— Вернешься в Лондон. Отлично. Я поеду с тобой, и мы проведем полезный, приятный день.
Мартышка сжался. Он не воскликнул: «Так я и знал!», но как бы и воскликнул. Оставшись без заботливой жены, Фредерик Алтамонт Корнуоллис, пятый граф Икенхемский, снова принялся за свое.
— Ты спрашиваешь, — сказал когда-то один вдумчивый «трутень», — почему при словах «дядя Фред» Мартышка синеет и выпивает два виски кряду. Я объясню. Дело в том, что этот дядя — истинный динамит. Он немолод, но при случае становится таким, каким себя чувствует, то есть лет двадцати с небольшим. Не знаю, знакомо ли тебе слово «эксцессы». Если знакомо, примени к нему, не ошибешься. Пусть Мартышка расскажет, например, про собачьи бега.
Если бы лорд Икенхем его слышал, он бы первым признал, как это верно. Клонясь к закату, он сохранил стройность, живость и чистоту подвыпившего студента. За последние годы он не раз втягивал племянника в приятнейшие авантюры, самой удачной из которых были именно собачьи бега, хотя, по его мнению, полисмен поумнее ограничился бы мягким укором.
— Вероятно, ты понял из моих слов, — продолжал пятый граф, — что тетя Джейн уехала на несколько недель и я невыносимо страдаю. Точь-в-точь этот тип, который места себе не находил без любимой газели. Однако…
— Дядя… — вставил Мартышка.
— Однако, — сказал дядя, — у любой тучи, если вглядеться, есть серебряная каемка. В данном случае утешает то, что я снова сам себе хозяин. Трудно передать, как я люблю тетю Джейн, но иногда… какое бы тут выбрать слово?.. я скован при ней, не могу себя выразить. Она считает, что мне не надо ездить в Лондон. Я так не считаю. Когда живешь в сельском склепе, ржавеешь, отстаешь от жизни. Не уверен, что я назову тебе хоть одного вышибалу, а я их знал поголовно. Вот почему…
— Дядя!..
— Вот почему, несмотря на страдания, я могу пережить ее отъезд. Сообщи, когда соберешься в Лондон, и я — к твоим услугам. Ах ты господи, как же я молод! Видимо, это от погоды.
Мартышка стряхнул с сигары пепел и отхлебнул бренди. Взгляд его был холоден и суров.
— Дядя Фред, — сказал он, услаждая слух своего ангела, — об этом не может быть и речи.
— То есть как?
— Вот так. На собачьи бега я не поеду.
— Зачем же бега? Хотя там очень полезно и приятно. Изучаешь душу народа.
— Никуда не поеду. Будешь в Лондоне, заходи. Накормлю, дам хорошую книгу. И все.
Лорд Икенхем помолчал, размышляя о тлетворности денег. Раньше, когда Мартышка сидел без гроша, служил в суде и время от времени пытался занять у дяди пять фунтов, он бы не посмел возражать. Деньги изменили его, растлили. Старая история, думал граф.
— Что ж, — сказал он, — если ты не хочешь…
— Не хочу, — подтвердил Мартышка. — Не вздыхай, я не сдамся. Гермионе и так не нравится, что я в этом клубе «Трутни». Как ни печально, она о тебе слыхала.
— Моя жизнь — открытая книга, — сообщил граф.
— Слыхала и боится, что это у нас в роду. Вечно твердит: «Надеюсь, ты не похож на дядю».
— Ты ее не понял. Видимо, она говорит: «…похож на дядю». Или: «Постарайся, мой друг, быть похожим на дядю».
— В общем, я должен следить за собой, как последняя собака. Если она догадается, что я… немного легкомыслен, свадьбе не бывать.
— Значит, ты не согласишься, чтобы я приехал к ним в образе лакея? Жаль, вышло бы очень смешно.
— О господи!
