Потом жил на Рижском взморье и опять развязывал папки с очередными фотографиями. И опять в одном доме со мной жил Сергей Сергеевич, и мы иногда пили с ним виски на его балконе под шелест залива и под скрип сосен.
Издатели нас торопили, они хотели выпустить альбом к тридцатилетию Победы. Дело двигалось, но не так быстро, как того хотелось.
Свою часть работы я выполнил первым. Я был, конечно, тоже занят другими делами, но не в такой степени, как мои соавторы. Смирнов надолго уходил в дальнее морское плавание, часто включался в составы делегаций, отправляющихся за рубеж, или возглавлял их, занимался проблемами Московской писательской организации, имел множество официальных и общественных обязанностей и поручений. Трахман тоже бывал в частых разъездах, путешествовал с семьей и черным пуделем по странам Восточной Европы.
И потом то, что делал я, не требовало дополнительных уточнений, проверки. Их же работа была целиком построена на фактическом материале, она должна была быть тщательно изучена и утверждена соответствующими военными и научными консультантами, во избежание малейшей ошибки. Кое-что приходилось изменять и доделывать.
Короче говоря, как только издатели увидели, что не успевают к нужному сроку, они охладели к нам. Но заинтересовались другие, и в буквальном смысле чемодан с нашей работой был переправлен туда.
И тут заболел, как вскоре выяснилось, безнадежно, Сергей Сергеевич Смирнов. Он страшно изменился внешне, похудел. Он еще интересовался делами, в том числе и судьбой нашей общей работы, но уже угасал стремительно. Его уход больно задел многих.
Сейчас его имя присвоено одной из улиц Бреста, читается на борту океанского корабля.
Смирнова не стало, но рукопись наша рассматривалась, продвигалась, когда от внезапного сердечного приступа скончался замечательный фронтовой фотокорреспондент, человек большой выдумки, энергии и обаяния, Михаил Анатольевич Трахман.
Тем и окончилась наша совместная эпопея.
Через какое-то время, может быть и не очень скоро, я поинтересовался, каково положение с нашей рукописью, и мне сказали, что ее нет, она исчезла. То есть как исчезла? Да вот так, пропала, потерялась. Бывают и такие случаи.
Прошло несколько лет. Время от времени я с горечью вспоминал о своих соавторах и с удовольствием – о счастливых временах нашей совместной работы.
Я долго не мог найти среди своих бумаг экземпляр или хотя бы черновик тех своих литературных миниатюр. И вот они попались мне на глаза. Я стал читать их – заново, как не свое – и, к удивлению, обнаружил, что они могут существовать и отдельно, без фотографий.
Потому что в одних случаях изображение описывается, в других, что важнее, предполагается и представляется мысленному взору. Может быть, это не только комментарии к увиденному, но и само увиденное, прочувствованное и пережитое?
И еще необходимо сказать следующее. Здесь сохранен самый строй того нашего альбома, оставлены его внутренние подзаголовки. Возможно, порою они и суховаты, но зато помогают читателю сразу ориентироваться во времени и пространстве. Итак…
Вставай, страна огромная
Как на раскатанной школьной карте, мир представлял себе этот вертикальный простор – от Ледовитого океана до Черного моря, всю великую равнину, где, грудью встречая врага, истекая кровью, дерутся наши войска.
Такое геройство проявляли наши люди, и столько гибло их, как еще не бывало никогда.
Нет, мы не собирались уступать. Падали, тонули, горели огнем – и вновь вставали, тянулись к горлу врага.
Мои дорогие друзья, как я люблю вас, как я горжусь вами, как мне горько, что многих из вас уже нет.
Наши поля превратились в поля сражений, наши дороги стали дорогами войны.
Как от саранчи, ясным днем вдруг становилось темно от вражеских воздушных армад.
Цивилизованные варвары. Они мнили себя высшей расой. Прежде чем одни нажимали на спусковой крючок, другие успевали щелкать затворами фотокамер. Деловитые палачи-фотолюбители. Они думали, что эти снимки будут украшать их семейные альбомы.
Можно, глумясь, поставить на колени нескольких героев, но нельзя поставить на колени наш народ.
Многих, очень многих за живое задели тогда эти стихи К. Симонова:
…Если ты не хочешь отдать
Ту, с которой вдвоем ходил,
Ту, что долго поцеловать
Ты не смел, – так ее любил, –
Чтобы немцы ее живьем
Взяли силой, зажав в углу;
И распяли ее втроем,
Обнаженную, на полу;
Чтоб досталось трем этим псам
В стонах, в ненависти, в крови
Все, что свято берег ты сам
Всею силой мужской любви…
Если ты фашисту с ружьем
Не желаешь навек отдать
Дом, где жил ты, жену и мать,
Все, что Родиной мы зовем, –
Знай: никто ее не спасет,
Если ты ее не спасешь;
Знай: никто его не убьет,
Если ты его не убьешь…
Оборона Ленинграда
Трудно представить беду горше, чем беда Ленинграда.
