Мужа в армию она провожала без плача, всю ночь они с Иваном разговаривали, но не об армии, не о семейной жизни, не о любви; просто говорили и говорили, а о чем – не вспомнить.
– Идет! – вдруг загалдела толпа. – Проявился! Гребет! «Пролетарий»!
Так и было. На широком и сейчас зеленом плесе показался пароход «Пролетарий»– самый старый и знаменитый на Оби. Издалека было слышно, как бодренько молотит по воде плицами да попискивает меньшим гудком на перекатах, которых сейчас и в помине не было, но на которых полагалось попискивать. Знаменитый пароход! Это он увозил на войну старокороткинцев, он и возвращал кое-кого целым, кое-кого искалеченным, кое-кого вернуть не сумел… Странное, неожиданное чувство охватило Ивана: пьяной бесшабашной радости. «Уезжаю! – только подумал он, как в груди мгновенно растаял холодный комок. – Уезжаю!» Мать, понятно, было жалко оставлять одну в большом доме, но, если подумать, обойдется: мать круглые сутки возится со своими телятами, а придет домой – письмо от Ивана, каждодневное письмо, как и жене Насте. А все остальное: Любка Ненашева, которая еще одному хорошему человеку жизнь ломает, механик Варенников с водкой и махинациями своими, Марат Ганиевич, который похудел на девять килограммов и читал в классах стихи о сладости смерти, – все это вались куда провалишься! Не обычный пароход «Пролетарий» греб колесами навстречу Ивану Мурзину, а небо с другими облаками, земля с другой травой и деревьями, другая вода, другие закаты и восходы – другой мир; и уже мерещилось Ивану, что и он изменился и все в нем другое: сердце, легкие, волосы, руки и ноги. «Все будет другое! – жестко подумал Иван. – Ну вот, все будет другое, и – ничего, так и полагается!» Иван выпрямился, спокойно огляделся, вздохнул полной грудью и… увидел Любку. Шла неторопливо к прочим Ненашевым, пальто длинное нараспашку, юбка – короткая, словно набедренная повязка, движется в правильном направлении, а неотрывно смотрит в небо. И вот чудно: если бы и со спины на нее смотреть, когда не видно мини-юбки, и тогда совсем голой казалась эта зараза Любка Ненашева, хоть тулуп на нее надрючь. Любка, хоть смотрела в небо, издалека заметила Ивана, но виду не показала, а, подойдя к Ненашевым, встала руки в боки, точно и не портила жизнь хорошим людям.
– Иван, Ванюшенька, сыночек мой родненький! – вдруг заголосила мать. – Ой, да что я без тебя делать-то буду?… Ой, да как ты без меня-то будешь?
Это причаливал к крохотному дебаркадеру шипящий теперь и огромный пароход «Пролетарий». Шел он вверх по течению, поэтому не развертывался, чтобы пристать, а прямо ткнулся в дебаркадер, полетела на берег легость, закрепили чалки и вот – извольте проходить на судно, товарищи призывники! Милости просим. Так и кричали с парохода молодые парни, тоже призывники, так как пароход «Пролетарий» собирал будущих солдат с обских берегов, от самого Александрова до старинного города Ромска – столицы нарымских болот, рек и тайги.
– Иван, Ванюшенька, сыночек! Покидаешь ты меня, сыночек мой ненаглядный!
Мать припала к груди Ивана мокрым лицом, дрожала, задыхалась; пахло от нее молочными телятами. Иван ломал себя, чтобы тоже не разреветься; дядья, свояки, кумовья, двоюродные и троюродные братья и сестры терпеливо ждали своей очереди прощаться с Иваном, а когда мать на секунду оторвалась от сына, никто из родни обниматься не полез – уступали очередь Насте. Она медленно подошла к мужу, не обнимая, поцеловала в щеку, сжала его руки сильными пальцами.
– Все хорошо и правильно, Иван! – сказала Настя. – Ни о чем не жалею. Не ешь себя: ты – чистый и хороший человек. До свидания! – И вдруг страстно сжала пальцы в кулаки. – Может быть, скоро все сбудется. До свидания!
Уже посадили на пароход своего солдата Сопрыкины, жуткий вой стоял среди родни Петьки Колотовникова, а у Ненашевых было потише. Когда Иван глянул в их сторону, то сразу увидел Любку, которая на высоких каблуках, покачиваясь, как подсолнух на ветру, шла прямиком к нему. Родня, то есть Мурзины, тоже увидела приближающуюся Любку и вся ощетинилась, словно не человек подходил, а напирал ослепший бульдозер. «Нахалка!» – охнула Иванова двоюродная сестра. «Бесстыжая!» – всхлипнула мать Ивана, а дядя Демьян громко сказал: «Руки-ноги надоть ей переломать, чтобы не вихлялась!»– и только жена Настя была по-прежнему спокойной.
– Здравствуйте! – между тем вежливо и робко сказала Любка. – Вот, пришла попрощаться… – Она сделала два шага к Ивану, чинная, как школьница, и продолжала:– Может, теперь никогда, Иван, не увидимся. Ты в армию, а я на киноартистку учиться еду. Ну где нам встретиться? В Москве я такой занятой буду, что и в деревню не приедешь… Прощай, Иван, мой школьный товарищ!
На пароходе Иван только силой протиснулся к боковому поручню нижней палубы, вынув из кармана чистый носовой платок, приготовился махать, когда «Пролетарий» отойдет подальше. А пароход пошел резво, и толпа провожающих на берегу как-то очень быстро слилась в один островок, сквозь невольные слезы было теперь трудно различить Мурзиных, Колотовкиных, Ненашевых, Сопрыкиных, однако Иван три фигуры долго не терял из виду – мать, Настю, Любку. Казалось, все трое стоят в опасной близости от кромки высоченного яра, выше всех ростом, ярче, но это только Иван видел их такими.
А потом раздался тоненький гудок, растаял в воздухе, и сразу громко изо всех динамиков пароходного радио певица принялась спрашивать: «Как тебе служится, как тебе дружится, мой молчаливый солдат?» И в мире опять все переменилось, то есть берег был не просто далеким, а был другим берегом, как и небо, река, птица, и потому Иван дышал другим воздухом, думал незнакомыми словами, слышал и видел не так, как раньше, а совсем по-другому.
Старо-Короткино уменьшалось, уже нельзя было отличить Дворец культуры от тракторного гаража, домишки сделались маленькими и слепыми, люди на берегу, слившись, походили на цветную ленту, которую кто-то медленно сматывал, это постепенно закрывала Старо-Короткино крутая излучина Оби, поголубевшей от наплывшего на солнце дымчатого облака. Эх, Старо-Короткино, Старо-Короткино! Лучшей деревни на всей земле не было, – и нет, и никогда не будет.
– Иван Мурзин! – раздался начальственный голос. – Подойдите ко мне. Бегом!
Иван подбежал, встал ровно, руки по швам. Лейтенант ему приветно улыбнулся, потом стал совсем строгим, криком подозвал всех остальных старокороткинцев, которые по примеру Ивана тоже встали прямо.
– Иван Мурзин назначается старшим группы, – сказал лейтенант таким голосом, от которого спине стало холодно. – Соблюдать дисциплину. Не употреблять спиртные напитки. Не играть в азартные игры. Не ходить по каютам первого класса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68