Бр-р!
– Отчего?
– В окно хлещет вода.
– Да нет, не хлещет.
– Говорю тебе, хлещег. Прямо в окно.
– М-м-м…
Наконец иллюминатор закрыт и завинчен, правда, человек чуть не вывихнул пальцы и промок, как мышь. Скорее опять под одеяло и подложить под голову спасательный круг!
Страдальческий стон.
– Что с тобой?
– Пароход качает.
– М-м-м.
– У меня начинается морская болезнь!
– Да нет.
– Но ведь пароход качает?
– Ничего подобного.
– Так и швыряет!
– М-м-м…
– Неужели ты не чувствуешь качки?
– Совсем не чувствую.
По совести говоря, качка есть, но женщине незачем знать все. Качка даже приятна: сначала вас возносит кверху, мгновенная пауза, пароход потрескивает и плавно опускается. Потом поднимается ваше изголовье…
– Ты все еще не замечаешь качки?
– Ничуточки!
Очень странно видеть собственные ноги выше головы, у них такой необычный вид.
– А мы не можем утонуть?
– Не-ет.
– Пожалуйста, открой окно, я задыхаюсь!
Женатый человек слезает с гладильной доски и снова открывает иллюминатор, едва не поломав при этом пальцы; но ему уже все равно.
– А, ч-черт! – вырывается у него.
– Тебя тоже мутит? – сочувственно спрашивает слабый голос.
– Нет, но в окно брызжет вода. Здесь опять мокро…
С минуту слышны только тяжелые вздохи.
– А здесь глубоко? – осведомляется встревоженный голос.
– Глубоко. Местами около полутора тысяч метров.
– Откуда ты знаешь?
– Читал где-то.
– Полторы тысячи метров. О господи! – Вздохи усиливаются. – Как ты можешь спать, когда под нами такая глубина?
– А почему бы мне не спать?
– Но ведь ты не умеешь плавать.
– Умею.
– Но здесь ты обязательно утонешь. Полторы тысячи метров!
– Я могу утонуть и на глубине в пять метров.
– Но не так быстро.
Слышен шепот, словно кто-то молится.
– А нельзя ли нам сойти с парохода?
– Не-ет.
– Неужели ты не чувствуешь, как пароход бросает из стороны в сторону?
– Да-а-а…
– Ужасная буря, а?
– М-м-м.
«Хокон» высоко поднялся на волне и тяжело заскрипел. В коридоре послышались звонки из кают. Ага, кому-то стало дурно. Еще только пять часов утра, и открытое море – эта часть его называется Фольда – будет тянуться почти до Рёрвика. Хорошенькое удовольствие!
Вздохи на соседней койке усиливаются, превращаются почти в стоны. Потом вдруг наступает тишина Встревоженный супруг торопливо встает поглядеть, что случилось. Ничего. Спит как убитая.
Качка на маленьком судне действует усыпляюще. Как в колыбели.
Ослепительное утро, мы еще в открытом море. Качка стала слабее, но все-таки как-то… В общем, завтракать нет никакой охоты; на свежем воздухе оно лучше.
На палубе, расставив ноги, стоит капитан. Лицо его сияет.
– Сегодня к утру море немного разгулялось, а, капитан?
– Не-ет. Было совсем спокойное.
И вот опять острова, на этот раз, кажется, рыбачьи острова, воспетые Дууном: голые, округлые, чуть подернутые зеленью скалы. Какое здесь страшное одиночество: приземистый крепкий островок, и на нем единственный домик. Лодка и море, вот и все. Ни дерева, ни соседа, ничего. Только скалы, человек и рыба. Да, здесь не надо воевать, чтобы прослыть героем; для этого достаточно жить и добывать себе пропитание.
Рёрвик – первый городок на этих островах. Штук двадцать деревянных домиков, из них три гостиницы, десять кофеен и одна редакция местной газеты; десятка два деревьев да стаи сорок. Наш пароход привез туда муку, а мы там крепко сдружились с одним псом. Если вам доведется побывать в Рёрвике, то имейте в виду – это спаниель, и живет он, кажется, на тамошней радиостанции.
Вокруг городка уже совсем пустынно, только камни, ползучая ива и вереск – собственно, даже не вереск, a Empetrum nigrum, или «кальцифрага» – кустики с черными горьковатыми ягодами, вроде нашей черники. Среди них пасется безрогий бычок и истошно мычит – похоже на гудок парохода, который просится в море. Я не удивляюсь. Кругом скалы, а где нет скал, там почти бездонные торфяные болота. Всюду торф, и складывают его высокими штабелями для просушки. Это и есть те черные пирамиды, которые я видел на островах, тщетно гадая, что это такое. В торфяниках часто попадаются целые стволы и черные пни: когда-то тут был сплошной лес, но с тех пор прошло уже много тысяч лет. Боже, как летит время!
