Напомните, как вы сказали.
Фефер помедлил, раздумывая над тем, нет ли здесь скрытой насмешки. Вроде бы не было. Процитировал самого себя:
- "Изломанных, разбитых, угнетенных и придавленных людей, которые стояли в центре еврейской дооктябрьской литературы, в советской литературе больше нет. Эти горбатые люди исчезли из нашей жизни..." По-вашему, я был не прав?
- Боже сохрани. Правы, конечно. В советской литературе этих горбатых людей нет. А в жизни... Извините, Ицик, но в жизни они есть. Мы и есть эти горбатые люди. А этот текст - наша роль.
- Что будем делать? - спросил Эпштейн.
Михоэлс пожал плечами:
- В Америке говорят: "Шоу должно продолжаться". Что бы ни случилось. Сломал ногу артист или даже умер. Представление должно продолжаться. Что нам делать? Играть свою роль. Нравится она нам или не нравится - это наша роль. Вот и будем ее играть в меру наших способностей. А если занесет не туда режиссер нас поправит... Когда обещал приехать Лозовский?
Эпштейн извлек карманные часы.
- В два. Сейчас уже четверть третьего. - Со щелчком закрыл крышку часов. Поинтересовался: - А он - режиссер?
- Он?.. Нет. Скажем так - ассистент режиссера.
- Вон его машина, - кивнул на окно Шимелиович.
- Почти точен, - прокомментировал Эпштейн.
- Картина вторая, явление пятое, - заметил Михоэлс. - Дверь открывается. Входит Лозовский. Те же и Лозовский...
Вошел Лозовский, почти полностью заполнив своей фигурой дверной пролет - в двухпудовом черном пальто с каракулевым воротником, в каракулевой шапке "пирожком".
- Прошу извинить. Задержался. Готовили вечерню сводку Совинформбюро.
Пожал руки присутствующим.
- Что в сводке? - поинтересовался Михоэлс.
- Вечером узнаете.
- Но сводка хорошая?
- Да, хорошая.
- Салют будет? - спросил Шимелиович.
- Обязательно.
- Это замечательно. Когда салют, у больных падает температура и стабилизируется давление. Салют - прекрасное терапевтическое средство.
- Разве салют виден из Боткинской? - удивился Лозовский.
- Его же передают по радио.
Лозовский расстегнул пальто, снял шапку, пригладил густые волосы. Эпштейн уступил ему свое место за столом. Не снимая пальто, Лозовский сел, придвинул к себе листки обращения. Прочитал раз, бегло. Второй внимательно. Третий - очень внимательно. Заметил:
- Длинно.
- Всего неполные две страницы, - возразил Шимелиович.
- Все равно длинно. Длинных бумаг никто не читает. Максимум - страница.
- Шахно, дайте Соломону Абрамовичу свое стило, - обратился Михоэлс с Эпштейну. - Пусть он изложит еврейский вопрос на одной странице. А мы на это посмотрим.
Но Лозовский не расположен был к шуткам. Он извлек из кармана толстый "Паркер" с золотым пером. Перечеркнул обращение.
- Не Сталину. На имя первого заместителя предсовнаркома товарища Молотова...
Скользнул острием пера над печатными строчками.
- "Возвращение еврейского населения... в места их прежнего проживания не разрешит в полном объеме проблему..." Неясно. Почему - не разрешит? Откуда эвакуированы - туда и вернулись.
- Куда? - спросил Эпштейн. - Все разрушено. Особенно в Западной Белоруссии. Деревни и города сожжены. Ни крыши над головой, ни работы. А там и до эвакуации была жуткая перенаселенность.
- Так надо и написать.
- А я что вам говорил? - вступился Шимелиович. - У меня так и было. А вы все - лишнее! Не лишнее!
- Как у вас было?
