишься с черно-белыми пленками? Это же так хлопотно и сложно.
— Зато интересно. Опускаешь белый лист в кюветку, и на нем проступает изображение. Видела когда-нибудь такое?
— Только в кино.
— На следующей неделе я собираюсь печатать снимки. Хочешь посмотреть?
— Спасибо, приду. Если отпустят. Теперь вечером из дому просто так не выберешься.
— Можно работать и днем. У нас в ванной комнате дверь обита специальными прокладками, не пропускает света. Приходи в воскресенье часов в двенадцать.
— Ладно… — я помедлила, обрадованная возникшей идеей, — слушай, Петька, а ты можешь переснять фото с книги?
— Могу. Но качество будет неважное. Фото, напечатанное типографским способом, состоит из множества точек. Если их переснять и увеличить, ничего хорошего не получится.
— Не важно. Ты сделаешь снимки до завтра?
Вместо того, чтобы последовать домой в сопровождении Петьки я отправилась к нему е гости. Квартира Толкачевых производила странное впечатление, немного напоминая склад утильсырья. Старые приемники, телевизоры, непонятные железяки основательно загромождали помещение. Все это хозяйство принадлежало деду Петьки, Петру Филимоновичу, который, выйдя на пенсию, посвятил жизнь созданию хитроумных, но не слишком работоспособных приспособлений. Яркая жизнь Петра Толкач ее а-старшего могла бы послужить темой для увлекательной книги. Сразу после школы он пошел на флот, потом, получившись, стал корабельным радистом. За несколько десятилетий Петр Филимонович успел объездить весь мир, пережить множество приключений и передряг, где-то потерял половину указательного пальца левой руки и приобрел легкую хромоту. Именно от деда Петька перенял склонность к технике и стойкий, граничащий с упрямством скептицизм. Пока Петька возился со штативом и фотоаппаратом, я бродила по комнате, разглядывая все, что попадало в поле зрения. Потом протянула ему каталог:
— Тебе ничего не напоминает эта картина?
— Пятна на небе? Ты хочешь сказать, что она имеет отношение к тому месту, где мы были?
— Не только. Видишь две маленькие фигурки на скале — это Сережка и Светка.
— Возможно, ты раньше видела репродукцию, и воображение…
— Нет, Петька. Светка показала мне ее часа четыре назад.
— Значит, этот образ создало подсознание Акулиничевой. Допустим, телепатическое…
— Может быть, — перебила я Толкачева, опасаясь длинных рассуждений о логике и здравом смысле, — но черные пятна появлялись везде, в том числе и в самом Коридоре, к которому Светка не имела никакого отношения.
Аргументы Толкачева, как всегда, звучали убедительно, но признавать случившееся простым совпадением мне не хотелось. Картина оставалась единственным документальным подтверждением существования разорванных миров Незнакомца, и этим следовало как-то воспользоваться… Если честно, я разозлилась на здравомыслящего Петьку и неожиданно для себя спросила
— Что будем делать с Мишкой и Юркой?
Он не удивился, только слегка нахмурился и ответил:
— Я все время думаю об этом. Дедушка говорит — товарищей не бросают, даже мертвых. Всегда выносят с поля боя.
— Он же не воевал.
— Просто это его жизненный принцип. И я с ним согласен.
— А я ничего не могу решить. Как вспомню жуткий склеп — волосы начинают шевелиться. Иногда кажется — проще все забыть, а иногда думаешь — надо поторапливаться, пока они не окаменели.
— Вдвоем нам не справиться. Должны идти все.
— И Светка с Танькой? Окажись здесь Зизи, она бы непременно пошла. Возможно, согласится Сережка, но не девчонки.
Телефонный звонок, сопровождавшийся миганием лампочек, прервал разговор. Толкачев взял трубку:
— Барышева, это тебя.
Голос у мамы был испуганный. Оказывается, позвонив с работы, она никого не застала дома и теперь, бросив все дела, обзванивала знакомых и готовилась к самому худшему. Она велела мне оставаться у Толкачева и возвращаться домой только под ее конвоем. Все эти ненужные предосторожности, столь любимые взрослыми, осложняли и без того нелегкую жизнь, мешая нормально передвигаться по городу.
***
Серьезный разговор с Ивойловым и девчонками пришлось отложить до лучших времен — абсолютно неожиданная для начала четверти контрольная по биологии перечеркнула все планы. Несколько дней класс дружно зубрил пройденное за первое полугодие, списывал друг у друга конспекты, целиком и полностью вырубившись из нормальной жизни.
Выспаться накануне контрольной мне не удалось — зубрежка затянулась едва ли не до часу ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43