Тут верстах в пятидесяти городок есть, помню…
– А Пеликан где, сказал, будет?
– Бог ему судья. Кто что про Пеликана знает?
– Жалко.
– Никак соскучился?
– Да нет, так просто…
А ведь соскучился, а, Бородин? Соскучился по Пеликану, по тайне, что с ним рука об руку ходит, по улыбке его, по приговорке глупой: «Ехали бояре». Кто такой Пеликан? Что за прозвище дурацкое, птичье? И не просто птичье – Сорока или Орёл, а экзотическое, броское. Леднёв зовёт его по-человечески: Григорий Львович. Но Пеликан вроде бы обижается, во всяком случае, делает вид, что обижен. Зови меня птичьим именем – и всё! Вот нос у него, конечно, здоровущий – может, оттого?..
Он появляется и исчезает как бог на душу положит: только-только возник, а через пару часов его и след простыл. Но идёт параллельным курсом с Леднёвым и Игорем, в те же края движется.
Игорь спрашивал его, кто он такой и откуда.
Смеётся, отшучивается: «Пеликаны – птицы вольные, южные»… Странный человек. Да, хорошо, что вспомнил:
– Павел Николаевич, а кто в Лежнёвке?
– Не понял тебя.
– Красные или белые?
– А хоть зелёные – все люди.
Ну уж так! У Игоря на этот счёт другое мнение имелось.
– А всё-таки?
– Не знаю, Игорёк. Придём – посмотрим.
– Не поздно ли будет?
– Кого ты боишься? Красных? Белых?
– Зелёных… – буркнул, не желая объяснять в тысячный раз, чтоб не возвращаться к утомительному старому спору. Старику только повод дай… Забавно; сколько они идут, а всё как-то получается, что ни белых, ни красных в лицо, так сказать, не встречали. В какую деревню ни зайдут – пусто, никто постоем не стоит. Объясняют: были, вот-вот снялись. А кто был? Когда одни, говорят, когда другие. А какие лучше? Молчат, мнутся. Это-то понятно, боятся прохожих людей. Скажешь: красные хороши, а вдруг белым донесут? И наоборот.
Люди…
По-ледневски: выжить хотят.
Сказал о том Пеликану, а он смеётся.
– Ишь, чего придумал, ехали бояре! Они, брат, честнее нас с тобой живут и жить будут. И молчат, потому что врать не хотят, а как по правде – не знают ещё.
Игорь ему напомнил услышанное:
– У стариков Чеховых двух дочерей белые запороли.
А Пеликан опять смеётся.
– Верно! Так в деревне, ехали бояре, красных пока не было. Вот они и не знают, сколь дочерей те запорют.
Игорь возмущался:
– Ну, знаешь, говори, да не заговаривайся!
А Пеликан смотрел на него хитрым глазом, другой сощурив до щёлочки, спрашивал вроде начальнически:
– За красных страдаешь, милок?
И весь разговор. Ах, Пеликан, Пеликан, Григорий Львович…
Старик Леднёв, профессор исторический, заворочался, устраиваясь поудобнее, сказал сонным голосом:
– А не мудренее ли утро вечера? Ложись, Игорёк, спи, родной, завтра ра-а-аненько разбужу, чуть свет. – И захрапел. Засыпал, он всегда, как младенец, ни о какой бессоннице не слыхал, пилюль в котомке не носил.
А Игорь не спал. Закрыл глаза, потом снова открыл и увидел другой лес, ещё светлый, предвечерний, прозрачный, и тропинку, протоптанную сотнями ног, и сломанную скамью, и рогатку берёзы. Дома он уже был, дома.
3
Что всё это было?
Сон наяву? Расшалившаяся фантазия? Воображение, столь же болезненное, сколь и богатое?..
Или иначе. Традиционное путешествие во времени? Шаг в другой мир? Сложная наведённая галлюцинация?..
Если бы Игорь Бородин любил научную фантастику, то он запросто мог бы применить такие термины, как, например, «нуль-переход» или ещё почище – «нарушение целостности пространственно-временного континуума». Щедрые на выдумку фантасты лихо объяснили бы всё и вся, подвели бы научную базу – на уровне доброй гипотезы, навсегда заклеймив случившееся, как, скажем, «эффект Бородина». Каково, а?
А в общем-то никак. И ответ на естественный вопрос – что всё это было? – увы, не существовал. Игорь и не задумывался над объяснением, просто шёл к берёзе и…
Кстати, берёза, как оказалось, прямого отношения к переходу не имеет. Однажды, опасаясь, что встретит родителей, возвращающихся с работы, что начнутся вопросы: куда? зачем? когда вернёшься? – Игорь ушёл в прошлое прямо из дома, из собственной комнаты. Не в берёзе дело – в самом Игоре. В чужую память можно путешествовать с любого вокзала. Просто с двойной берёзой связано самое первое путешествие, а Игорь всегда был склонен романтизировать приметы места…
Но между тем контрольная грянула в своё время, то есть в наше – время памяти Игоря и Валеры Пащенко, у которого память была похуже, чем у приятеля: плохо он запоминал формулы, всякие физические законы, считал себя прирождённым гуманитарием. Однако списал всё умело, без ошибок, не вызвав никаких подозрений у физика. А уж радости-то потом!..
