нежная и безгранично покорная с мужем, неукротимо властная и суровая с чужими. Потом он попытался вспомнить, как выглядит сын, но напрасно: мальчика он забыл.
Деметрио добрался до лагеря. Разметавшись среди борозд, спали солдаты; вперемежку с ними, вытянув голову и закрыв глаза, лежали лошади.
– Хорошо бы передохнуть здесь еще денек, кум Анастасио: лошади пристали.
– Эх, кум Деметрио, знали бы вы, как я по нашим горам тоскую! Не верите? Все мне здесь не по сердцу. И скучно, и тоскливо. Ну, да кто знает, что человеку надо!…
– Сколько отсюда часов езды до Лимона?
– Тут, кум Деметрио, не часами пахнет: дня три придется скакать!
– По правде скажу, жену больно повидать охота. Оторва не замедлила отыскать Камилу.
– Улепетывай отсюда. А то Деметрио все равно тебя прогонит. Сам мне говорил. Хочет съездить за своей законной – она у него шибко красивая. Лицо белое-белое, прямо загляденье! Ну, а если не хочешь уезжать, они и для тебя дело найдут. У них есть ребеночек. Вот и будешь его нянчить.
Когда Деметрио вернулся, Камила, заливаясь слезами, рассказала ему обо всем.
– Да наплюй ты на нее – она же тронутая. Все это враки, одни враки.
И так как Деметрио не уехал в Лимон и о жене своей больше не вспоминал, Камила опять повеселела, а Оторва сделалась злой, как скорпион.
XI
Еще до рассвета отряд выступил на Тепатитлан. Всадники рассыпались по шоссе и лежавшему иод паром полю; фигуры их лениво покачивались в такт однообразному и размеренному движению лошадей, исчезая в сумеречной долине, залитой жемчужным светом ущербной луны.
Где-то далеко-далеко лаяли собаки.
– В полдень будем в Тепатитлане, завтра – в Кукио, а потом в горы, – сказал Деметрио.
– А не лучше ли, генерал, – шепнул ему на ухо Сервантес, – заглянуть сперва в Агуаскальентес?
– А что там делать?
– У нас деньги кончаются.
– Как! Сорок тысяч за неделю?
– Только за последние дни мы завербовали человек пятьсот; остальное ушло на аванс и наградные, – все так же тихо пояснил Луис Сервантес.
– Нет, мы прямо в горы. А там поглядим.
– Даешь горы! – подхватили солдаты. – В горы! В горы! Что может быть лучше гор?
На равнине им было тяжело дышать, и они с исступленным восторгом вспоминали горы, мечтая о них, как мечтают о желанной возлюбленной, с которой давно не виделись..
Занимался день. На востоке поднялось облако красной пыли и, расплываясь, превратилось в огромную огненно-алую завесу.
Луис Сервантес натянул поводья, придержал коня и подождал Перепела.
– Так на чем сойдемся, Перепел?
– Я уже сказал, барчук: двести песо за одни часы.
– Нет, я беру все скопом: часы, кольца и прочие безделушки. Сколько?
Перепел заколебался, побледнел и наконец резко бросил:
– Две тысячи за все.
Но тут Луис Сервантес дал маху: в глазах его сверкнула такая откровенная алчность, что Перепел тотчас пошел на понятный:
– Нет, нет. Ничего не продам, кроме часов. Да и те потому, что задолжал двести песо Панкрасио: он меня вчера опять в карты обчистил.
Луис Сервантес вытащил четыре хрустящих бумажки «о двух личиках» и сунул их Перепелу в руку.
– Вообще-то, – присовокупил он, – мне бы интересней весь товар разом забрать. Больше, чем я, тебе никто не даст.
Солнце уже начало сильно припекать, когда Сало неожиданно заорал:
– Эй, Маргарито, белобрысый, твой денщик вот-вот ноги протянет. Твердит, что не может больше идти.
Обессиленный пленник упал посреди дороги.
– Заткнись! – отозвался Маргарито и повернул коня к Федералисту. – Ты что же это, притомился, миленький? Ах ты бедняжка! Вот куплю я для тебя стеклянный колпачок, и будешь ты храниться под ним у меня дома в углу на столике, как младенец Иисус. Только сперва до селения дойти нужно. Сейчас я тебе подмогу.
Белобрысый вытащил саблю и несколько раз ударил плашмя свою жертву.
– Давай веревку, Панкрасио, – потребовал он, и в глазах его появился странный блеск.
Когда Перепел заметил, что федералист уже не шевелится, Маргарито громко расхохотался:
– Экий я, право, дурень! Угораздило прикончить его, когда он почти отучился есть!
– Ну, вот мы и подъезжаем к маленькой Гвадалахаре, – сказал Венансио, завидев аккуратные домики Тепатитлана, живописно раскинувшегося на холме.
Люди Масиаса радостно въехали в городок. Из окон выглядывали румяные лица, сверкали красивые черные глаза. Школы превратились в казармы. Сам Деметрио устроился в ризнице заброшенной часовни. Вскоре под предлогом конфискации оружия и лошадей солдаты, как всегда, разбрелись в поисках
трофеев.