«Хокон Адальстейн» ревет, как бычок на привязи. Ну-ну, мы уже идем! Если же вы и уедете, бросив нас здесь, – тоже ничего, я бы свыкся. Писал бы статейки в здешнюю avisen, ходил бы гулять в лес тысячелетнего возраста. О чем бы я писал? Да на разные актуальные темы – главным образом о бесконечности, о последних тысячелетиях, о том, что новенького у троллей. Где-то, говорят, народы вооружаются и стреляют друг в друга, но это, наверно, неправда. Ведь мы, жители Рёрвика и всего округа Викна, знаем, что человек уважает человека и всегда рад доброму соседу. Вот был тут «Хокон Адальстейн», совсем новенький и уютный пароход, привез тридцать иностранцев из разных стран, и все они были не вооружены и не сражались между собой, а мирно покупали открытки и вообще вели себя как цивилизованные люди. В полдень «Хокон» поднял якоря и продолжал полярный рейс, намереваясь добраться до Бодё и даже до Лофотенских островов. Отважному кораблю счастливого плавания!
Итак, в путь, и берегись ледников! Они тут были везде каких-нибудь двести тысяч лет назад и всюду оставили оттиски своих могучих пальцев. Можешь увидеть здесь их метод работы: горы покрупнее ледник оттачивает, придавая им очертания острых граней и пиков; горы поменьше он сглаживает, закругляет или срезает. А когда ему попадался мощный массив, ледник, засучив рукава, усердно брался за дело: дробил, перемалывал, выдалбливал и пилил, пока среди вершин не возникала глубокая расселина. Отходы он выбрасывал в виде морены, расселину заполнял озерцом и к нему подвешивал водопад. Вот и все. Собственно, это довольно просто и всюду одинаково, и все-таки не наглядишься досыта – до того это красиво и крепко сделано. В этом весь фокус: человеку тоже следовало бы так обтесывать большие и огромные вещи, чтобы они получались острыми и высокими, а вещи маленькие мягко закруглять.
На острове Лека мы видели окаменевшую девушку, которую преследовал своей любовью великан Хестманнёй. В этой легенде, наверно, есть доля правды, потому что тот великан сохранился на острове Хестманнёй. Он тоже каменный и вместе с конем достигает 568 метров.
Но там есть и другие скалы, по которым ясно видно, что это гранитные торосы, наползавшие друг на друга. М-да. Неспокойное тогда было времечко! А на острове Торгет есть гора Торгхаттен, как бы просверленная насквозь, – ее пронизывает громадный коридор, длинный и высокий, как готический храм. Я там побывал и решил, что когда-то это была расселина, которую прикрыло оползнем, так что образовался «потолок».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
– Отчего?
– В окно хлещет вода.
– Да нет, не хлещет.
– Говорю тебе, хлещег. Прямо в окно.
– М-м-м…
Наконец иллюминатор закрыт и завинчен, правда, человек чуть не вывихнул пальцы и промок, как мышь. Скорее опять под одеяло и подложить под голову спасательный круг!
Страдальческий стон.
– Что с тобой?
– Пароход качает.
– М-м-м.
– У меня начинается морская болезнь!
– Да нет.
– Но ведь пароход качает?
– Ничего подобного.
– Так и швыряет!
– М-м-м…
– Неужели ты не чувствуешь качки?
– Совсем не чувствую.
По совести говоря, качка есть, но женщине незачем знать все. Качка даже приятна: сначала вас возносит кверху, мгновенная пауза, пароход потрескивает и плавно опускается. Потом поднимается ваше изголовье…
– Ты все еще не замечаешь качки?
– Ничуточки!
Очень странно видеть собственные ноги выше головы, у них такой необычный вид.
– А мы не можем утонуть?
– Не-ет.
– Пожалуйста, открой окно, я задыхаюсь!
Женатый человек слезает с гладильной доски и снова открывает иллюминатор, едва не поломав при этом пальцы; но ему уже все равно.
– А, ч-черт! – вырывается у него.
– Тебя тоже мутит? – сочувственно спрашивает слабый голос.
– Нет, но в окно брызжет вода. Здесь опять мокро…
С минуту слышны только тяжелые вздохи.
– А здесь глубоко? – осведомляется встревоженный голос.
– Глубоко. Местами около полутора тысяч метров.
– Откуда ты знаешь?
– Читал где-то.
– Полторы тысячи метров. О господи! – Вздохи усиливаются. – Как ты можешь спать, когда под нами такая глубина?
– А почему бы мне не спать?
– Но ведь ты не умеешь плавать.
– Умею.
– Но здесь ты обязательно утонешь. Полторы тысячи метров!
– Я могу утонуть и на глубине в пять метров.
– Но не так быстро.
Слышен шепот, словно кто-то молится.
– А нельзя ли нам сойти с парохода?
– Не-ет.
– Неужели ты не чувствуешь, как пароход бросает из стороны в сторону?
– Да-а-а…
– Ужасная буря, а?
– М-м-м.
«Хокон» высоко поднялся на волне и тяжело заскрипел. В коридоре послышались звонки из кают. Ага, кому-то стало дурно. Еще только пять часов утра, и открытое море – эта часть его называется Фольда – будет тянуться почти до Рёрвика. Хорошенькое удовольствие!
