Мое место было между одним из Гаринкуров и д'Ольнуа. Не прошло и пяти секунд, как Гаринкур встал и, обмахиваясь шляпой, направился к выходу. Вскоре д'Ольнуа последовал его примеру.
Я не сумел скрыть своего смущения. Насмешливые взгляды выводили меня из себя. Председатель наконец закончил что-то читать своим монотонным голосом. Началась перекличка.
— Граф де Конталь? — выкрикивал председатель.
— Согласен.
— Виконт де Мариньяк?
— Согласен.
Вдруг, словно эхо в пустом пространстве, прозвучало мое имя:
— Виконт де Со?
Я встал и заговорил. Голос мой сделался хриплым, словно это был голос другого человека.
— Я не согласен с решением.
Я ожидал, что произойдет взрыв ярости. Но этого не последовало. Напротив, раздался взрыв смеха, в котором ясно слышался голос де Сент-Алэ.
— Господа! — закричал я на весь зал. — Я не согласен с этим решением потому, что оно бессмысленно. Прошло время, когда оно могло бы оказать какое-нибудь действие. Вы ссылаетесь на ваши привилегии. Их время тоже прошло. Вы протестуете против единения ваших представителей с народом, но ведь они уже заседали в Версале вместе. Дело сделано. Вы дали голодной собаке кость. Неужели вы думаете, что можно отнять ее? У Франции нет денег, она накануне банкротства. Неужели вы думаете обогатить ее, поддерживая свои привилегии? Эти привилегии были даны когда-то нашим предкам, потому что они были оплотом Франции. Они на свои средства собирали людей, вооружали их и вели на бой. А теперь сражается народ, деньги дает народ, все делает народ.
Здесь я перевел дух, опять ожидая взрыва общего гнева. Но этого не случилось. Зато с площади, куда доносилось каждое мое слово, послышался гром аплодисментов. Я был ошеломлен и смолк вовсе.
Еще большее действие произвели эти аплодисменты на моих противников: все смотрели друг на друга, как бы не веря своим ушам. Потом всей залой овладел молчаливый гнев.
— Что это такое? — воскликнул наконец де Сент-Алэ, вскакивая. — Неужели король так унизил нас, что приказал сидеть нам на одной скамье с третьим сословием? Неужели тут заговор между представителями нашего круга и этой сволочью?..
— Берегитесь, окна открыты, — прервал его председатель, человек малодушный, к тому же вышедший из чиновничьей семьи.
— Что ж из того? — продолжал Сент-Алэ, обводя глазами все собрание. — Пусть народ выслушает обе стороны, а не только тех, кто, напевая ему о его правах, думает сыграть роль кромвелей и ретцев.
Добрая половина собравшихся поднялась с мест.
— Если вы намекаете на меня, маркиз, — закричал я горячо.
Сент-Алэ презрительно рассмеялся.
— С вашей подачи, виконт, — бросил он мне.
— В таком случае я возвращаю эти слова вам обратно. Вы назвали меня Ретцем, Кромвелем…
— Роль Ретца я оставляю себе, — спокойно перебил он меня.
— Такой же изменник! — выкрикнул я среди общего смеха, чувствуя, как кровь бросилась мне в голову. — Но изменник и тот, кто теперь толкает короля на беду.
— А не тот ли, кто является сюда в сопровождении толпы? — спросил Сент-Алэ с жаром. — Не тот ли, кто хочет угрозами навязать свою волю собранию?
— Неправда, — обрезал я его. — Возвращаю вам это обвинение. Я лишь не согласен с решением и протестую против него.
Терпение собрания истощилось.
— Вон его! Вон! — послышались дикие крики.
Несколько стариков оставались еще в креслах, остальные повскакивали со своих мест. Одни бросились запирать окна, другие кинулись к дверям, как бы намереваясь их защитить. Напрасно председатель старался водворить молчание. Наконец Сент-Алэ поднял руку, и шум несколько стих.
— Собрание дворян из Керси, — закричал председатель, воспользовавшись временным затишьем, — высказалось в пользу этого наказа, протестовал один только виконт де Со. Наказ будет передан депутатам. Вопрос исчерпан.
Словно по мановению волшебного жезла зала приняла свой обычный вид. Вскочившие с места опять сели, стоявшие у дверей вернулись на свои места. Все пришло в порядок.
Мне хотелось уйти отсюда скорее, но насмешливые взгляды со всех сторон не давали мне двинуться с места. Не могу сказать, долго ли я выдерживал эту пытку замаскированных насмешек и язвительной учтивости. Только появление передо мной швейцара с запиской привело меня в себя. Я неуклюже развернул ее под перекрестным огнем враждебных взглядов и увидал, что она была от Луи.