Настал вечер. Ближайшие соратники Деметрио возлежали на паперти, почесывая животы. Венансио, голый по пояс, обстоятельно исследовал свою рубаху, истребляя вшей.
К ограде подошел мужчина и попросил разрешения поговорить с командиром.
Солдаты подняли головы, но никто не ответил.
– Я вдовец, сеньоры, у меня девять малышей, и живу я только тем, что зарабатываю. Не обижайте бедняка!
– О бабе не горюй, дядя, – отозвался Паленый, натиравший себе ноги свечным огарком. – У нас тут с собой одна размалеванная краля, так мы тебе ее по дешевке отдадим.
Мужчина горько улыбнулся.
– Вот только есть у нее дурная привычка, – добавил Панкрасио, лежа на спине и разглядывая голубое небо. – Стоит ей с мужиком повстречаться, она сразу копыта врозь.
Все захохотали, лишь Венансио, сохраняя серьезный вид, указал пришельцу на дверь в ризницу.
Незнакомец робко вошел и рассказал Деметрио о своей обиде. Солдаты начисто обобрали его, даже кукурузного зернышка не оставили.
– А зачем оставлять? – равнодушно ответил Масиас.
Проситель не унимался. Он жаловался, причитал, и Луис Сервантес уже собирался вышвырнуть его вон, как вмешалась Камила:
– Полно, дон Деметрио, не будьте хоть вы бессердечны, прикажите вернуть ему маис!
Луис Сервантес подчинился. Он написал несколько строк, Деметрио скрепил документ закорючкой вместо подписи.
– Храни вас господь, дочка! Да снизойдет на вас его святое благословение! Десять фанег маиса! Как-нибудь год протянем, – сказал мужчина со слезами благодарности, взял бумагу и поцеловал всем руки.
ХІІ
Кукио было уже совсем близко, когда Анастасио Монтаньес, поравнявшийся с Деметрио, промолвил:
– Слушайте, кум, я вам еще не рассказывал… Ну и озорник же этот белобрысый Маргарито! Знаете, какую штуку учинил он вчера с человеком, который пожаловался вам, что мы забрали у него зерно для наших коней? Явился тот с вашим приказом в казарму. «Входи, друг, – говорит ему белобрысый, – входи. По справедливости следует вернуть тебе твое добро. Входи, входи. Сколько фанег мы у тебя забрали? Десять? А ты уверен, что не больше? Да, верно, что-то около пятнадцати… А не целых ли двадцать? Припомни хорошенько. Ты человек бедный, тебе кучу детей кормить надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Деметрио добрался до лагеря. Разметавшись среди борозд, спали солдаты; вперемежку с ними, вытянув голову и закрыв глаза, лежали лошади.
– Хорошо бы передохнуть здесь еще денек, кум Анастасио: лошади пристали.
– Эх, кум Деметрио, знали бы вы, как я по нашим горам тоскую! Не верите? Все мне здесь не по сердцу. И скучно, и тоскливо. Ну, да кто знает, что человеку надо!…
– Сколько отсюда часов езды до Лимона?
– Тут, кум Деметрио, не часами пахнет: дня три придется скакать!
– По правде скажу, жену больно повидать охота. Оторва не замедлила отыскать Камилу.
– Улепетывай отсюда. А то Деметрио все равно тебя прогонит. Сам мне говорил. Хочет съездить за своей законной – она у него шибко красивая. Лицо белое-белое, прямо загляденье! Ну, а если не хочешь уезжать, они и для тебя дело найдут. У них есть ребеночек. Вот и будешь его нянчить.
Когда Деметрио вернулся, Камила, заливаясь слезами, рассказала ему обо всем.
– Да наплюй ты на нее – она же тронутая. Все это враки, одни враки.
И так как Деметрио не уехал в Лимон и о жене своей больше не вспоминал, Камила опять повеселела, а Оторва сделалась злой, как скорпион.
XI
Еще до рассвета отряд выступил на Тепатитлан. Всадники рассыпались по шоссе и лежавшему иод паром полю; фигуры их лениво покачивались в такт однообразному и размеренному движению лошадей, исчезая в сумеречной долине, залитой жемчужным светом ущербной луны.
Где-то далеко-далеко лаяли собаки.
– В полдень будем в Тепатитлане, завтра – в Кукио, а потом в горы, – сказал Деметрио.
– А не лучше ли, генерал, – шепнул ему на ухо Сервантес, – заглянуть сперва в Агуаскальентес?
– А что там делать?
– У нас деньги кончаются.
– Как! Сорок тысяч за неделю?
– Только за последние дни мы завербовали человек пятьсот; остальное ушло на аванс и наградные, – все так же тихо пояснил Луис Сервантес.
– Нет, мы прямо в горы. А там поглядим.
– Даешь горы! – подхватили солдаты. – В горы! В горы! Что может быть лучше гор?
На равнине им было тяжело дышать, и они с исступленным восторгом вспоминали горы, мечтая о них, как мечтают о желанной возлюбленной, с которой давно не виделись..