Трудно отыскать в истории подвиг выше, чем подвиг его.
Немало стихов создано о Ленинграде времен блокады и беды. И так получилось, что лучшие стихи об этом написали поэты-женщины. Они острее почувствовали и передали всю боль родного города, весь ужас безмерных утрат. Стихи их были мужественны, они звали к упорству, к отмщению.
Вот стихи – одни из самых первых. Их автор – замечательная русская поэтесса Анна Ахматова.
Они так и называются – «Первый дальнобойный в Ленинграде».
И в пестрой суете людской
Все изменилось вдруг.
Но это был не городской
Да и не сельский звук.
На грома дальнего раскат
Он, правда, был похож, как брат,
Но в громе влажность есть
Высоких свежих облаков
И вожделение лугов –
Веселых ливней весть.
А этот был, как пекло, сух,
И не хотел смятенный слух
Поверить – по тому,
Как расширялся он и рос,
Как равнодушно гибель нес
Ребенку моему.
Над Ленинградом явственно дохнуло ветром революции, Балтики, гражданской войны. Это ощущение было глубинным, неосознанным, но вполне реальным.
Может быть, причина была в сочетании блистательной архитектуры города и матросских отрядов на его улицах, баррикад, вооруженных рабочих. Ведь все это было связано у нас с девятьсот семнадцатым, так он нам примерно и представлялся.
«Мы из Кронштадта»… «Человек с ружьем»…
…Тучи над городом встали,
В воздухе пахнет грозой…
Как подходит эта песенка к сорок первому году!
Киев
Далеко четкое воспоминание. Сорок первый. Начало сентября. Я еще не в армии, а учусь в школе. Правда, занятия не начались – одних посылают «на окопы», других – «на картошку», третьих – «на торф». А пока мы слушаем в заводском клубе лекцию о положении на фронтах. Лектор – женщина, из райкома. Народу – битком: тоже женщины, молодежь, да и мужчин в возрасте немало, они не знают точно – когда, но вот-вот и им должна подойти очередь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Издатели нас торопили, они хотели выпустить альбом к тридцатилетию Победы. Дело двигалось, но не так быстро, как того хотелось.
Свою часть работы я выполнил первым. Я был, конечно, тоже занят другими делами, но не в такой степени, как мои соавторы. Смирнов надолго уходил в дальнее морское плавание, часто включался в составы делегаций, отправляющихся за рубеж, или возглавлял их, занимался проблемами Московской писательской организации, имел множество официальных и общественных обязанностей и поручений. Трахман тоже бывал в частых разъездах, путешествовал с семьей и черным пуделем по странам Восточной Европы.
И потом то, что делал я, не требовало дополнительных уточнений, проверки. Их же работа была целиком построена на фактическом материале, она должна была быть тщательно изучена и утверждена соответствующими военными и научными консультантами, во избежание малейшей ошибки. Кое-что приходилось изменять и доделывать.
Короче говоря, как только издатели увидели, что не успевают к нужному сроку, они охладели к нам. Но заинтересовались другие, и в буквальном смысле чемодан с нашей работой был переправлен туда.
И тут заболел, как вскоре выяснилось, безнадежно, Сергей Сергеевич Смирнов. Он страшно изменился внешне, похудел. Он еще интересовался делами, в том числе и судьбой нашей общей работы, но уже угасал стремительно. Его уход больно задел многих.
Сейчас его имя присвоено одной из улиц Бреста, читается на борту океанского корабля.
Смирнова не стало, но рукопись наша рассматривалась, продвигалась, когда от внезапного сердечного приступа скончался замечательный фронтовой фотокорреспондент, человек большой выдумки, энергии и обаяния, Михаил Анатольевич Трахман.
Тем и окончилась наша совместная эпопея.
Через какое-то время, может быть и не очень скоро, я поинтересовался, каково положение с нашей рукописью, и мне сказали, что ее нет, она исчезла. То есть как исчезла? Да вот так, пропала, потерялась. Бывают и такие случаи.
Прошло несколько лет. Время от времени я с горечью вспоминал о своих соавторах и с удовольствием – о счастливых временах нашей совместной работы.
