– Филаретов А. А. здесь без адреса, как все дела хозяйка, то есть мы, решаем… Значится, я вас правильно поняла, что об будущий понедельник мебелишку брать можно?
– Правильно. Учтите, понадобятся два грузовика, чтобы перевезти мебель неразобранной.
– Мы и три пригнать можем, Настасья Глебовна. Значит, до свидания!
– До свидания, Любовь Ивановна!
Женщины вышли на крыльцо, наперебой уступая дорогу друг другу, улыбались плакатами «Применяйте зубную пасту „Здоровье“, а на Ивана, точно его на белом свете не было, внимания не обращали.
– До понедельника, Настасья Глебовна!
– До понедельника, Любовь Ивановна!
Мужа Настя обнаружила в тот момент, когда Любка с лошадиным топотом – иноходец – начала прощупывать деревянный тротуар заграничными своими сабо на платформе. И вот что интересно: чем дальше уходила Любка, тем громче становился лошадиный топот, чего по физическим законам быть не могло. Иван хотел слезть с перилины, но Настя боком прижалась к его коленям, не спуская глаз с исчезающей покупательницы гарнитура, на нервной почве попавшего в благословенное Старо-Короткино. Когда же Любка растворилась в домах и кедрачах, Настя негромко сказала:
– Я впервые так близко и подробно рассмотрела Ненашеву. И впервые с ней разговаривала…
Жена замолкла, Иван затаился, почуяв, что ничего хорошего в паузе Насти нет и быть не может – добром и великодушием, пониманием и безысходностью, мудростью старухи и щедростью чемпиона, по доброй воле уходящего побежденным, – вот как звучали слова жены и длинная ее пауза. «Неужели я при Любке что-нибудь такое сделал, что Настя опять начнет молчать или втихомолку плакать, – обреченно думал Иван. – Нет, бежать надо из деревни, бежать, пока мы с Настей живы-здоровы. Оба надорвемся, если хоть одну лишнюю неделю здесь проживем!»
– Ничего я не увидела, ничего не поняла, – продолжала Настя, – но думаю, таких женщин, как она, природа производит редко, точно гигантский алмаз или, наоборот, уродство какое-нибудь, вроде сиамских близнецов. Молчи, Иван! Таких женщин любят долго, может быть, навсегда… А ты, сделай одолжение, погуляй, не возвращайся домой часа два. Я, может быть, усну…
По тому же тротуару, что и Любка, уходил к синим кедрачам изгнанный из собственного дома Ванюшка Мурзин. Проверять, созрели или не созрели кедровые шишки, теперь нужды не было, и пришлось за околицей свернуть, чтобы подняться на самую высокую точку речного яра – метров пятьдесят до кромки воды. Ванюшка повалился на траву, лег на грудь, подперев голову руками, принялся наново, как турист, интересоваться великой Обью, думая неторопливо: «Чего это я заклинился? Река как река. Этот берег правый, тот – левый, посередине – фарватер. Енисей, говорят, шире. Лена, рассказывают, в любом месте – море. И быть такого не может, что Обь – самая большая река в мире! Любой учебник географии скажет…»
Потом Ванюшка размышлял о том, что после устья Роми на глинистых берегах Оби – сотни километров в обе стороны – нету ни каменных гряд, ни каменных россыпей, ни просто камня. Только глина да речной просеянный песок. «Ха-ха два раза! – думал Иван. – И утопиться-то не изловчишься! А в какой-нибудь другой, нормальной реке, привязал вицей камень на шею и – пожалуйста!»
6
За мебелью приехали, как договорились, в понедельник, прибыл и сам Филаретов А. А., в стеснении помахивающий, словно от комаров, черемуховой веткой, и было такое впечатление, словно он оказался тут случайно и не имел прямого отношения к двум грузовикам с успевшими слегка «причаститься» шоферами и добровольными грузчиками, среди которых – этот везде, где шумно, поспеет! – главенствовал дядя Демьян, поднадевший для солидности брезентовый фартук. Племяннику он руку не подал, только кивнул – почти четыре года не забывал игру в «очко» и даже на гулянке по возвращении из армии племяша сидел в дальнем углу – такой принципиальный.
– Где тут эта самая?… – смутно поинтересовался Филаретов А. А., как только из кабины первого грузовика выпорхнула разнаряженная Любка Ненашева-Смирнова-Филаретова. – Скажите, пожалуйста, где мебель?
– В доме! – удивленно ответил Костя, первым вышедший на крыльцо. – Мебель, дяденька, бывает в доме…
Ясное дело, на шум явился и кое-какой бездельный деревенский народ, истомившийся от скуки на скамеечках, полатях и в палисадниках. Приплелись, конечно, всем списочным составом старики со старухами, живущие на законной пенсии, примчались разнообразные школьники, приостановились, как бы случайно и на минуточку, одиночные представители деревенской интеллигенции. Небольшой, но все-таки митинг запросто можно было организовать, тем более что имелся налицо сам Филаретов А. А.
– Входите, пожалуйста! – пригласила Настя. – Ради бога, Костя, поиграй полчасика в палисаднике, буду признательна и две сказки расскажу… Иван, помоги людям разобраться с мебелью…
Зараза Любка великодушно сказала:
– Ах, не беспокойте своего супруга, Настасья Глебовна! Я рабочей силой обеспечена… Только бы ничего не поцарапали.
Когда под гневные и хриплые команды дяди Демьяна, который потому и поехал грузчиком, что метил на руководящее место, дело быстро наладилось и уже шло к концу, за кучкой зевак поднялась столбом пыль, взревел и сразу заглох мотор «газика», и из него выглянул председатель Яков Михайлович; обвел взглядом всех, громко поздоровался, хлопнул дверцей и уехал, опять запылил желтой высохшей глиной. Может быть, ошибся Иван Мурзин, но ему показалось, что председатель посмотрел на Филаретова А. А. одновременно насмешливо и укоризненно.
Между тем погрузка закончилась, и Настя, Иван и Любка с Филаретовым А. А. да Костя вошли в пустой гулкий дом, чтобы произвести последнее мероприятие по скоростной ликвидации мебели. Слово, конечно, взяла Любовь Ивановна.
– Представьте, Настасья Глебовна, считаю я плохо… Ах, токо одно расстройство! – Она по-королевски повела рукой в сторону мужа. – Искандер, рассчитайся.
Иван с большой надеждой посмотрел на жену, хотя в доме не было ни дивана, ни кровати, чтобы Настя могла упасть на них хохотать, но даже улыбчивой морщины не заметил он на лице жены, одной рукой принимающей деньги, а второй поглаживающей горло, чтобы не ныло от желания рассмеяться.
– Полная цена минус двадцать пять процентов амортизации, – сказал «Искандер» Филаретов. – Пересчитайте все-таки, Настасья Глебовна.
– Пустяки, Александр Александрович! Живите счастливо, от всей души желаю. Прощайте!
– Что вы, Настасья Глебовна! – испугался Филаретов А. А. – Не хотите, чтобы мы пришли к пароходу?
– Приходите.
Рычали два грузовика за стенами дома, шумели глухие старики и старухи, не желая покидать спектакль до того, как опустится занавес, и на всю пустую квартиру, счастливый ее гулкостью, Костя запел боевую песню, сочиненную на ходу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68