Смерть от ран, полученных в бою, оправдывает Гравину, но не делает ему чести как гражданину, как человеку, ответственному за бесполезную гибель нескольких тысяч людей и губительную для страны потерю флота. Да и что можно было требовать даже от честнейших людей королевской Испании того времени, когда фактическим королем ее был фаворит королевы Марии-Луизы Мануэль Годой, продавший страну французам и за это удостоенный звания «Князя мира», ничтожный гвардейский офицер, «государственные» достоинства которого заключались в уменье бренчать на гитаре и выделывать двадцать два колена модного танца. И что можно было ждать от общества, типичными представителями которого были такие персонажи романа, как старый брехун Хосе Мария Малеспина, молодящаяся ханжа и сплетница Донья Флора и члены кадисской Литературной академии, так забавно описанные Гальдосом. И на этом фоне духовного ничтожества особенно ярко выступают фигуры людей из простого народа: самого рассказчика и «Полчеловека», старого изувеченного матроса Марсиаля, этой живой истории испанского флота. Оба они являются носителями лучших человеческих черт – честности, доброты, чувства товарищества, подлинного героизма. Одним из лучших мест в романе является сцена предсмертной исповеди старого моряка. Брошенные на произвол судьбы на тонущем корабле, Марсиаль и его маленький друг проявляют в одинаковой степени черты высокой гуманности. Умирающий Марсиаль убеждает мальчика бросить его и спасать свою жизнь, а Габриэль не соглашается покинуть товарища в беде.
Правдиво показано в повести и унизительное положение, в которое были поставлены в королевской Испании в начале XIX столетия выходцы из простого народа. Для этого Гальдос использовал трогательную историю любви Габриэля к дочери его хозяев Росите, неожиданно превратившейся из подруги детских игр мальчика в надменную сеньориту, типичную представительницу своего класса. Ее пренебрежительное отношение к Габриэлю обостряет в мальчике классовое сознание: «Вот когда впервые в жизни я осознал, – вспоминает Арасели, – все ничтожество своего положения и проклял свою долю: тщетно пытался я объяснить себе, почему всегда сильны только сильные мира сего…» Видя, какой монетой ему платят за безграничную любовь и привязанность, он понял, как мало надежд может возлагать на свою будущность. Здесь с большой остротой звучит тема «двух Испаний» – испанского трудового народа и правящего класса, тема исконная в испанской литературе со времен поэмы о Сиде и особенно злободневная в наши дни. Герой романа приходит к решению добиваться «самоотверженным и упорным трудом» всего, чем его обошла судьба. Унизительной роли лакея Габриэль предпочитает свободу, жизнь, полную опасностей и приключений.
Таков чисто испанский подтекст «Трафальгара». Общечеловеческое значение повести основано не только на замечательных высказываниях Гальдоса о патриотизме, о пагубности войн, но и на художественных достоинствах книги. Убежденный сторонник реалистического искусства, Гальдос в своей повести, как и во всем цикле «Национальных эпизодов», проявляет себя непревзойденным мастером правдивого отображения жизни. Нельзя не отметить замечательного уменья Гальдоса не только «вылепить», но и «выдержать» до конца характер действующих лиц, живость и драматизм диалогов, большое мастерство, с которым он ведет рассказ, тонкое художественное чутье и такт, позволяющие автору объединить бытовые и исторические элементы повести.
И хотя Гальдос описывает события начала XIX века, повесть не утратила своей актуальности и сегодня, потому что все творчество этого замечательного художника-реалиста проникнуто чувством высокого гуманизма и любви к родине. Выдающийся писатель-демократ оставался верен своим взглядам до конца жизни.
Ф. Кельин
Глава I
Да позволит мне читатель, прежде чем начать рассказ о великом событии, участником которого я был, поведать несколько слов о моем детстве и о том, как по воле превратной судьбы я стал очевидцем ужасной катастрофы нашего флота.
Говоря о своем происхождении, я не последую примеру тех, кто, принимаясь повествовать о событиях своей жизни, прежде помянет всю родню, если не всегда знатную, то уж непременно благородную или чего доброго ведущую начало от самого императора Трапезундского. Я не могу, подобно им, украсить свою книгу звучными именами; за исключением рано умершей матери, у меня нет сведений ни об одном из моих предков, если не считать Адама, родство с которым, как я полагаю, бесспорно.
Итак, начну свою историю, как некогда начал ее Паблос, пройдоха из Сеговии; слава богу, что все наше сходство только в этом и состоит.
Я родился в Кадисе, в знаменитом квартале Ла Винья, который и ныне не почитается школой хорошего тона, а в те времена не был ею и подавно. Я могу припомнить себя и свои поступки с шестилетнего возраста, с 1797 года, и если в моей памяти так явственно запечатлелась именно эта дата, то лишь благодаря знаменитому морскому сражению у мыса Сан Висенте, о котором я столько слышал в детстве.
Когда с любопытством и интересом человека, которому свойственны глубокие размышления, я обращаю взор к прошлому, предо мной встает смутный, расплывчатый образ сорванца, играющего в бухте Ла Калета с мальчишками-сверстниками. В этих играх для меня заключался целый мир, более того – такой я представлял себе обычную жизнь всего привилегированного человеческого рода. Те, кто жил иначе, чем я, казались мне отщепенцами, ибо при моем незнании мира в том невинном возрасте я верил, что человек создан только для моря и что высшим проявлением его физических сил Провидение определило мореходство, а повседневным занятием ловлю крабов, чтобы продавать их нежное вкусное мясо или употреблять его в пищу, совмещая таким образом приятное с полезным.