«Если у вас есть хоть какая-нибудь честь, то вы без промедления должны встретиться со мной в саду позади дома. Если вы отложите эту встречу даже на десять минут, то я публично назову вас трусом.»
Пока швейцар ждал ответа, я прочитал записку дважды и едва сдерживал слезы. Луи не удалось обмануть меня. Эта записка, столь на него не похожая, эта отчаянная попытка удалить меня из зала — все выдавало его добрые намерения. Я мог опять поднять голову: около меня был друг.
Между тем швейцар все еще ждал ответа. Взяв клочок бумаги, я написал: «Адриан не будет драться с Луи». Сложив бумажку, я передал ее швейцару.
Посидев немного, я встал и спокойно двинулся к выходу. Навстречу мне сейчас же двинулось человек десять с очевидным намерением не дать мне уйти. Поднялось такое волнение, что председатель даже перестал читать, желая посмотреть, чем все это кончится. Я уже приближался к порогу, и через секунду мы должны были столкнуться, как вдруг на улице раздался такой рев голосов, что мы невольно остановились.
Остальные бросились к окнам.
И опять прозвучал глухой раскатистый рев, от которого задрожали стекла, рев триумфа, рев, никогда мною неслыханный в жизни.
Из этого шквала голосов мало-помалу стала выделяться одна явственная фраза: «Долой Бастилию! Долой Бастилию!».
Придя в себя, собрание заволновалось, гневно бормоча угрозы против каналий. Один говорил одно, другой — другое: что надо очистить улицу, что необходимо вызвать полк солдат, что лучше всего принести жалобу интенданту… Все еще кричали, как вдруг отворилась дверь и вошел Луи де Сент-Алэ. Лицо его горело от возбуждения. Обыкновенно очень тихий человек, теперь он выступил вперед, подняв руку, и повелительно потребовал, чтобы все замолчали.
— Господа! — заговорил он дрожащим голосом. — Получено необыкновенное известие. Его сообщил на улице курьер, привезший письма моему брату: Бастилия пала!
Воцарилось глубокое молчание.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил, наконец, председатель.
— В четверг она была взята приступом парижской толпы, губернатор ее — де Лоней, убит, — отчетливо произнес Луи.
Все в изумлении смотрели друг на друга. А с площади несся все более усиливающийся шум беспорядков.
— Что же король? — спросил престарелый Гонто, выражая общую мысль. — Без сомнения, его величество уже наказал этих негодяев?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Я не сумел скрыть своего смущения. Насмешливые взгляды выводили меня из себя. Председатель наконец закончил что-то читать своим монотонным голосом. Началась перекличка.
— Граф де Конталь? — выкрикивал председатель.
— Согласен.
— Виконт де Мариньяк?
— Согласен.
Вдруг, словно эхо в пустом пространстве, прозвучало мое имя:
— Виконт де Со?
Я встал и заговорил. Голос мой сделался хриплым, словно это был голос другого человека.
— Я не согласен с решением.
Я ожидал, что произойдет взрыв ярости. Но этого не последовало. Напротив, раздался взрыв смеха, в котором ясно слышался голос де Сент-Алэ.
— Господа! — закричал я на весь зал. — Я не согласен с этим решением потому, что оно бессмысленно. Прошло время, когда оно могло бы оказать какое-нибудь действие. Вы ссылаетесь на ваши привилегии. Их время тоже прошло. Вы протестуете против единения ваших представителей с народом, но ведь они уже заседали в Версале вместе. Дело сделано. Вы дали голодной собаке кость. Неужели вы думаете, что можно отнять ее? У Франции нет денег, она накануне банкротства. Неужели вы думаете обогатить ее, поддерживая свои привилегии? Эти привилегии были даны когда-то нашим предкам, потому что они были оплотом Франции. Они на свои средства собирали людей, вооружали их и вели на бой. А теперь сражается народ, деньги дает народ, все делает народ.
Здесь я перевел дух, опять ожидая взрыва общего гнева. Но этого не случилось. Зато с площади, куда доносилось каждое мое слово, послышался гром аплодисментов. Я был ошеломлен и смолк вовсе.
Еще большее действие произвели эти аплодисменты на моих противников: все смотрели друг на друга, как бы не веря своим ушам. Потом всей залой овладел молчаливый гнев.
— Что это такое? — воскликнул наконец де Сент-Алэ, вскакивая. — Неужели король так унизил нас, что приказал сидеть нам на одной скамье с третьим сословием? Неужели тут заговор между представителями нашего круга и этой сволочью?..
— Берегитесь, окна открыты, — прервал его председатель, человек малодушный, к тому же вышедший из чиновничьей семьи.