Хлопнул Бородина по плечу.
– Это дело надо отметить.
– Каким образом? – заинтересовался Игорь, поскольку пащенковская формулировка наталкивала на известный вывод.
Но спортсмен Валера Пащенко остался верен себе.
– Есть предложение, – сказал он. – Идём в гости.
– К кому?
– К Наташке Яковлевой.
Это предложение стоило обдумать.
– Повод?
– А так.
Хороший повод, убедительный.
– У тебя что, сегодня тренировки нет?
– Угадал! Так идём или как?
– А не выгонит? – всё-таки усомнился Игорь.
– Нас?! Хо-хо! Она будет рада неземной радостью, ибо… – Тут он задрал к небу указательный палец, значительно потряс им где-то на уровне второго этажа, но разъяснять своё «ибо» почему-то не стал. – А к ней, между прочим, подруга прирулила.
– Что за подруга? Откуда знаешь?
– Ответ первый: с подружкой Натали купалась в море. Ответ второй: сама сказала.
– Убедил. Тронулись.
И тронулись, благо идти недалеко. А к берёзе Игорь решил позже пойти, не уйдёт от него путешествие…
Семнадцать лет, славный возраст, его понять надо. И Натали, одноклассница милая, недурна собой, волнует сердца сверстников-акселератов, а уж подруга, загадочная незнакомка с черноморским загаром – тут, как говорится, без вариантов, тут двух мнений не существует: спешить, знакомиться, побеждать, немедля, немедля.
«И очи синие бездонные цветут…»
– А куда ты в последнее время исчезаешь? – нарушил молчание Пащенко, не ведая, что вторгся в хрупкий мир грёз о Прекрасной Даме, расколол его своим приземлённым вопросом.
Почему Игорь и был сух:
– Не понимаю, что ты имеешь в виду…
– Что ни вечер – ищи тебя, свищи.
– Гуляю.
– Один? Или кое с кем?
Игорь вовсе не собирался посвящать друга, даже самого близкого… во что? – ну, скажем, в тайну двойной берёзы. Нет, серьёзно, то, что происходило в чужой памяти, принадлежало только ему и никому больше, никто не имел права даже заглянуть в мир, обретённый Игорем, да что там заглянуть – краешком уха услышать, что он есть, этот мир.
Да и есть ли?..
– Один. И кое с кем. С любопытной Варварой, помнишь, что стало?
– Не хочешь – как хочешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
– А Пеликан где, сказал, будет?
– Бог ему судья. Кто что про Пеликана знает?
– Жалко.
– Никак соскучился?
– Да нет, так просто…
А ведь соскучился, а, Бородин? Соскучился по Пеликану, по тайне, что с ним рука об руку ходит, по улыбке его, по приговорке глупой: «Ехали бояре». Кто такой Пеликан? Что за прозвище дурацкое, птичье? И не просто птичье – Сорока или Орёл, а экзотическое, броское. Леднёв зовёт его по-человечески: Григорий Львович. Но Пеликан вроде бы обижается, во всяком случае, делает вид, что обижен. Зови меня птичьим именем – и всё! Вот нос у него, конечно, здоровущий – может, оттого?..
Он появляется и исчезает как бог на душу положит: только-только возник, а через пару часов его и след простыл. Но идёт параллельным курсом с Леднёвым и Игорем, в те же края движется.
Игорь спрашивал его, кто он такой и откуда.
Смеётся, отшучивается: «Пеликаны – птицы вольные, южные»… Странный человек. Да, хорошо, что вспомнил:
– Павел Николаевич, а кто в Лежнёвке?
– Не понял тебя.
– Красные или белые?
– А хоть зелёные – все люди.
Ну уж так! У Игоря на этот счёт другое мнение имелось.
– А всё-таки?
– Не знаю, Игорёк. Придём – посмотрим.
– Не поздно ли будет?
– Кого ты боишься? Красных? Белых?
– Зелёных… – буркнул, не желая объяснять в тысячный раз, чтоб не возвращаться к утомительному старому спору. Старику только повод дай… Забавно; сколько они идут, а всё как-то получается, что ни белых, ни красных в лицо, так сказать, не встречали. В какую деревню ни зайдут – пусто, никто постоем не стоит. Объясняют: были, вот-вот снялись. А кто был? Когда одни, говорят, когда другие. А какие лучше? Молчат, мнутся. Это-то понятно, боятся прохожих людей. Скажешь: красные хороши, а вдруг белым донесут? И наоборот.
Люди…
По-ледневски: выжить хотят.
Сказал о том Пеликану, а он смеётся.
– Ишь, чего придумал, ехали бояре! Они, брат, честнее нас с тобой живут и жить будут. И молчат, потому что врать не хотят, а как по правде – не знают ещё.
Игорь ему напомнил услышанное:
– У стариков Чеховых двух дочерей белые запороли.
А Пеликан опять смеётся.