Я долго не мог найти среди своих бумаг экземпляр или хотя бы черновик тех своих литературных миниатюр. И вот они попались мне на глаза. Я стал читать их – заново, как не свое – и, к удивлению, обнаружил, что они могут существовать и отдельно, без фотографий.
Потому что в одних случаях изображение описывается, в других, что важнее, предполагается и представляется мысленному взору. Может быть, это не только комментарии к увиденному, но и само увиденное, прочувствованное и пережитое?
И еще необходимо сказать следующее. Здесь сохранен самый строй того нашего альбома, оставлены его внутренние подзаголовки. Возможно, порою они и суховаты, но зато помогают читателю сразу ориентироваться во времени и пространстве. Итак…
Вставай, страна огромная
Как на раскатанной школьной карте, мир представлял себе этот вертикальный простор – от Ледовитого океана до Черного моря, всю великую равнину, где, грудью встречая врага, истекая кровью, дерутся наши войска.
Такое геройство проявляли наши люди, и столько гибло их, как еще не бывало никогда.
Нет, мы не собирались уступать. Падали, тонули, горели огнем – и вновь вставали, тянулись к горлу врага.
Мои дорогие друзья, как я люблю вас, как я горжусь вами, как мне горько, что многих из вас уже нет.
Наши поля превратились в поля сражений, наши дороги стали дорогами войны.
Как от саранчи, ясным днем вдруг становилось темно от вражеских воздушных армад.
Цивилизованные варвары. Они мнили себя высшей расой. Прежде чем одни нажимали на спусковой крючок, другие успевали щелкать затворами фотокамер. Деловитые палачи-фотолюбители. Они думали, что эти снимки будут украшать их семейные альбомы.
Можно, глумясь, поставить на колени нескольких героев, но нельзя поставить на колени наш народ.
Многих, очень многих за живое задели тогда эти стихи К. Симонова:
…Если ты не хочешь отдать
Ту, с которой вдвоем ходил,
Ту, что долго поцеловать
Ты не смел, – так ее любил, –
Чтобы немцы ее живьем
Взяли силой, зажав в углу;
И распяли ее втроем,
Обнаженную, на полу;
Чтоб досталось трем этим псам
В стонах, в ненависти, в крови
Все, что свято берег ты сам
Всею силой мужской любви…
Если ты фашисту с ружьем
Не желаешь навек отдать
Дом, где жил ты, жену и мать,
Все, что Родиной мы зовем, –
Знай: никто ее не спасет,
Если ты ее не спасешь;
Знай: никто его не убьет,
Если ты его не убьешь…
Оборона Ленинграда
Трудно представить беду горше, чем беда Ленинграда.
Трудно отыскать в истории подвиг выше, чем подвиг его.
Немало стихов создано о Ленинграде времен блокады и беды. И так получилось, что лучшие стихи об этом написали поэты-женщины. Они острее почувствовали и передали всю боль родного города, весь ужас безмерных утрат. Стихи их были мужественны, они звали к упорству, к отмщению.
Вот стихи – одни из самых первых. Их автор – замечательная русская поэтесса Анна Ахматова.
Они так и называются – «Первый дальнобойный в Ленинграде».
И в пестрой суете людской
Все изменилось вдруг.
Но это был не городской
Да и не сельский звук.
На грома дальнего раскат
Он, правда, был похож, как брат,
Но в громе влажность есть
Высоких свежих облаков
И вожделение лугов –
Веселых ливней весть.
А этот был, как пекло, сух,
И не хотел смятенный слух
Поверить – по тому,
Как расширялся он и рос,
Как равнодушно гибель нес
Ребенку моему.
Над Ленинградом явственно дохнуло ветром революции, Балтики, гражданской войны. Это ощущение было глубинным, неосознанным, но вполне реальным.
Может быть, причина была в сочетании блистательной архитектуры города и матросских отрядов на его улицах, баррикад, вооруженных рабочих. Ведь все это было связано у нас с девятьсот семнадцатым, так он нам примерно и представлялся.
«Мы из Кронштадта»… «Человек с ружьем»…
…Тучи над городом встали,
В воздухе пахнет грозой…
Как подходит эта песенка к сорок первому году!
Киев
Далеко четкое воспоминание. Сорок первый. Начало сентября. Я еще не в армии, а учусь в школе. Правда, занятия не начались – одних посылают «на окопы», других – «на картошку», третьих – «на торф». А пока мы слушаем в заводском клубе лекцию о положении на фронтах. Лектор – женщина, из райкома. Народу – битком: тоже женщины, молодежь, да и мужчин в возрасте немало, они не знают точно – когда, но вот-вот и им должна подойти очередь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19