— Просто предложил. Да я и сам не могу, пришлось бы сбрить усы, а я к ним исключительно привязан. Если нет детей, кого и любить? Усы. Значит, твоя Гермиона — из таких?
— В каком смысле?
— Ну, полна благородства. Принципы всякие… В общем, истинная дочь Англии.
— Да, да! Просто жуть. Не увидишь — не поверишь.
— Жду с нетерпением.
— У меня есть фотография, — сказал Мартышка, вынимая ее из нагрудного кармана, как вынимают кролика из цилиндра. Лорд Икенхем долго изучал портрет.
— Поразительное лицо.
— А глаза, глаза!
— Вот именно.
— А нос!
— И нос заметил. Видимо, очень умна.
— Еще бы! Пишет книжки.
— Ой!
Дикое подозрение зародилось в Мартышкиной душе.
— Она тебе не нравится? — спросил он.
— Понимаешь, — осторожно ответил лорд Икенхем, — я вижу, что она… скажем так, исключительная женщина. Но тебе она не пара.
— Почему?
— Мне кажется, она тебя подомнет. Ты смотри, какой подбородок. А глаза? Так и сверкают.
— Что тут плохого?
— В домашних условиях — очень опасно. При таком взоре нужен стальной муж. Ты стальной? Нет. Как и я, ты истинный подкаблучник.
— В каком смысле?
— Подкаблучником я называю человека, который каждое утро относит жене завтрак, и воркует, и кукует, пока она ест. Лично мне такие люди нравятся, но им нельзя жениться на писательницах с твердым подбородком и сверкающим взором. Их удел — хрупкая женщина, которая воркует вместе с ними, а уж кукует — говорить нечего! Тем, кто ищет жену, я советую: выбери такую, которую можно пощекотать. Можно пощекотать твою Гермиону? Ни в коем случае. Она выпрямится во весь рост и скажет: «Милостивый государь!»… Идеальная жена для таких, как ты, — наша Салли.
При этом имени Мартышка застыл и покрылся тонким льдом. Более чувствительный человек, чем его дядя, послал бы за вязаной кофтой.
— Мне показалось, что у Коггза что-то с ногами, — отрешенно произнес племянник. — Он прихрамывает.
— С самого ее приезда, — продолжал граф, которого теперь не могли отвлечь самые пленительные темы, — я мечтал о том, чтобы у вас что-нибудь вышло. Наконец ты сказал, что все в порядке. И вдруг, — он повысил голос, — вы поссорились! Не понимаю, как можно поссориться с Салли! Конечно, виноват ты?
Мартышка хотел бы промолчать, но не вынес несправедливости.
— Ничего подобного! — вскричал он. — Ты сперва узнай, как все было!
— С удовольствием, — согласился граф. — Самое время. Из Салли ничего не вытянешь.
— Ты ее видел?
— Она приезжала с Отисом недели две назад, оставила бюст. Вон он стоит.
Мартышка холодно взглянул на бюст.
— Ничего не объяснила?
— Сказала, что вы расстались. Больше ничего.
— Да? — откликнулся Мартышка, тяжело дыша носом. — Хорошо, я объясню. Я отказался исполнить ее просьбу, и она меня назвала синюшным кроликом.
— Вероятно, это очень красиво. Голубой кролик…
— Поговорили, обсудили. В общем, вернула кольцо и письма. Заметь — с посыльным.
— Ах, какой влюбленный не ссорится! Надо было помириться на следующий день.
— Ну, а мы вот не помирились. Собственно, кролик — это последняя капля. Мы все время ссорились.
— По каким причинам?
— Во-первых, брат. Мне от него худо.
— Да, Отис — на любителя. Салли говорит, он теперь издатель. Наделает дел, как с антикварной лавкой. Ты ей сказал, что тебе от него худо?
— Сказал. Она обиделась, но не очень. А вот когда я просил бросить скульптуру…
— Зачем?
