Что случилось?
За осенью последовала снежная зима, печальная, пустынная. Мы были теперь единственными постояльцами в этом скромном пансионе и из-за холода ели не за табльдотом в отдельной комнате, как прежде, а в большом общем зале ресторана. Однажды во время завтрака за соседний столик сел человек высокого роста, довольно красивый для своей социальной среды, судя по всему, он был лакеем, и заказал стакан вина.
Мария со своей обычной развязностью стала разглядывать посетителя, как бы оценивая его стати, и тут же впала в задумчивость, а он вскоре ушел, явно смущенный таким лестным вниманием.
– Какой красавец! – воскликнула Мария, обращаясь к хозяину.
– Это мой бывший портье, – ответил он.
– В самом деле? Какая у него величественная осанка, это редкость для людей его круга. Ничего не скажешь, настоящий красавец!
Мария, к великому удивлению хозяина, пустилась в рассуждения по поводу особенностей мужской красоты.
На следующий день красавец портье уже сидел на своем месте, когда мы вошли в зал. Он надел воскресный костюм, тщательно причесался, нафиксатуарил бороду, – одним словом, по всему было видно, что его предупредили об одержанной им победе. И вот этот увалень, поздоровавшись с нами и получив в ответ изящное приветствие моей жены, позирует перед нами, будто настоящий красавец.
На следующий день он снова появился, решив на этот раз перейти в наступление. С присущим его профессии вкусом он вступил в разговор, однако не утруждая себя попыткой, как обычно делают в таких случаях, охмурить сперва мужа, обратился с пошлой галантностью непосредственно к моей жене.
Все это даже представить себе невозможно! Но тем не менее Мария, изящная и привлекательная, как ни в чем не бывало поддержала эту беседу, нимало не смущаясь присутствием мужа и детей.
Я еще раз пытаюсь открыть ей глаза, умоляю ее беречь свою репутацию, но в ответ получаю только уже привычное возмущение по поводу моего «пакостного воображения».
Вскоре появился еще один позер, толстяк, хозяин деревенской табачной лавочки, у которого Мария покупала всякую галантерейную мелочь. Более хитрый, чем портье, и вместе с тем более предприимчивый, он попытался сперва завоевать меня. Во время первой встречи, весьма нагло уставившись Марии в лицо, он, обернувшись к хозяину гостиницы, воскликнул громко:
– Господи, какая же это красивая семья!
Сердце Марии сразу растаяло, а ее обожатель стал ежедневно появляться в гостинице.
Как-то вечером он был навеселе, а следовательно, и смелым. Он подошел к нам – мы играли в триктрак – и, наклонившись к Марии, попросил ее объяснить правила игры. Стараясь быть как можно более вежливым, я все же сделал ему замечание, и он возвратился на свое место. Но Мария, обладая более чувствительным сердцем, чем я, сочла, что должна сгладить нанесенное ему оскорбление, и, обернувшись к нему, спросила ни с того ни с сего:
– Вы играете в биллиард?
– Нет, сударыня, вернее, плохо, но я к вашим услугам!
Сказав это, он встал, подошел к нам и предложил мне сигару.
А когда я отказался, он обратился к Марии с тем же предложением:
– А вы, сударыня?
К счастью для нее, для табачной лавочки и для будущего моей семьи, она тоже отказалась кокетливо-благодарным жестом.
Но как это человек мог осмелиться предложить в ресторане сигару светской женщине, да еще в присутствии ее мужа?
Так что же, я безумный ревнивец или жена моя ведет себя настолько неприлично, что вызывает желание у первого встречного?
После истории с сигарой я закатил ей сцену у себя в комнате исключительно с целью разбудить эту сомнамбулу, которая, даже не подозревая об этом, шла прямым путем к своей гибели. Чтобы подвести итоги, я безжалостно перечислил все ее старые и новые грехи, разобрал во всех подробностях ее поведение.
Бледная, с синяками под глазами, Мария выслушала меня до конца, ни слова не говоря. Потом она встала и пошла к себе, чтобы лечь спать. Но в этот раз, впервые в своей жизни, я опустился до того, что решил следить за ней. Сбежав вниз, я занял пост у двери ее комнаты, чтобы подглядывать в замочную скважину.
Служанка, освещенная лампой, сидит прямо передо мной. Мария, очень взволнованная, ходит, говорит о моих несправедливых подозрениях, будто обвиняемая произносит защитную речь. Она повторяет мои выражения, словно хочет этим избавиться от них, выкинуть их из головы.
– А ведь я совершенно невинна! Хотя мне не раз представлялась возможность грешить.
Затем она ставит на стол бутылку пива и два стакана, наполняет стаканы и чокается со служанкой.
Boт она садится напротив девушки, наклоняется к ней совсем близко и не сводит глаз с ее груди. У нее причудливо сокращаются мускулы рта, подобно тому как у лошади, страдающей тиком, все время подергиваются губы. Она прижимается головой к груди служанки, обнимает ее за талию и говорит:
– Подружка, поцелуй меня.
– Подружка! – отвечает служанка робким голосом.
– Поцелуй меня, – повторяет Мария свою просьбу.
Служанка целует ее в щеку.
– Раз целовать грудь преступление, то хоть погладь меня по голове.
Служанка начинает ей чесать волосы, а Мария раскидывается на двух стульях, кладет голову на колени девушки, голос ее становится глухим, тягучим, словно она впадает в какое-то оцепенение.
Она стонет, она несчастна! Бедная Мария! И она ищет утешения вдали от меня, хотя я единственный, кто мог бы ей помочь избавиться от угрызений совести. Внезапно она выпрямляется и к чему-то прислушивается, глядя на дверь:
– Там кто-то есть!
Я убегаю. Когда же, спустя некоторое время, возвращаюсь на свой пост, то застаю Марию полуодетой. Она показывает служанке свои плечи, обращает ее внимание на красоту линий, всячески пытается привлечь ее внимание к своему голому телу. Но так как это не производит впечатлений на служанку, она продолжает свою защитительную речь:
– Он сумасшедший, тут нет сомнений, и я боюсь, что он меня отравит. У меня какие-то боли в желудке… Нет, не думаю!… Надо бежать в Финляндию, ведь верно?… Но он от этого умрет, потому что он так любит детей…
Что все это может означать? Конечно, раскаяние. Я уличил Марию в ее тайных страстях, она охвачена отвращением и ищет убежища на груди женщины. Испорченный ребенок, коварная негодяйка и прежде всего несчастное создание.
Всю ночь я не мог сомкнуть глаз, я был убит горем. В два часа ночи Мария стала кричать во сне, причем так ужасно, что, охваченный жалостью, я постучал в стенку, чтобы ее освободить от страшных видений. К слову сказать, это случалось не в первый раз.
Наутро она меня поблагодарила за то, что я ее разбудил, и тогда, исполненный к ней сочувствия, я приласкал ее и спросил, не надо ли ей в чем-то признаться… другу?
Нет! Представьте себе, ей нечего сказать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76