Пароль? Прочь!…
Эта странная, дикая музыка, сначала еле слышная, становилась все грозней и громче.
Вот она, как гром, потрясла камыш и опять замерла, стихла, словно ее и не бывало.
Но Вродебарин, ослепленный гордостью и завистью, не обращал внимания ни на воинственные угрозы тростника и сабельника, ни на почтительные просьбы кувшинок.
Наоборот, чем громче становились просьбы и угрозы, тем яростней он квакал, стараясь их заглушить и раздуваясь от натуги, как пузырь.
– Батюшки! – испугался Василек. – Ты потише немного, а то еще лопнешь! Но только он это сказал – пок! – кожа, натянутая, как барабан, лопнула, и Вродебарин без звука повалился на землю.
II
Полдень был знойный, жаркий. Косари докашивали луг. Равномерно двигался их длинный ряд, равномерно ходили спины и руки в ярко белевших на солнце холщовых рубашках; равномерно врезались блестящие косы в траву, подсекая ее у самой земли. На меже под грушей в связанных попарно глиняных горшках желтела картошка и белела простокваша. Ребятишки, притащившие обед, играли в «гаданюшки», усевшись в кружок на пригорке. В своих синих юбчонках и красных рубашонках они казались издали венком из васильков и маков. Вдруг видят – из лесу вперевалку идет маленький человечек. Вышел – и прямо к горшкам.
Это был Колобок, королевский паж: толстяк плохо переносил жару и вот, решив немного освежиться, взял ложку и миску и отправился на покос поесть холодной простокваши.
Испугались дети, смотрят, а он протянул золотую ложечку к крайнему горшку и накладывает себе простокваши в золотую мисочку. Миска была уже почти полна, и он соскребал со стенок горшка сметану, как вдруг раздался горестный вопль множества тоненьких голосков:
– Наш музыкант умер!
Услышав этот вопль, Колобок уронил ложку и миску в траву и со всех ног бросился к лесу.
Тут-то и увидели ребятишки красный колпачок, развевавшийся у него за спиной.
– Гномик! Гномик! – крикнули они в один голос и, как стайка вспугнутых воробьев, понеслись в деревню.
А золотая мисочка и ложечка, которые Колобок бросил в траву, закатились под куст шиповника да так и остались там лежать. Когда Колобок прибежал в Соловьиную Долину, там царил страшный переполох.
Все, кто только мог, кинулись спасать Вродебарина и приводить его в чувство.
Одни трясли его, другие растирали, третьи переворачивали с боку на бок, кто-то жег воронье перо у него под носом, а Петрушка как угорелый носился с ведром и плескал водой на Вродебарина, обливая заодно и лекарей. Но все было напрасно: Вродебарин лежал бездыханный и недвижимый. Глаза у него потускнели, лапки повисли, мертвец мертвецом! Хоть в гроб клади. В это время шла лесом древняя старушка и собирала травы. Высохшая, как щепка, с лицом темным, как древесный гриб, согнувшись чуть ли не до земли от старости, шла она, постукивая посошком – помощником немощных ног. Найдет травку и разговаривает с ней тихим, скрипучим голосом. – Росянка, росянка! – говорила она. – Тысяча у тебя листочков, на каждом листочке – капелька росы, в каждую капельку солнышко погляделось, силу тебе дало, силу большую! Старого и малого пользуешь от глазной болезни – полезай в лукошко!
Старушка срывала пучок травы и шла дальше, бормоча себе что-то под нос.
Потом опять начинала вслух:
– Ах, зелье ты, зелье зеленое, молодило – озорной парнишка! С горки в долину, из долины на горку ходишь, по серым пескам бродишь, не разбираешь дорожки – золотые у тебя ножки. Рад тебе мужик, рад и король – как рукой снимаешь злую боль, полезай в лукошко!
Срывала и шла дальше – и опять останавливалась, шепча:
– Ой ты, богородицына травка, всем травкам травка! Гонишь тоску, кручину, распрямляешь скрюченную спину! Полезай в лукошко! Молча нарвала пахучих листочков, потом подперлась рукой, распрямила спину и, глядя в лес голубыми глазками, запела тихонько:
Сироты плачут – мать разбудили:
Травкой проглянула в ночь на могиле.
Травкой проглянула – что ее дети?…
Мачеха едет с венчанья в карете –
Щелкает кнутик, лошади скачут!…
Сироты плачут!…
Сироты плачут!…
Тихий, слабый голос отозвался в лесу и смолк.
Старушка снова сгорбилась, вздохнула и поплелась дальше.
Вдруг она остановилась, подняв палку:
– Ой ты свеча царская, девка красная! На солнышко глядишь, личико пригожее золотишь – сок в тебе золотой от кашля, хрипоты грудной! Полезай в лукошко!