— Что ж из того? — продолжал Сент-Алэ, обводя глазами все собрание. — Пусть народ выслушает обе стороны, а не только тех, кто, напевая ему о его правах, думает сыграть роль кромвелей и ретцев.
Добрая половина собравшихся поднялась с мест.
— Если вы намекаете на меня, маркиз, — закричал я горячо.
Сент-Алэ презрительно рассмеялся.
— С вашей подачи, виконт, — бросил он мне.
— В таком случае я возвращаю эти слова вам обратно. Вы назвали меня Ретцем, Кромвелем…
— Роль Ретца я оставляю себе, — спокойно перебил он меня.
— Такой же изменник! — выкрикнул я среди общего смеха, чувствуя, как кровь бросилась мне в голову. — Но изменник и тот, кто теперь толкает короля на беду.
— А не тот ли, кто является сюда в сопровождении толпы? — спросил Сент-Алэ с жаром. — Не тот ли, кто хочет угрозами навязать свою волю собранию?
— Неправда, — обрезал я его. — Возвращаю вам это обвинение. Я лишь не согласен с решением и протестую против него.
Терпение собрания истощилось.
— Вон его! Вон! — послышались дикие крики.
Несколько стариков оставались еще в креслах, остальные повскакивали со своих мест. Одни бросились запирать окна, другие кинулись к дверям, как бы намереваясь их защитить. Напрасно председатель старался водворить молчание. Наконец Сент-Алэ поднял руку, и шум несколько стих.
— Собрание дворян из Керси, — закричал председатель, воспользовавшись временным затишьем, — высказалось в пользу этого наказа, протестовал один только виконт де Со. Наказ будет передан депутатам. Вопрос исчерпан.
Словно по мановению волшебного жезла зала приняла свой обычный вид. Вскочившие с места опять сели, стоявшие у дверей вернулись на свои места. Все пришло в порядок.
Мне хотелось уйти отсюда скорее, но насмешливые взгляды со всех сторон не давали мне двинуться с места. Не могу сказать, долго ли я выдерживал эту пытку замаскированных насмешек и язвительной учтивости. Только появление передо мной швейцара с запиской привело меня в себя. Я неуклюже развернул ее под перекрестным огнем враждебных взглядов и увидал, что она была от Луи.
«Если у вас есть хоть какая-нибудь честь, то вы без промедления должны встретиться со мной в саду позади дома. Если вы отложите эту встречу даже на десять минут, то я публично назову вас трусом.»
Пока швейцар ждал ответа, я прочитал записку дважды и едва сдерживал слезы. Луи не удалось обмануть меня. Эта записка, столь на него не похожая, эта отчаянная попытка удалить меня из зала — все выдавало его добрые намерения. Я мог опять поднять голову: около меня был друг.
Между тем швейцар все еще ждал ответа. Взяв клочок бумаги, я написал: «Адриан не будет драться с Луи». Сложив бумажку, я передал ее швейцару.
Посидев немного, я встал и спокойно двинулся к выходу. Навстречу мне сейчас же двинулось человек десять с очевидным намерением не дать мне уйти. Поднялось такое волнение, что председатель даже перестал читать, желая посмотреть, чем все это кончится. Я уже приближался к порогу, и через секунду мы должны были столкнуться, как вдруг на улице раздался такой рев голосов, что мы невольно остановились.
Остальные бросились к окнам.
И опять прозвучал глухой раскатистый рев, от которого задрожали стекла, рев триумфа, рев, никогда мною неслыханный в жизни.
Из этого шквала голосов мало-помалу стала выделяться одна явственная фраза: «Долой Бастилию! Долой Бастилию!».
Придя в себя, собрание заволновалось, гневно бормоча угрозы против каналий. Один говорил одно, другой — другое: что надо очистить улицу, что необходимо вызвать полк солдат, что лучше всего принести жалобу интенданту… Все еще кричали, как вдруг отворилась дверь и вошел Луи де Сент-Алэ. Лицо его горело от возбуждения. Обыкновенно очень тихий человек, теперь он выступил вперед, подняв руку, и повелительно потребовал, чтобы все замолчали.
— Господа! — заговорил он дрожащим голосом. — Получено необыкновенное известие. Его сообщил на улице курьер, привезший письма моему брату: Бастилия пала!
Воцарилось глубокое молчание.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил, наконец, председатель.
— В четверг она была взята приступом парижской толпы, губернатор ее — де Лоней, убит, — отчетливо произнес Луи.
Все в изумлении смотрели друг на друга. А с площади несся все более усиливающийся шум беспорядков.
— Что же король? — спросил престарелый Гонто, выражая общую мысль. — Без сомнения, его величество уже наказал этих негодяев?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66