– Верно! Так в деревне, ехали бояре, красных пока не было. Вот они и не знают, сколь дочерей те запорют.
Игорь возмущался:
– Ну, знаешь, говори, да не заговаривайся!
А Пеликан смотрел на него хитрым глазом, другой сощурив до щёлочки, спрашивал вроде начальнически:
– За красных страдаешь, милок?
И весь разговор. Ах, Пеликан, Пеликан, Григорий Львович…
Старик Леднёв, профессор исторический, заворочался, устраиваясь поудобнее, сказал сонным голосом:
– А не мудренее ли утро вечера? Ложись, Игорёк, спи, родной, завтра ра-а-аненько разбужу, чуть свет. – И захрапел. Засыпал, он всегда, как младенец, ни о какой бессоннице не слыхал, пилюль в котомке не носил.
А Игорь не спал. Закрыл глаза, потом снова открыл и увидел другой лес, ещё светлый, предвечерний, прозрачный, и тропинку, протоптанную сотнями ног, и сломанную скамью, и рогатку берёзы. Дома он уже был, дома.
3
Что всё это было?
Сон наяву? Расшалившаяся фантазия? Воображение, столь же болезненное, сколь и богатое?..
Или иначе. Традиционное путешествие во времени? Шаг в другой мир? Сложная наведённая галлюцинация?..
Если бы Игорь Бородин любил научную фантастику, то он запросто мог бы применить такие термины, как, например, «нуль-переход» или ещё почище – «нарушение целостности пространственно-временного континуума». Щедрые на выдумку фантасты лихо объяснили бы всё и вся, подвели бы научную базу – на уровне доброй гипотезы, навсегда заклеймив случившееся, как, скажем, «эффект Бородина». Каково, а?
А в общем-то никак. И ответ на естественный вопрос – что всё это было? – увы, не существовал. Игорь и не задумывался над объяснением, просто шёл к берёзе и…
Кстати, берёза, как оказалось, прямого отношения к переходу не имеет. Однажды, опасаясь, что встретит родителей, возвращающихся с работы, что начнутся вопросы: куда? зачем? когда вернёшься? – Игорь ушёл в прошлое прямо из дома, из собственной комнаты. Не в берёзе дело – в самом Игоре. В чужую память можно путешествовать с любого вокзала. Просто с двойной берёзой связано самое первое путешествие, а Игорь всегда был склонен романтизировать приметы места…
Но между тем контрольная грянула в своё время, то есть в наше – время памяти Игоря и Валеры Пащенко, у которого память была похуже, чем у приятеля: плохо он запоминал формулы, всякие физические законы, считал себя прирождённым гуманитарием. Однако списал всё умело, без ошибок, не вызвав никаких подозрений у физика. А уж радости-то потом!..
Хлопнул Бородина по плечу.
– Это дело надо отметить.
– Каким образом? – заинтересовался Игорь, поскольку пащенковская формулировка наталкивала на известный вывод.
Но спортсмен Валера Пащенко остался верен себе.
– Есть предложение, – сказал он. – Идём в гости.
– К кому?
– К Наташке Яковлевой.
Это предложение стоило обдумать.
– Повод?
– А так.
Хороший повод, убедительный.
– У тебя что, сегодня тренировки нет?
– Угадал! Так идём или как?
– А не выгонит? – всё-таки усомнился Игорь.
– Нас?! Хо-хо! Она будет рада неземной радостью, ибо… – Тут он задрал к небу указательный палец, значительно потряс им где-то на уровне второго этажа, но разъяснять своё «ибо» почему-то не стал. – А к ней, между прочим, подруга прирулила.
– Что за подруга? Откуда знаешь?
– Ответ первый: с подружкой Натали купалась в море. Ответ второй: сама сказала.
– Убедил. Тронулись.
И тронулись, благо идти недалеко. А к берёзе Игорь решил позже пойти, не уйдёт от него путешествие…
Семнадцать лет, славный возраст, его понять надо. И Натали, одноклассница милая, недурна собой, волнует сердца сверстников-акселератов, а уж подруга, загадочная незнакомка с черноморским загаром – тут, как говорится, без вариантов, тут двух мнений не существует: спешить, знакомиться, побеждать, немедля, немедля.
«И очи синие бездонные цветут…»
– А куда ты в последнее время исчезаешь? – нарушил молчание Пащенко, не ведая, что вторгся в хрупкий мир грёз о Прекрасной Даме, расколол его своим приземлённым вопросом.
Почему Игорь и был сух:
– Не понимаю, что ты имеешь в виду…
– Что ни вечер – ищи тебя, свищи.
– Гуляю.
– Один? Или кое с кем?
Игорь вовсе не собирался посвящать друга, даже самого близкого… во что? – ну, скажем, в тайну двойной берёзы. Нет, серьёзно, то, что происходило в чужой памяти, принадлежало только ему и никому больше, никто не имел права даже заглянуть в мир, обретённый Игорем, да что там заглянуть – краешком уха услышать, что он есть, этот мир.
Да и есть ли?..
– Один. И кое с кем. С любопытной Варварой, помнишь, что стало?
– Не хочешь – как хочешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22