– А мне что делать?
– Помоги Грише зашнуровать башмаки… помоги Вите умыться…
И Тёма шнуровал башмаки, заботливо помогал умываться и все делал охотно, без скрипа.
– Сережа был очень хороший, – рассказывал он мне. – Умный. Не жадный. Справедливый… Один раз… один мальчик… неважно, кто… просто один мальчик должен был делить хлеб и себе взял больше, и Сереже дал больше, а другим меньше, и Сережа сказал: «Не надо, я хочу всем поровну». Он был маленький, но очень справедливый. Когда у меня был день рождения, он отдал мне свой сахар. Большой кусок – знаете, не пиленый, а колотый, – вот такой кусок. Я не хотел брать, а он сказал: «Ведь у тебя день рождения!» Он был очень хороший, и я его любил, как брата.
– А у тебя есть братья?
– Нет, я один. Это плохо, правда? У каждого человека должен быть брат или сестра. Но, по-моему, брат лучше.
– Мне очень ваши ребята нравятся, но больше всех – Наташа и Женя, – сказал он в другой раз. – И еще мне нравится, что над ними никто не смеется. У нас в классе или во дворе, например, обязательно бы смеялись. И дразнили. А у вас нет. Это хорошо.
Тёма Сараджев пошел в школу, как только окончился скарлатиновый карантин. Он пошел в шестой класс и сел за одну парту с Наташей Шереметьевой.
– Ты не возражаешь, что я сел с Наташей? – спросил он Женю.
Тот вскинул удивленные глаза:
– А почему я должен возражать?
– Я буду ей как брат, – сказал Тёма.
– А я ей дедушка, что ли? – ответил Женя, не желая понимать истинного смысла Тёминых слов.
Тёма отстал почти по всем предметам, но голова у него была хорошая, и он быстро начал догонять.
В эти же дни пошел в школу и Андрей – работать. Ему дали второй класс – на время, пока учительница лежала в больнице, – и шестой класс: учительница получила вызов в Москву. В шестом Андрей должен был вести русский язык и литературное чтение.
– Зачем ты взял малышей? Что ты с ними будешь делать? Разве ты сумеешь с ними? – недоумевала я.
– Хочу попробовать. И потом, это ведь, ненадолго, только на месяц-другой.
Андрей нашел себе угол, но после работы все время проводил в детском доме или у нас, на Закатной. Обычно он проверял тетради и готовился к урокам в каморке, служившей мне кабинетом. Потом провожал меня домой и часто за полночь сидел на кухне за книгой. Там, где он жил, вечером читать было нельзя: к десяти все укладывались. И Андрею, когда он возвращался, тоже оставалось только лечь – его койка стояла с краю.
– Может, поставим вам коечку здесь, на кухне? Место есть! – предлагала Валентина Степановна.
– Ну, зачем стеснять…
– Все равно этим кончится, – замечала та философски, – чего на два дома жить. Все равно здесь и едите и занимаетесь, чего вам куда-то такое, на ночь глядя, тащиться. Я ж говорила – колхоз будет расти да расти.
Однажды вечером, проверяя тетради, Андрей вдруг засмеялся и протянул мне листок, исписанный косым неровным почерком:
– Вот, писали сочинение на вольную тему. Поглядите, что написал Сараджев.
Я стала читать:
Я заснул сладким сном. Темнота, которая застилала мои глаза, вдруг исчезла. Я очутился в каком-то новом мире, где все мерцало светом, очень похожим на лунный. Вдруг передо мною появилась лестница, и конца ей не было видно. Поднявшись на первую ступеньку, я почувствовал, что лестница сама поднимает меня вверх, прямо как на эскалаторе в метро. Потом она остановилась перед воротами с вывеской «Рай». Я постучал. На стук вышел несимпатичный сгорбленный старичок с редкой-редкой бородкой. Он сказал: «Я святой Петр. Чего тебе надобно?»
Я и сам не знал. Тогда привратник вытащил волосок из своей бороды (вот почему она такая редкая!) и три раза хлопнул в ладоши. Вдруг, откуда ни возьмись, прилетели какие-то чертенята, схватили меня и… я проснулся
День прошел хорошо. Только в школе на последнем уроке я нечаянно получил «плохо», потому что не выучил домашнего задания. В этом, несомненно, виноваты чертенята и святой Петр.
Тёма говорил по-русски хорошо, с едва заметным акцентом. Иногда он с неожиданным чувством подчеркивал какие-то слова, получалось забавно и очень выразительно. Сейчас, читая, я слышала, как он все это произносит, и смеялась.
– Что же ты ему поставишь?
– «Отлично». И припишу: «А все-таки нельзя превращать работу в шутку». Это я для начальства… На всякий случай.
– Ты предусмотрительный.
– А как же!
* * *
Тёма не был озорником, но с первых же дней учения стал попадать в какие-то сложные истории.
– Галина Константиновна, – сказал он, вернувшись из школы на третий день, – вот как вы скажете? В классе три мальчика. Назовем их, ну, предположим, «А», «В», «С». «А» и «В» подрались. «С» стал их разнимать и нечаянно толкнул локтем пузырек с чернилами, и они пролились. Вошел учитель испрашивает: «Кто это сделал?» И «А» и «В» сказали на «С». Как вы считаете, справедливо они поступили?
– «С» – это ты?
– Да, а как вы догадались?
– По-моему, тебе незачем было дожидаться, пока они скажут. Ты просто сам должен был сказать: «Это я пролил!» По-моему, это было бы самое правильное.
– Да, надо было самому сказать. Но, знаете, я просто не успел. Они сразу выскочили. И я думаю, это не по-товарищески. Тем более, что я их разнимал.
Через несколько дней – новое происшествие.
В шестом классе учился с Наташей и Тёмой Игорь Буланов. Наши ребята его недолюбливали. «Задается!» – слышала я не раз. «Воображала! Все хвастает – мой папа то, мой папа сё».
К нам в гости ходило много ребят из школы, Игорь не бывал никогда. Оно и понятно: после той размолвки, что была у нас с его матерью, ему, наверно, запретили навещать детдомовских. Да, пожалуй, он бы и так не навещал – у него не было дружбы ни с кем из наших. Но и ссор, открытой вражды тоже не было. И вот вскоре после того, как Тёма стал ходить в школу, Игорь вбежал в класс и, натолкнувшись в дверях на Сараджева, крикнул:
– Эй, армяшка, посторонись!
Стоявшая подле Наташа схватила его за галстук:
– А еще пионер называешься! Фашист, вот ты кто!
Игорь попытался вырваться, но Наташа держала его крепко. Тогда Тёма очень спокойно, как говорили все в один голос отвел Наташину руку, сказал:
– Не надо меня защищать, я сам, – и с маху ударил Буланова.
Тот не остался в долгу, и началась драка. Силы были неравны: Буланов – сытый, крепкий мальчишка, а Тёма перенес ленинградскую зиму, долгую тяжкую дорогу и только-только нашел себе пристанище. Но дрался он так, что никто не посмел вмешаться или остановить, помочь, – он не защищался, он бил наотмашь, не глядя, не замечая крови, хлынувшей из носу, не чувствуя ударов, – слепо, упорно, беспощадно.
– Что тут такое? – спросил Андрей, останавливаясь в дверях. И так как его просто не услышали, он подошел к мальчикам, схватил обоих за шиворот и разнял. Они еще попытались рвануться, но куда там.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81