- Сейчас скажу... - Шимелиович порылся в черновиках. - Вот, нашел. После слов "в местах их прежнего проживания" надо добавить: "с разрушенными или полностью уничтоженными во время оккупации домами, с уничтоженными заводами, фабриками и хозяйственными промыслами, особенно в Могилевской и Витебской областях". И далее по тексту: "не разрешит".
Лозовский поморщился:
- Длинно.
- Но точно.
- Ну, допустим. Давайте текст.
Вписал добавление. Вновь заскользил золотым перышком вдоль строчек. Прочитал вполголоса:
- "Такое решение проблемы перестало бы давать пищу различным сионистским козням о возможности разрешения "еврейского вопроса" только в Палестине..." Вы действительно так думаете?
- А это имеет значение? - спросил Эпштейн.
- Ни малейшего. Мне просто интересно.
- А черт его знает, что я действительно думаю. И по этому вопросу. И по многим другим. И думаю ли вообще.
- Спасибо за откровенность.
Лозовский усмехнулся и вычеркнул весь абзац.
- Правильно, - одобрил Михоэлс. - Чем говенная роль короче, тем лучше. Актеры в старину говорили: "Вымаранного не освищут".
- "Заблаговременно, до освобождения Крыма, создать правительственную комиссию", - прочитал Лозовский.
- А здесь-то вас что смущает? - удивился Шимелиович.
- Слово "правительственную". А если депутатскую? Или с широким участием общественности? Лучше, пожалуй, так: "полномочную". А еще лучше: "представительную". Да, это точней.
- Опять перепечатывать, - подосадовал Эпштейн, разглядывая исчерканные страницы.
- Я об этом побеспокоюсь, - пообещал Лозовский. - Здесь все экземпляры?
- Да, все четыре.
- Вы сами печатали?
- Не машинистку же звать. Завтра вся Москва об этом будет болтать. Оно нам надо?
- Правильно, оно нам не надо. Где копирка?
- Соломон Абрамович! - запротестовал Эпштейн. - На ней же всего раз печатали!
- Поэтому я ее и забираю. Подошлите ко мне курьера - дам вам копирки.
- Вот за это спасибо! - обрадовался Эпштейн. - А хорошей бумаги не дадите?
- Бумаги не дам. Сами пишем на газетной.
- Письмо нужно обсудить на президиуме комитета, - напомнил Фефер.
- В самом деле, - подтвердил Эпштейн. - На какой день собирать президиум?
- Мы это решим чуть позже. - Лозовский собрал экземпляры и копирку в папку, поднялся. - А пока договор прежний: никому ничего. Соломон Михайлович, вы домой или в театр?
- Домой, сегодня нет репетиций.
- Пойдемте, подвезу.
- Спасибо, как-нибудь дохромаю, - отказался Михоэлс.
- Еще нахромаетесь. - Лозовский повернулся к Шимелиовичу: - Вам, конечно, в больницу? Одевайтесь, подброшу.
- Буду очень признателен.
Когда за Лозовским и Шимелиовичем закрылась дверь, Эпштейн постоял у окна, поглядел, как от тротуара отъехал черный трофейный "опель-капитан" Лозовского, и обернулся к Феферу:
- Вам не кажется, Зорин, что нас слегка поимели и удалили со сцены?
- Не очень-то и хотелось! - буркнул Фефер и вдруг замер. - Вы сказали Зорин. Вы помните мои ранние стихи?
- Стихи? Я вообще стихов не люблю. Я их не читаю, а только вычитываю.
- Но...
- Свяжитесь в Павлом. Сообщите ему то, свидетелем чего вы сегодня были.
- А почему бы вам самому...
- Вы не поняли, что я сказал?
- Извините. Слушаюсь!..
IV
Высадили Шимелиовича у подъезда административного корпуса Боткинской, через главный вход выехали на "ленинградку" и тут встали. Вся проезжая часть была дочерна вытоптана от снега и заполнена серой людской массой - гнали немецких пленных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107