— Там все такие противные, с бородами. — Мартышка снова вздрогнул, но в суровом стиле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Мартышка сжался. Он не воскликнул: «Так я и знал!», но как бы и воскликнул. Оставшись без заботливой жены, Фредерик Алтамонт Корнуоллис, пятый граф Икенхемский, снова принялся за свое.
— Ты спрашиваешь, — сказал когда-то один вдумчивый «трутень», — почему при словах «дядя Фред» Мартышка синеет и выпивает два виски кряду. Я объясню. Дело в том, что этот дядя — истинный динамит. Он немолод, но при случае становится таким, каким себя чувствует, то есть лет двадцати с небольшим. Не знаю, знакомо ли тебе слово «эксцессы». Если знакомо, примени к нему, не ошибешься. Пусть Мартышка расскажет, например, про собачьи бега.
Если бы лорд Икенхем его слышал, он бы первым признал, как это верно. Клонясь к закату, он сохранил стройность, живость и чистоту подвыпившего студента. За последние годы он не раз втягивал племянника в приятнейшие авантюры, самой удачной из которых были именно собачьи бега, хотя, по его мнению, полисмен поумнее ограничился бы мягким укором.
— Вероятно, ты понял из моих слов, — продолжал пятый граф, — что тетя Джейн уехала на несколько недель и я невыносимо страдаю. Точь-в-точь этот тип, который места себе не находил без любимой газели. Однако…
— Дядя… — вставил Мартышка.
— Однако, — сказал дядя, — у любой тучи, если вглядеться, есть серебряная каемка. В данном случае утешает то, что я снова сам себе хозяин. Трудно передать, как я люблю тетю Джейн, но иногда… какое бы тут выбрать слово?.. я скован при ней, не могу себя выразить. Она считает, что мне не надо ездить в Лондон. Я так не считаю. Когда живешь в сельском склепе, ржавеешь, отстаешь от жизни. Не уверен, что я назову тебе хоть одного вышибалу, а я их знал поголовно. Вот почему…
— Дядя!..
— Вот почему, несмотря на страдания, я могу пережить ее отъезд. Сообщи, когда соберешься в Лондон, и я — к твоим услугам. Ах ты господи, как же я молод! Видимо, это от погоды.
Мартышка стряхнул с сигары пепел и отхлебнул бренди. Взгляд его был холоден и суров.
— Дядя Фред, — сказал он, услаждая слух своего ангела, — об этом не может быть и речи.
— То есть как?
— Вот так. На собачьи бега я не поеду.
— Зачем же бега? Хотя там очень полезно и приятно. Изучаешь душу народа.
— Никуда не поеду. Будешь в Лондоне, заходи. Накормлю, дам хорошую книгу. И все.
Лорд Икенхем помолчал, размышляя о тлетворности денег. Раньше, когда Мартышка сидел без гроша, служил в суде и время от времени пытался занять у дяди пять фунтов, он бы не посмел возражать. Деньги изменили его, растлили. Старая история, думал граф.
— Что ж, — сказал он, — если ты не хочешь…
— Не хочу, — подтвердил Мартышка. — Не вздыхай, я не сдамся. Гермионе и так не нравится, что я в этом клубе «Трутни». Как ни печально, она о тебе слыхала.
— Моя жизнь — открытая книга, — сообщил граф.
— Слыхала и боится, что это у нас в роду. Вечно твердит: «Надеюсь, ты не похож на дядю».
— Ты ее не понял. Видимо, она говорит: «…похож на дядю». Или: «Постарайся, мой друг, быть похожим на дядю».
— В общем, я должен следить за собой, как последняя собака. Если она догадается, что я… немного легкомыслен, свадьбе не бывать.
— Значит, ты не согласишься, чтобы я приехал к ним в образе лакея? Жаль, вышло бы очень смешно.
— О господи!
— Просто предложил. Да я и сам не могу, пришлось бы сбрить усы, а я к ним исключительно привязан. Если нет детей, кого и любить? Усы. Значит, твоя Гермиона — из таких?