Итак, общество, в котором я воспитывался, было самым первобытным, грубым и невежественным, какое только можно себе вообразить, и мы, мальчишки из Ла Калеты, считались самыми отъявленными сорванцами, превосходившими по озорству уличных мальчишек из Пунталес. Вот почему наши банды соперничали друг с другом и нередко мерялись силами в грандиозных шумных потасовках, в результате которых земля обильно обагрялась нашей героической кровью. Когда мне исполнилось столько лет, что я на собственный страх и риск мог с головой окунуться в дела и честно заработать несколько грошей, я употребил всю свою смекалку и изобретательность на то, чтобы сделаться проводником для туристов-англичан, которые тогда посещали нас так же часто, как теперь.
Порт наш представлял собой настоящую афинскую школу по части всевозможного мошенничества, и я был не из последних учеников в этой обширной сфере человеческих познаний;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Правдиво показано в повести и унизительное положение, в которое были поставлены в королевской Испании в начале XIX столетия выходцы из простого народа. Для этого Гальдос использовал трогательную историю любви Габриэля к дочери его хозяев Росите, неожиданно превратившейся из подруги детских игр мальчика в надменную сеньориту, типичную представительницу своего класса. Ее пренебрежительное отношение к Габриэлю обостряет в мальчике классовое сознание: «Вот когда впервые в жизни я осознал, – вспоминает Арасели, – все ничтожество своего положения и проклял свою долю: тщетно пытался я объяснить себе, почему всегда сильны только сильные мира сего…» Видя, какой монетой ему платят за безграничную любовь и привязанность, он понял, как мало надежд может возлагать на свою будущность. Здесь с большой остротой звучит тема «двух Испаний» – испанского трудового народа и правящего класса, тема исконная в испанской литературе со времен поэмы о Сиде и особенно злободневная в наши дни. Герой романа приходит к решению добиваться «самоотверженным и упорным трудом» всего, чем его обошла судьба. Унизительной роли лакея Габриэль предпочитает свободу, жизнь, полную опасностей и приключений.
Таков чисто испанский подтекст «Трафальгара». Общечеловеческое значение повести основано не только на замечательных высказываниях Гальдоса о патриотизме, о пагубности войн, но и на художественных достоинствах книги. Убежденный сторонник реалистического искусства, Гальдос в своей повести, как и во всем цикле «Национальных эпизодов», проявляет себя непревзойденным мастером правдивого отображения жизни. Нельзя не отметить замечательного уменья Гальдоса не только «вылепить», но и «выдержать» до конца характер действующих лиц, живость и драматизм диалогов, большое мастерство, с которым он ведет рассказ, тонкое художественное чутье и такт, позволяющие автору объединить бытовые и исторические элементы повести.
И хотя Гальдос описывает события начала XIX века, повесть не утратила своей актуальности и сегодня, потому что все творчество этого замечательного художника-реалиста проникнуто чувством высокого гуманизма и любви к родине. Выдающийся писатель-демократ оставался верен своим взглядам до конца жизни.
Ф. Кельин
Глава I
Да позволит мне читатель, прежде чем начать рассказ о великом событии, участником которого я был, поведать несколько слов о моем детстве и о том, как по воле превратной судьбы я стал очевидцем ужасной катастрофы нашего флота.
Говоря о своем происхождении, я не последую примеру тех, кто, принимаясь повествовать о событиях своей жизни, прежде помянет всю родню, если не всегда знатную, то уж непременно благородную или чего доброго ведущую начало от самого императора Трапезундского. Я не могу, подобно им, украсить свою книгу звучными именами; за исключением рано умершей матери, у меня нет сведений ни об одном из моих предков, если не считать Адама, родство с которым, как я полагаю, бесспорно.
Итак, начну свою историю, как некогда начал ее Паблос, пройдоха из Сеговии; слава богу, что все наше сходство только в этом и состоит.
Я родился в Кадисе, в знаменитом квартале Ла Винья, который и ныне не почитается школой хорошего тона, а в те времена не был ею и подавно. Я могу припомнить себя и свои поступки с шестилетнего возраста, с 1797 года, и если в моей памяти так явственно запечатлелась именно эта дата, то лишь благодаря знаменитому морскому сражению у мыса Сан Висенте, о котором я столько слышал в детстве.
Когда с любопытством и интересом человека, которому свойственны глубокие размышления, я обращаю взор к прошлому, предо мной встает смутный, расплывчатый образ сорванца, играющего в бухте Ла Калета с мальчишками-сверстниками. В этих играх для меня заключался целый мир, более того – такой я представлял себе обычную жизнь всего привилегированного человеческого рода. Те, кто жил иначе, чем я, казались мне отщепенцами, ибо при моем незнании мира в том невинном возрасте я верил, что человек создан только для моря и что высшим проявлением его физических сил Провидение определило мореходство, а повседневным занятием ловлю крабов, чтобы продавать их нежное вкусное мясо или употреблять его в пищу, совмещая таким образом приятное с полезным.
Итак, общество, в котором я воспитывался, было самым первобытным, грубым и невежественным, какое только можно себе вообразить, и мы, мальчишки из Ла Калеты, считались самыми отъявленными сорванцами, превосходившими по озорству уличных мальчишек из Пунталес. Вот почему наши банды соперничали друг с другом и нередко мерялись силами в грандиозных шумных потасовках, в результате которых земля обильно обагрялась нашей героической кровью. Когда мне исполнилось столько лет, что я на собственный страх и риск мог с головой окунуться в дела и честно заработать несколько грошей, я употребил всю свою смекалку и изобретательность на то, чтобы сделаться проводником для туристов-англичан, которые тогда посещали нас так же часто, как теперь.
Порт наш представлял собой настоящую афинскую школу по части всевозможного мошенничества, и я был не из последних учеников в этой обширной сфере человеческих познаний;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45