18
Фролов налил полстакана водки – не мог он без нее, когда за сердце дергает. Посмотрел на часы: половина десятого. Хотел было за деньгами съездить, смываться уже пора: чует сердце, что не засудят Глебовского. А Ерикеев из милиции зачем-то на сплав то и дело мотается. Лучше бы, конечно, сегодня же взять деньги, да Мухин-сволочь над душой как нож виснет. Денег-то не малая толика: восемьсот тысяч, и все сторублевками, сам менял по частям в банке. Знают там, что ему плотовщикам либо зарплату платить, либо премиальные, ни разу никто ни о чем и не спросил. Да и уложены деньжата все в небольшом чемоданишке, однако по крышку набитом. Когда Мухину десять тысяч привез за Глебовского – этакую тонюсенькую пачечку, тот даже вопроса не повторил, где, мол, прячешь. Только спросил: все сторублевками? Пересчитай, говорю. И пересчитал, паук-крестовик.
Одного не знал Фролов: выследил его Солод в тот вечер. Догнал на грузовике до паромчика на реке. Река там пошире, но без порогов, да быстрая, все равно вплавь не осилишь. А паромчик-то всего из двух бревен на мокром всегда канате: для охотников, когда по вечерам лес вниз по реке не гонят. Предусмотрел все Фролов, и бревнышки паромные на том берегу закрепил, да только не знал, что Мухин у немцев в специальной школе всему научился и по канату ему на руках что по мосту перебраться. И перебрался, и по лесу бесшумно за Фроловым прошел, и сторожку вроде той партизанской, обыкновенную сторожку, какие лесники в любом лесничестве строят, вблизи увидел, и как Фролов ломом бревенчатый накат подымал, и по канату через быстрину успел назад перемахнуть, и на грузовике раньше Фролова домой попал. Что же и оставалось ему, как только натруженными пальцами сторублевки пересчитать.
Ну, а сейчас, увидев Фролова с бутылками, спросил втихомолку:
– Опять по-черному пьешь. Что стряслось?
– Твой дружок прокурор-следователь сейчас в гости придет.
– Зачем?
– Про тебя, между прочим, спрашивал.
– Не ври, Фрол, – озлился Солод. – Я на розыгрыш не клюю. Знать он меня не знает.
– Теперь знает.
– Что именно?
– То, что я тебе куток при своей конторе отвел. А ведь все знают, что я жильцов не пускаю.
– Подумаешь, беда – боевому корешу жилье дать.
– Беда не в этом, а в том, что он, по-моему, до всего докопался. Даже партизанскую мою карточку лично посмотреть хочет.
Зашуршали у дверей автомобильные шины.
– Приехал, – вздохнул Фролов.
Бурьян уже был в сплавконторе, когда Фролов перед ним распахнул дверь… И Бурьян за ним сразу увидел памятные волчьи глаза человека со шрамом, назвавшего его по блатной привычке легавым.
– Ну, я к себе в куток пойду, товарищ прокурор-следователь, – сказал он. – Нечего вам на мою красоту любоваться.
И ушел в свой соседний куток, в окно которого, как заметил еще во дворе Бурьян, была хорошо видна калитка и стоявшие за ней прокурорская «Волга» и чуть поодаль в сторонке фроловские «Жигули».
Не обращая внимания на выходку Солода, Бурьян подошел к стенке, где висела фроловская «визитная карточка». Он сразу нашел в группе и Глебовского в армейской гимнастерке, очень похожего на свой, имевшийся в деле портрет, и сидевшего на корточках прямо перед аппаратом Фролова в солдатском ватнике.
– А почему здесь Кострова не видно, он же у вас политруком был? – спросил Бурьян у стоявшего рядом Фролова.
Тот объяснил без смущения:
– А на край карточки чернильница когда-то опрокинулась. Ну я и отрезал его. На краю же Костров и стоял на снимке. Можно было, конечно, пятно вывести, но кто знал тогда, что Костров первым секретарем обкома станет.
Дверь соседней комнаты чуть приоткрылась:
– Зайди-ка сюда на минуточку. Ты же не на допросе: прокурор подождет.
– Можно? – спросил у Бурьяна Фролов.
– Кто же вас держит? Вы здесь хозяин.
Фролов скрылся в соседней комнатке. Солод шепнул:
– Менты прибыли. Должно быть, четверо, не считал. За тобой или за мной, не знаю.
– Не обращай внимания на прокурора, беги мимо него на чердак. Там лестница к окну приставлена. Спускайся незаметно и вдоль заборчика прямо к машине. Догоню, не задержу. Кстати, там же мою двустволку захвати, пригодится. И патроны с картечной дробью на подоконнике.
А в сплавконтору уже входили Ерикеев с сержантом милиции.
– Обыск придется сделать у вас, гражданин Фролов. Мне сказали, что прокурор уже здесь.
– Здесь, – отступая к окну, – проговорил Фролов. Ему все стало ясно.
– Николай Андреевич! – крикнул Ерикеев. – Подпишите-ка ордерок на обыск.
Пока Бурьян подписывал ордер, Фролов в одно мгновение махнул через подоконник в открытое настежь окно. Ерикеев тотчас же прыгнул вслед. За ним и Бурьян с чуть-чуть отставшим сержантом. Но Фролов, несмотря на свою кажущуюся неловкость, оказался проворнее. Не сворачивая к калитке, он шмыгнул в лазейку, образованную оторванной планкой в штакетнике. И уже садился в машину.
– Проводите обыск, инспектор, – не успев еще закрыть за собой дверцу «Волги», крикнул Бурьян спешившему к калитке инспектору уголовного розыска, – ордер на столе, понятых найдите.
И «Волга» умчалась вслед за серым от пыли фроловским автомобилем, выигравшим у них уже метров сто с лишним.
– Догоним? – толкнул сидевший впереди Ерикеев водителя.
– Должны, – буркнул водитель, – если только они какую-нибудь пакость для нас не придумают.
– Кто вооружен? – спросил Бурьян.
– Я, – сказал водитель не оборачиваясь, а сержант лишь хлопнул себя по карману.
Ерикеев молчал, но Бурьян знал, что он испытывает. Сто, сто двадцать, сто тридцать километров. Скорость, скорость и еще раз скорость. Сколько раз видел Бурьян такие погони в кино. Ив Монтан на автомобильных гонках, Ив Монтан с устрашающей цистерной с нитроглицерином. Плата за страх. А что такое страх в кино? Холодная война в зрительном зале против преследуемых. А сейчас война горячая, не на жизнь, а на смерть. Не за себя, нет! Лишь бы приблизить уходящую точку на освещенном фонарями шоссе. Она где-то впереди, ее еще не достают фары. Не тревожит даже вихляющее шоссе. Нет, оно не вихляет, это водитель вертанул вправо мимо зазевавшегося встречника. Бурьян смотрит через Ерикеева на ускользающее пятнышко догоняемых «Жигулей». Не уйти им от «Волги», набирающей скорость, не уйти. Вот уже видно заднее стекло и дуло охотничьей двустволки за ним, которое сейчас высунется в стекло боковое и достанет погоню выстрелом из обоих стволов. Охотничье не страшно: на таком расстоянии даже стекло не разобьет хоть бы из самой крупной картечной дроби.
Так и есть – выстрелило. Крупные дробинки не пробили ни протекторов, ни ветрового стекла. Отскочив от асфальта шоссе, только поцарапали краску. Сержант молча вынул пистолет, высунулся из бокового окошка «Волги», прищурив глаза, прицелился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21