Занимался день. На востоке поднялось облако красной пыли и, расплываясь, превратилось в огромную огненно-алую завесу.
Луис Сервантес натянул поводья, придержал коня и подождал Перепела.
– Так на чем сойдемся, Перепел?
– Я уже сказал, барчук: двести песо за одни часы.
– Нет, я беру все скопом: часы, кольца и прочие безделушки. Сколько?
Перепел заколебался, побледнел и наконец резко бросил:
– Две тысячи за все.
Но тут Луис Сервантес дал маху: в глазах его сверкнула такая откровенная алчность, что Перепел тотчас пошел на понятный:
– Нет, нет. Ничего не продам, кроме часов. Да и те потому, что задолжал двести песо Панкрасио: он меня вчера опять в карты обчистил.
Луис Сервантес вытащил четыре хрустящих бумажки «о двух личиках» и сунул их Перепелу в руку.
– Вообще-то, – присовокупил он, – мне бы интересней весь товар разом забрать. Больше, чем я, тебе никто не даст.
Солнце уже начало сильно припекать, когда Сало неожиданно заорал:
– Эй, Маргарито, белобрысый, твой денщик вот-вот ноги протянет. Твердит, что не может больше идти.
Обессиленный пленник упал посреди дороги.
– Заткнись! – отозвался Маргарито и повернул коня к Федералисту. – Ты что же это, притомился, миленький? Ах ты бедняжка! Вот куплю я для тебя стеклянный колпачок, и будешь ты храниться под ним у меня дома в углу на столике, как младенец Иисус. Только сперва до селения дойти нужно. Сейчас я тебе подмогу.
Белобрысый вытащил саблю и несколько раз ударил плашмя свою жертву.
– Давай веревку, Панкрасио, – потребовал он, и в глазах его появился странный блеск.
Когда Перепел заметил, что федералист уже не шевелится, Маргарито громко расхохотался:
– Экий я, право, дурень! Угораздило прикончить его, когда он почти отучился есть!
– Ну, вот мы и подъезжаем к маленькой Гвадалахаре, – сказал Венансио, завидев аккуратные домики Тепатитлана, живописно раскинувшегося на холме.
Люди Масиаса радостно въехали в городок. Из окон выглядывали румяные лица, сверкали красивые черные глаза. Школы превратились в казармы. Сам Деметрио устроился в ризнице заброшенной часовни. Вскоре под предлогом конфискации оружия и лошадей солдаты, как всегда, разбрелись в поисках
трофеев.
Настал вечер. Ближайшие соратники Деметрио возлежали на паперти, почесывая животы. Венансио, голый по пояс, обстоятельно исследовал свою рубаху, истребляя вшей.
К ограде подошел мужчина и попросил разрешения поговорить с командиром.
Солдаты подняли головы, но никто не ответил.
– Я вдовец, сеньоры, у меня девять малышей, и живу я только тем, что зарабатываю. Не обижайте бедняка!
– О бабе не горюй, дядя, – отозвался Паленый, натиравший себе ноги свечным огарком. – У нас тут с собой одна размалеванная краля, так мы тебе ее по дешевке отдадим.
Мужчина горько улыбнулся.
– Вот только есть у нее дурная привычка, – добавил Панкрасио, лежа на спине и разглядывая голубое небо. – Стоит ей с мужиком повстречаться, она сразу копыта врозь.
Все захохотали, лишь Венансио, сохраняя серьезный вид, указал пришельцу на дверь в ризницу.
Незнакомец робко вошел и рассказал Деметрио о своей обиде. Солдаты начисто обобрали его, даже кукурузного зернышка не оставили.
– А зачем оставлять? – равнодушно ответил Масиас.
Проситель не унимался. Он жаловался, причитал, и Луис Сервантес уже собирался вышвырнуть его вон, как вмешалась Камила:
– Полно, дон Деметрио, не будьте хоть вы бессердечны, прикажите вернуть ему маис!
Луис Сервантес подчинился. Он написал несколько строк, Деметрио скрепил документ закорючкой вместо подписи.
– Храни вас господь, дочка! Да снизойдет на вас его святое благословение! Десять фанег маиса! Как-нибудь год протянем, – сказал мужчина со слезами благодарности, взял бумагу и поцеловал всем руки.
ХІІ
Кукио было уже совсем близко, когда Анастасио Монтаньес, поравнявшийся с Деметрио, промолвил:
– Слушайте, кум, я вам еще не рассказывал… Ну и озорник же этот белобрысый Маргарито! Знаете, какую штуку учинил он вчера с человеком, который пожаловался вам, что мы забрали у него зерно для наших коней? Явился тот с вашим приказом в казарму. «Входи, друг, – говорит ему белобрысый, – входи. По справедливости следует вернуть тебе твое добро. Входи, входи. Сколько фанег мы у тебя забрали? Десять? А ты уверен, что не больше? Да, верно, что-то около пятнадцати… А не целых ли двадцать? Припомни хорошенько. Ты человек бедный, тебе кучу детей кормить надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30