Вздохи на соседней койке усиливаются, превращаются почти в стоны. Потом вдруг наступает тишина Встревоженный супруг торопливо встает поглядеть, что случилось. Ничего. Спит как убитая.
Качка на маленьком судне действует усыпляюще. Как в колыбели.
Ослепительное утро, мы еще в открытом море. Качка стала слабее, но все-таки как-то… В общем, завтракать нет никакой охоты; на свежем воздухе оно лучше.
На палубе, расставив ноги, стоит капитан. Лицо его сияет.
– Сегодня к утру море немного разгулялось, а, капитан?
– Не-ет. Было совсем спокойное.
И вот опять острова, на этот раз, кажется, рыбачьи острова, воспетые Дууном: голые, округлые, чуть подернутые зеленью скалы. Какое здесь страшное одиночество: приземистый крепкий островок, и на нем единственный домик. Лодка и море, вот и все. Ни дерева, ни соседа, ничего. Только скалы, человек и рыба. Да, здесь не надо воевать, чтобы прослыть героем; для этого достаточно жить и добывать себе пропитание.
Рёрвик – первый городок на этих островах. Штук двадцать деревянных домиков, из них три гостиницы, десять кофеен и одна редакция местной газеты; десятка два деревьев да стаи сорок. Наш пароход привез туда муку, а мы там крепко сдружились с одним псом. Если вам доведется побывать в Рёрвике, то имейте в виду – это спаниель, и живет он, кажется, на тамошней радиостанции.
Вокруг городка уже совсем пустынно, только камни, ползучая ива и вереск – собственно, даже не вереск, a Empetrum nigrum, или «кальцифрага» – кустики с черными горьковатыми ягодами, вроде нашей черники. Среди них пасется безрогий бычок и истошно мычит – похоже на гудок парохода, который просится в море. Я не удивляюсь. Кругом скалы, а где нет скал, там почти бездонные торфяные болота. Всюду торф, и складывают его высокими штабелями для просушки. Это и есть те черные пирамиды, которые я видел на островах, тщетно гадая, что это такое. В торфяниках часто попадаются целые стволы и черные пни: когда-то тут был сплошной лес, но с тех пор прошло уже много тысяч лет. Боже, как летит время!
«Хокон Адальстейн» ревет, как бычок на привязи. Ну-ну, мы уже идем! Если же вы и уедете, бросив нас здесь, – тоже ничего, я бы свыкся. Писал бы статейки в здешнюю avisen, ходил бы гулять в лес тысячелетнего возраста. О чем бы я писал? Да на разные актуальные темы – главным образом о бесконечности, о последних тысячелетиях, о том, что новенького у троллей. Где-то, говорят, народы вооружаются и стреляют друг в друга, но это, наверно, неправда. Ведь мы, жители Рёрвика и всего округа Викна, знаем, что человек уважает человека и всегда рад доброму соседу. Вот был тут «Хокон Адальстейн», совсем новенький и уютный пароход, привез тридцать иностранцев из разных стран, и все они были не вооружены и не сражались между собой, а мирно покупали открытки и вообще вели себя как цивилизованные люди. В полдень «Хокон» поднял якоря и продолжал полярный рейс, намереваясь добраться до Бодё и даже до Лофотенских островов. Отважному кораблю счастливого плавания!
Итак, в путь, и берегись ледников! Они тут были везде каких-нибудь двести тысяч лет назад и всюду оставили оттиски своих могучих пальцев. Можешь увидеть здесь их метод работы: горы покрупнее ледник оттачивает, придавая им очертания острых граней и пиков; горы поменьше он сглаживает, закругляет или срезает. А когда ему попадался мощный массив, ледник, засучив рукава, усердно брался за дело: дробил, перемалывал, выдалбливал и пилил, пока среди вершин не возникала глубокая расселина. Отходы он выбрасывал в виде морены, расселину заполнял озерцом и к нему подвешивал водопад. Вот и все. Собственно, это довольно просто и всюду одинаково, и все-таки не наглядишься досыта – до того это красиво и крепко сделано. В этом весь фокус: человеку тоже следовало бы так обтесывать большие и огромные вещи, чтобы они получались острыми и высокими, а вещи маленькие мягко закруглять.
На острове Лека мы видели окаменевшую девушку, которую преследовал своей любовью великан Хестманнёй. В этой легенде, наверно, есть доля правды, потому что тот великан сохранился на острове Хестманнёй. Он тоже каменный и вместе с конем достигает 568 метров.
Но там есть и другие скалы, по которым ясно видно, что это гранитные торосы, наползавшие друг на друга. М-да. Неспокойное тогда было времечко! А на острове Торгет есть гора Торгхаттен, как бы просверленная насквозь, – ее пронизывает громадный коридор, длинный и высокий, как готический храм. Я там побывал и решил, что когда-то это была расселина, которую прикрыло оползнем, так что образовался «потолок».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45