— В каком смысле?
— Ну, полна благородства. Принципы всякие… В общем, истинная дочь Англии.
— Да, да! Просто жуть. Не увидишь — не поверишь.
— Жду с нетерпением.
— У меня есть фотография, — сказал Мартышка, вынимая ее из нагрудного кармана, как вынимают кролика из цилиндра. Лорд Икенхем долго изучал портрет.
— Поразительное лицо.
— А глаза, глаза!
— Вот именно.
— А нос!
— И нос заметил. Видимо, очень умна.
— Еще бы! Пишет книжки.
— Ой!
Дикое подозрение зародилось в Мартышкиной душе.
— Она тебе не нравится? — спросил он.
— Понимаешь, — осторожно ответил лорд Икенхем, — я вижу, что она… скажем так, исключительная женщина. Но тебе она не пара.
— Почему?
— Мне кажется, она тебя подомнет. Ты смотри, какой подбородок. А глаза? Так и сверкают.
— Что тут плохого?
— В домашних условиях — очень опасно. При таком взоре нужен стальной муж. Ты стальной? Нет. Как и я, ты истинный подкаблучник.
— В каком смысле?
— Подкаблучником я называю человека, который каждое утро относит жене завтрак, и воркует, и кукует, пока она ест. Лично мне такие люди нравятся, но им нельзя жениться на писательницах с твердым подбородком и сверкающим взором. Их удел — хрупкая женщина, которая воркует вместе с ними, а уж кукует — говорить нечего! Тем, кто ищет жену, я советую: выбери такую, которую можно пощекотать. Можно пощекотать твою Гермиону? Ни в коем случае. Она выпрямится во весь рост и скажет: «Милостивый государь!»… Идеальная жена для таких, как ты, — наша Салли.
При этом имени Мартышка застыл и покрылся тонким льдом. Более чувствительный человек, чем его дядя, послал бы за вязаной кофтой.
— Мне показалось, что у Коггза что-то с ногами, — отрешенно произнес племянник. — Он прихрамывает.
— С самого ее приезда, — продолжал граф, которого теперь не могли отвлечь самые пленительные темы, — я мечтал о том, чтобы у вас что-нибудь вышло. Наконец ты сказал, что все в порядке. И вдруг, — он повысил голос, — вы поссорились! Не понимаю, как можно поссориться с Салли! Конечно, виноват ты?
Мартышка хотел бы промолчать, но не вынес несправедливости.
— Ничего подобного! — вскричал он. — Ты сперва узнай, как все было!
— С удовольствием, — согласился граф. — Самое время. Из Салли ничего не вытянешь.
— Ты ее видел?
— Она приезжала с Отисом недели две назад, оставила бюст. Вон он стоит.
Мартышка холодно взглянул на бюст.
— Ничего не объяснила?
— Сказала, что вы расстались. Больше ничего.
— Да? — откликнулся Мартышка, тяжело дыша носом. — Хорошо, я объясню. Я отказался исполнить ее просьбу, и она меня назвала синюшным кроликом.
— Вероятно, это очень красиво. Голубой кролик…
— Поговорили, обсудили. В общем, вернула кольцо и письма. Заметь — с посыльным.
— Ах, какой влюбленный не ссорится! Надо было помириться на следующий день.
— Ну, а мы вот не помирились. Собственно, кролик — это последняя капля. Мы все время ссорились.
— По каким причинам?
— Во-первых, брат. Мне от него худо.
— Да, Отис — на любителя. Салли говорит, он теперь издатель. Наделает дел, как с антикварной лавкой. Ты ей сказал, что тебе от него худо?
— Сказал. Она обиделась, но не очень. А вот когда я просил бросить скульптуру…
— Зачем?
— Там все такие противные, с бородами. — Мартышка снова вздрогнул, но в суровом стиле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37