Что же остается?
Ника: Я очень устал и не могу отвечать.
Г. И.: Остается время. Время такого именно мышления, как твое и отчасти Фредерика.
Джоанна: Но что же станет с нежнейшим мальчиком?
Г. И.: Что с ним станет? Он был почти подготовлен к этому времени, когда пять дней назад Фредерик вытащил его из того , как маслину из плотно набитой банки.
Джоанна: И его, наверное, будут любить хрупкие французские женщины, вместо русских, широких и крепких.
Фредерик: Боюсь, что им придется подождать немного.
Г. И.: Если они останутся в живых, когда можно будет уже не ждать. Объективные идиоты всех стран еще протестуют против грядущей войны, не замечая, что они сами ее уже давно начали. Война кретинов против кретинов с целью уничтожения как можно большего количества кретинов! — резко Джоанне: — Перестань работать на Дьявола Несознания. Твоя претензия на жалость не скроет твоей боязни мышлении. Что станет с мальчиком? Он станет лицом к лицу с этим временем, а потом оставит его, когда этому наступит срок. Как, полагаю, и остальные беседующие. Нам придется остаться в живых, ибо мы этому времени не принадлежим.
Джоанна: Но я уже его обожаю! И если вы столь странно уверены, что он не пострадает от чего-нибудь страшного и смертельного, то я хочу больше всего, чтобы он не страдал от отсутствия наслаждений.
Все засмеялись. Кроме Ники, который не смеялся, даже рассказывая мне об эгом через сорок лет.
Фредерик: Боюсь, что в Бильбао не будет недостатка в наслаждениях и страданиях.
Г. И. (Джоанне): Если ты это — о своем наслаждении, то не переноси это на мальчика. Он сегодня для нас повод для метафизической рефлексии, а не для твоих неотрефлексированных эротических планов. Согласен, эротизм входит в метафизику, но здесь твое чувство никому не интересно, пока оно не будет трансформировано в сознательный факт. Ты же не хочешь этой трансформации оттого, что боишься смерти. И напрасно, ибо тебе, как и мальчику, я уже обещал, что вы оба — выживете, хотя наслаждения при этом я не гарантировал. Фредерик: Страшновато, а? Как перед долгой и трудной хирургической операцией, когда знаешь, через что придется пройти, притом что знаешь, что пройдешь все-таки. Но операция-то — под наркозом, а как проскочить через эпоху?
Г. И.: Нет, это — те, кто не проскочат, те умрут под наркозом массового страха, энтузиазма или злобы. Нам же придется переносить все каждый раз заново, и абсолютно сознательно.
Джоанна: А цена — жизнь?
Г. И.: Цены — нет. Там это не так устроено. Мы не пощажены за наше сознание. Мы пощажены и, независимо от этого, — осознаем.
Фредерик (Джоанне): Ты же не хочешь любить под наркозом?
Джоанна: Хочу. В одной стране — не этой — говорят: любовь знает сама.
Г. И.: А ты не думай, как в одной стране. Тогда каждая секунда эроса будет тобой осознана, как каждая секунда войны.
Джоанна: А это — не медленная ли пытка вместо мгновенной смерти?
Фредерик: Выбирать нам не приходится, раз все дело уже решено, и именно таким образом.
Джоанна: Любовь я так же хорошо знаю, как Георгий Иванович — войну.
Г. И.: Да, в эротике есть свое знание, неизбежное для знающего. Но и в любви, и в войне выбор всегда уже сделан , и тебе остается лишь знание выполнения, осуществления себя самого единственным твоим уникальным образом . Решение может быть банальным, но в его выполнении каждый — исключителен.
Джоанна: Тогда, может быть, лучше ничего не знать о любви вообще?
Г. И.: Напротив, только зная эрос, ты знаешь, что делаешь сам . Любовь относится к сексу, как осознание — к знанию.
Джоанна: Теперь я знаю: в этой компании некому пожаловаться и никто не дает себя жалеть, даже мой маленький красавец.
Г. И.: Твой учитель не знает усталости, но и он — уйдет. Тогда будет твоя очередь держать ответ перед неустанным тренером всех тренеров .
Джоанна: Но если плохая лошадка не хочет учиться, то даже Вечный Тренер устанет и начинает с другой.
Г. И.: Ты всегда находишь нужную дверь, но не знаешь, как ее отворить. Великий Тренер выбирает себе тренеров лошадей, но не самих лошадей. Это — задача тренеров. Учитель обречен учить, даже если нет учеников. Тогда он будет учить стены. Если тренер устанет от своей бездарной лошадки — мир не исчезнет, но не будет больше… скачек. Вместо разных скаковых лошадей будет одно большое стадо безумных животных с оставленной им свободой — одной для всех . Тогда они будут знать всё сами, все, кроме НЕГО, ибо знания СЕБЯ ОН их лишит, покидая их. Но самое страшное в этом будет то, что сами они не узнают и того, что ОН их покинул. С Его уходом уйдут все Его «да» и «нет», «смотри» и «слушай».
Фредерик: Я бы предпочел не знать об этом.