Она отмахнулась от пчел, жужжавших над ней, сорвала верхушку стебля с мелкими цветочками и, шепча что-то, двинулась дальше. Но вот опять наклонилась:
– Ох, полынь-трава, больно ты горька, да сила твоя велика. Без горечи не проживешь свой век, пей да терпи, хворый человек! Ступай в лукошко! Полынь и царские свечи вывели ее из лесу в овражек, на край луга, который докашивали косари.
Там возле дикой груши рос шиповник. Старушка направилась к нему, бормоча:
– Ой, шиповник, шиповник, положу тебя под порогом – не войти в дом тревогам! Ступай в лукошко!
Постояла минутку, поглядела и уже собралась идти дальше, да зацепила палкой торчащий из земли корешок. Глаза у нее загорелись, лицо просияло, она нагнулась и стала поспешно выкапывать корень, приговаривая шепотом:
– В котел черный кинь корень-покрынь с человечьим лицом да вари тайком, чтобы кость срослась целиком!
Тянет старушка корешок, а земля не пускает.
Вдруг послышался крик.
– Что такое? – шепчет старушка. – Никак адамова голова кричит, из земли вылезать не хочет?
Отпустила корешок, прислушалась: голоса словно бы человечьи… Заспешила старушка, ковыляет, на посошок опирается, запыхалась. А голоса все слышнее. Наконец вышла на берег ручья и видит: гномы толпой обступили лежащую без чувств лягушку. Руки заламывают, плачут, голосят:
– Музыкант! Наш музыкант умер!
Старушка не удивилась, не испугалась. Чего ж тут дивиться: она весь свой век небось с разными дивами да чудесами зналась. И с гномами тоже не один раз встречалась. Эка невидаль!…
Она заморгала голубыми глазками, подошла ближе и прошамкала:
– Что тут у вас приключилось?
А гномы в ответ:
– Ах, наш музыкант лопнул! Спасите, бабушка, нашего музыканта! Покачала старушка головой, подняла одну лягушачью лапку, отпустила, подняла другую – мертвый. Даже ухо свое старое к грудке приложила, слушает. Послушала, послушала – и улыбнулась… Жизнь еще теплилась в бедняге.
Подняла голову старушка и говорит:
– За тремя горами, за тремя морями стоит избушка на курьих ножках – нет к ней дорожки; ну-ка, слетай одним духом, принеси иголку с золоченым ухом да шелку катушку – спасем квакушку!
Кинулся Петрушка со всех ног к Петровой хате и просит ласточку:
Ласточка-летунья,
Быстрая пичужка,
Посади на спину
Гномика Петрушку!…
Мчи на крыльях скорых
За моря, за горы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Эта странная, дикая музыка, сначала еле слышная, становилась все грозней и громче.
Вот она, как гром, потрясла камыш и опять замерла, стихла, словно ее и не бывало.
Но Вродебарин, ослепленный гордостью и завистью, не обращал внимания ни на воинственные угрозы тростника и сабельника, ни на почтительные просьбы кувшинок.
Наоборот, чем громче становились просьбы и угрозы, тем яростней он квакал, стараясь их заглушить и раздуваясь от натуги, как пузырь.
– Батюшки! – испугался Василек. – Ты потише немного, а то еще лопнешь! Но только он это сказал – пок! – кожа, натянутая, как барабан, лопнула, и Вродебарин без звука повалился на землю.
II
Полдень был знойный, жаркий. Косари докашивали луг. Равномерно двигался их длинный ряд, равномерно ходили спины и руки в ярко белевших на солнце холщовых рубашках; равномерно врезались блестящие косы в траву, подсекая ее у самой земли. На меже под грушей в связанных попарно глиняных горшках желтела картошка и белела простокваша. Ребятишки, притащившие обед, играли в «гаданюшки», усевшись в кружок на пригорке. В своих синих юбчонках и красных рубашонках они казались издали венком из васильков и маков. Вдруг видят – из лесу вперевалку идет маленький человечек. Вышел – и прямо к горшкам.
Это был Колобок, королевский паж: толстяк плохо переносил жару и вот, решив немного освежиться, взял ложку и миску и отправился на покос поесть холодной простокваши.
Испугались дети, смотрят, а он протянул золотую ложечку к крайнему горшку и накладывает себе простокваши в золотую мисочку. Миска была уже почти полна, и он соскребал со стенок горшка сметану, как вдруг раздался горестный вопль множества тоненьких голосков:
– Наш музыкант умер!
Услышав этот вопль, Колобок уронил ложку и миску в траву и со всех ног бросился к лесу.
Тут-то и увидели ребятишки красный колпачок, развевавшийся у него за спиной.
– Гномик! Гномик! – крикнули они в один голос и, как стайка вспугнутых воробьев, понеслись в деревню.
А золотая мисочка и ложечка, которые Колобок бросил в траву, закатились под куст шиповника да так и остались там лежать. Когда Колобок прибежал в Соловьиную Долину, там царил страшный переполох.
Все, кто только мог, кинулись спасать Вродебарина и приводить его в чувство.
