— Доктор тут вроде как на пенсии. В саду у них дети малые бегают; вдова Шоуфарка, старуха, разве что теткой им приходится, но есть на лесопилке женщина, вроде годящаяся им в матери, хоть и выглядит слишком молодо — правда, издали.
— Он, выходит, женат?
В ответ на этот вопрос подбоченившийся было Вавера на минуту поднес левую руку к высоко вскинутым бровям и бессильно уронил ее, издав суховатый смешок — «хе!».
И тут же последовало объяснение:
— О свадьбе на лесопилке никто не слышал и видать ее не видывал, но деток там уже не меньше двух, однако и крестин никаких не было — не очень-то хозяин в ладах с попами да с властями.
— А может молодую хозяйку он с собой привез...
— То-то и оно, что она тут жила еще до того, как он перебрался сюда на жительство.— В'авера умел выражаться не только чеканно, но и деликатно.
— Загляну-ка я к ним, пожалуй!
— Попытаться можно,— пожал плечами Вавера,— но нелюдим он редкостный.
Судя по всему, доктор этот — довольно странный жук, не исключено, что редкой породы, а поскольку я по профессии энтомолог, и, не хвастая, признаюсь, страстный, и поскольку я изучил, определил и классифицировал уже порядочное количество «жуков» среди человеческих особей, то тут же возмечтал познать и сей загадочный экземпляр.
Мы вышли вместе с Ваверой, который как раз направлялся в обход по лесничеству. Я пошел в шлепанцах, едва справляясь с умеренным.
На вершине гряды за межевыми столбами вдруг оборвались лесопосадки восьмидесятилетней давности — владения Ваверы, простиравшиеся по северному склону.
Перед нами к югу спускался ухоженный подлесок.
— Эти рождественские елочки — территория лесопилки,— пояснил Вавера,— полоска-то всего деревцев в сорок, а ходят за ними словно за олеандрами... Только проку от них мало. А какие поля тут испокон веку были — овес да картофель, но как вышел срок аренды — доктор взял и насадил елей. Раньше-то в ту сторону вела от нас широкая дорога, так доктор обузил ее до тропки, теперь по ней только что с тачкой и проедешь. Понятное дело, наш-то граф не мог такого стерпеть, вот и судятся, сколько стоит этот лесок... Ну, я бы еще проводил пана профессора, однако на чужую территорию — ха-ха-ха! — с ружьем на плече и шагу не сделаю!
— Ничего, как услышу — пойду на звук пилы.
— Где там!— Вавера чиркнул спичкой и только после того, как зажег и хорошенько раскурил свеженабитую деревянную трубку, продолжил:
— Заглянул бы сюда пан профессор этак годика три-четыре назад — тогда у Шоуфаров работа кипела вовсю, пилили доски на гробы для военных госпиталей в округе до самой Праги. Это когда пан доктор еще у себя дома нарасхват был. Но задолго до переворота у Шоуфаров перестали пилить. Да и нечего было: загорелись там как-то раз опилки, все штабеля досок до самой реки выгорели. Не будь липы, что прикрыла дом — и тому бы не сдобровать... Да вы, пан профессор, не заблудитесь. Прямо по дорожке вниз, вон туда, где из-за последнего рядка деревцев прямо на нас выглядывает окошко.
Вавера указал на тропинку, бежавшую посреди лесочка длинным прямым коридором со всей строгостью чаровницы-недотроги и сходившуюся в одной точке там, внизу, где Вавера углядел окно.
А я, как ни пялил глаза, все равно окна не увидел.
Облачко табачного дыма, оставленное лесником, уже рассеялось, когда я начал спускаться вниз.
Это выглядело очень торжественно.
Я ковылял меж строгих рядов юных, одетых в зелень красавиц, изящным застывшим жестом протягивавших друг дружке руки, но лишь их зеленые платьица, фасоном напоминавшие парадные одежды придворных корейских танцовщиц, соприкасались каймами — прелестные елочки, как на подбор, стоящие каждая на своем, только ей отведенном месте, словно гимнастки «Сокола» на слете.
Я понял суть Ваверовой иронии насчет разведения олеандров — ему казалось, что подлесок рождественских елочек пестуется в знак протеста графу, признававшему исключительно солидное хвойное хозяйство.
С первого же взгляда было ясно, что елочки высаживал скорее садовник, чем лесник,— недоставало лишь ограды и посыпанных песком дорожек. Ничего этого здесь не было, зато сеть канавок, защищавших склон от губительных ливней, была густа и аккуратна, во всем чувствовалась забота, которая не терпит ни одной сухой веточки, тем более лишайника или паутины.
Тропинка, поросшая чуть поникшей лесной травой, казалась истинным бальзамом для моих истерзанных ног.
Наконец и я разглядел окно, смотрящее на лесной коридор; само строение было настолько мрачным, что еловая зелень вырисовывалась на его стенах светлым узором.
Внизу горная речка шумно спорила со своим каменистым руслом, и одновременно с ее ропотом доносился до меня терпкий аромат садовых цветов.
Сад нарочито обращал на себя внимание зеркальными шарами, украшавшими его и бросавшими в лес ослепительные отблески; но вот из-за трехметровых деревьев, из-под огромной липы, вынырнул настоящий лесной дом, хотя и одноэтажный, зато по-хозяйски обширный, сверху донизу обшитый тесом, почерневшим от времени.
Он стоял за речкой и вместе с неогороженным садом являл собой утеху взору.
Некоторое время я любовался видом, открывшимся с лесной тропы, затем шагнул через ров на проселочную дорогу, выбегающую прямо из-под рощицы, но едва я подошел к речушке и загляделся на ее бурное течение, мне тотчас почудилось, что дом с садом на другом берегу стремительно понеслись прочь — настолько сильным оказался обман зрения, вызванный потоком диких волн. Пришлось зажмуриться, чтобы «остановить» берега и заставить течь реку.
И тут выяснилось, что шум, который я принял за эхо быстрины,— отголосок второго ее рукава, скрытого от глаз густым ольшаником; Шоуфарова усадьба раскинулась на мысу или даже на настоящем острове, омываемом двумя сходящимися ниже потоками.
Пожар, о котором рассказывал Вавера, оставил по себе зримые следы. Сгоревшая лесопильня стояла когда-то на самом мысу, разрезающем поток на два рукава, о чем свидетельствовали обуглившиеся остатки деревянных столбов, черневшие тут и там меж стеблей высокого коровяка, разросшегося так, что на ум приходила мысль о стремлении хозяев замаскировать пожарище.
Огромная липа, защитница дома, напоминала о печальном событии: обгоревшие ветви были спилены на треть кроны, а уцелевшая часть почти лежала на крыше дома, свесившись по другую его сторону — ни дать ни взять памятник герою, прикрывшему друга собственным телом.
У самых стен дома раскинулся большой сад, пылающий яркими красками пионов, китайских лилий, крокусов, дышащий ароматом резеды; властно, торжественно покачивались над этим благодатным уголком земли большие оливы, шелестевшие неторопливо, в свободном ритме, который задавали заросли ольхи — ее листочки то и дело дружно показывали свой серебристый испод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58