Одни трясли его, другие растирали, третьи переворачивали с боку на бок, кто-то жег воронье перо у него под носом, а Петрушка как угорелый носился с ведром и плескал водой на Вродебарина, обливая заодно и лекарей. Но все было напрасно: Вродебарин лежал бездыханный и недвижимый. Глаза у него потускнели, лапки повисли, мертвец мертвецом! Хоть в гроб клади. В это время шла лесом древняя старушка и собирала травы. Высохшая, как щепка, с лицом темным, как древесный гриб, согнувшись чуть ли не до земли от старости, шла она, постукивая посошком – помощником немощных ног. Найдет травку и разговаривает с ней тихим, скрипучим голосом. – Росянка, росянка! – говорила она. – Тысяча у тебя листочков, на каждом листочке – капелька росы, в каждую капельку солнышко погляделось, силу тебе дало, силу большую! Старого и малого пользуешь от глазной болезни – полезай в лукошко!
Старушка срывала пучок травы и шла дальше, бормоча себе что-то под нос.
Потом опять начинала вслух:
– Ах, зелье ты, зелье зеленое, молодило – озорной парнишка! С горки в долину, из долины на горку ходишь, по серым пескам бродишь, не разбираешь дорожки – золотые у тебя ножки. Рад тебе мужик, рад и король – как рукой снимаешь злую боль, полезай в лукошко!
Срывала и шла дальше – и опять останавливалась, шепча:
– Ой ты, богородицына травка, всем травкам травка! Гонишь тоску, кручину, распрямляешь скрюченную спину! Полезай в лукошко! Молча нарвала пахучих листочков, потом подперлась рукой, распрямила спину и, глядя в лес голубыми глазками, запела тихонько:
Сироты плачут – мать разбудили:
Травкой проглянула в ночь на могиле.
Травкой проглянула – что ее дети?…
Мачеха едет с венчанья в карете –
Щелкает кнутик, лошади скачут!…
Сироты плачут!…
Сироты плачут!…
Тихий, слабый голос отозвался в лесу и смолк.
Старушка снова сгорбилась, вздохнула и поплелась дальше.
Вдруг она остановилась, подняв палку:
– Ой ты свеча царская, девка красная! На солнышко глядишь, личико пригожее золотишь – сок в тебе золотой от кашля, хрипоты грудной! Полезай в лукошко!
Она отмахнулась от пчел, жужжавших над ней, сорвала верхушку стебля с мелкими цветочками и, шепча что-то, двинулась дальше. Но вот опять наклонилась:
– Ох, полынь-трава, больно ты горька, да сила твоя велика. Без горечи не проживешь свой век, пей да терпи, хворый человек! Ступай в лукошко! Полынь и царские свечи вывели ее из лесу в овражек, на край луга, который докашивали косари.
Там возле дикой груши рос шиповник. Старушка направилась к нему, бормоча:
– Ой, шиповник, шиповник, положу тебя под порогом – не войти в дом тревогам! Ступай в лукошко!
Постояла минутку, поглядела и уже собралась идти дальше, да зацепила палкой торчащий из земли корешок. Глаза у нее загорелись, лицо просияло, она нагнулась и стала поспешно выкапывать корень, приговаривая шепотом:
– В котел черный кинь корень-покрынь с человечьим лицом да вари тайком, чтобы кость срослась целиком!
Тянет старушка корешок, а земля не пускает.
Вдруг послышался крик.
– Что такое? – шепчет старушка. – Никак адамова голова кричит, из земли вылезать не хочет?
Отпустила корешок, прислушалась: голоса словно бы человечьи… Заспешила старушка, ковыляет, на посошок опирается, запыхалась. А голоса все слышнее. Наконец вышла на берег ручья и видит: гномы толпой обступили лежащую без чувств лягушку. Руки заламывают, плачут, голосят:
– Музыкант! Наш музыкант умер!
Старушка не удивилась, не испугалась. Чего ж тут дивиться: она весь свой век небось с разными дивами да чудесами зналась. И с гномами тоже не один раз встречалась. Эка невидаль!…
Она заморгала голубыми глазками, подошла ближе и прошамкала:
– Что тут у вас приключилось?
А гномы в ответ:
– Ах, наш музыкант лопнул! Спасите, бабушка, нашего музыканта! Покачала старушка головой, подняла одну лягушачью лапку, отпустила, подняла другую – мертвый. Даже ухо свое старое к грудке приложила, слушает. Послушала, послушала – и улыбнулась… Жизнь еще теплилась в бедняге.
Подняла голову старушка и говорит:
– За тремя горами, за тремя морями стоит избушка на курьих ножках – нет к ней дорожки; ну-ка, слетай одним духом, принеси иголку с золоченым ухом да шелку катушку – спасем квакушку!
Кинулся Петрушка со всех ног к Петровой хате и просит ласточку:
Ласточка-летунья,
Быстрая пичужка,
Посади на спину
Гномика Петрушку!…
Мчи на крыльях скорых
За моря, за горы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37