Г. И.: «Не ведают, что творят» означает не ведают Его , ибо без знания о Нем их знание о себе будет продолжаться механически, как механически может длиться секс без любви или война без Судьбы. Только мгновенно вспыхивающее осознание себя, вспоминание себя выносит нас из механически продолжающегося прошлого нашего бытия. В этот момент наш Общий Отец нас ВИДИТ, а в другие… мы не можем знать.
Фредерик: Даже оставленным, я бы хотел остаться в хорошей компании.
Джоанна: О нет, нет! Это прошло и не возвращается. Этого нельзя рассчитать — как в эротике; ты знаешь как и думаешь, что также получится опять, но и это имеет свой закон.
Г. И.: Который действует в обе стороны, ибо любовь хочет не удовлетворения, а движения. Смотри, средний человек хочет всегда выразить себя, вынести что-то из себя и… удовлетвориться, расслабиться, так сказать. А когда не получается, то русский человек говорит «авось потом выйдет», француз — «c'est la vie», а англичанин — «take it easy». А ты не можешь «тейк ит изи», и не потому, что слишком уж тяжело, а просто потому, что там — ничего нет.
Ника: Простите, пожалуйста, но мне кажется, что я схожу с ума.
Фредерик: Здесь это — твое личное дело. Начинай приучаться.
Джоанна: Но много ли осознание любви может добавить к любви?
Г. И.: Сама любовь тоже — осознание. Но до этого надо еще добродить.
Ника: А почему я должен знать о сексе, как о чем-то отличном от любви?
Фредерик: Видите — он совсем еще не устал и не сошел с ума, да, Ника? Но дай подумать: должен ли ты, в самом деле, знать о сексе? Конечно, не должен, но боюсь, что придется. Я чувствую, что ты — хотя и в твоей особенной манере — думаешь о смерти. Но осознание смерти очень близко к осознанию секса. И то, и другое — на нормальном эмпирическом уровне — не может быть отрефлексировано в самом акте , будь то акт смерти или половой акт. Секс в этом смысле аналог смерти, и оттого его необходимо знать.
Г. И.: У англичан есть очень для них типичное выражение: невозможно есть пудинг и одновременно иметь его. Я же полагаю, что это не только возможно, но и — совершенно необходимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Ника: Я очень устал и не могу отвечать.
Г. И.: Остается время. Время такого именно мышления, как твое и отчасти Фредерика.
Джоанна: Но что же станет с нежнейшим мальчиком?
Г. И.: Что с ним станет? Он был почти подготовлен к этому времени, когда пять дней назад Фредерик вытащил его из того , как маслину из плотно набитой банки.
Джоанна: И его, наверное, будут любить хрупкие французские женщины, вместо русских, широких и крепких.
Фредерик: Боюсь, что им придется подождать немного.
Г. И.: Если они останутся в живых, когда можно будет уже не ждать. Объективные идиоты всех стран еще протестуют против грядущей войны, не замечая, что они сами ее уже давно начали. Война кретинов против кретинов с целью уничтожения как можно большего количества кретинов! — резко Джоанне: — Перестань работать на Дьявола Несознания. Твоя претензия на жалость не скроет твоей боязни мышлении. Что станет с мальчиком? Он станет лицом к лицу с этим временем, а потом оставит его, когда этому наступит срок. Как, полагаю, и остальные беседующие. Нам придется остаться в живых, ибо мы этому времени не принадлежим.
Джоанна: Но я уже его обожаю! И если вы столь странно уверены, что он не пострадает от чего-нибудь страшного и смертельного, то я хочу больше всего, чтобы он не страдал от отсутствия наслаждений.
Все засмеялись. Кроме Ники, который не смеялся, даже рассказывая мне об эгом через сорок лет.
Фредерик: Боюсь, что в Бильбао не будет недостатка в наслаждениях и страданиях.
Г. И. (Джоанне): Если ты это — о своем наслаждении, то не переноси это на мальчика. Он сегодня для нас повод для метафизической рефлексии, а не для твоих неотрефлексированных эротических планов. Согласен, эротизм входит в метафизику, но здесь твое чувство никому не интересно, пока оно не будет трансформировано в сознательный факт. Ты же не хочешь этой трансформации оттого, что боишься смерти. И напрасно, ибо тебе, как и мальчику, я уже обещал, что вы оба — выживете, хотя наслаждения при этом я не гарантировал. Фредерик: Страшновато, а? Как перед долгой и трудной хирургической операцией, когда знаешь, через что придется пройти, притом что знаешь, что пройдешь все-таки. Но операция-то — под наркозом, а как проскочить через эпоху?
Г. И.: Нет, это — те, кто не проскочат, те умрут под наркозом массового страха, энтузиазма или злобы. Нам же придется переносить все каждый раз заново, и абсолютно сознательно.
Джоанна: А цена — жизнь?
Г. И.: Цены — нет. Там это не так устроено. Мы не пощажены за наше сознание. Мы пощажены и, независимо от этого, — осознаем.
Фредерик (Джоанне): Ты же не хочешь любить под наркозом?
Джоанна: Хочу. В одной стране — не этой — говорят: любовь знает сама.
Г. И.: А ты не думай, как в одной стране. Тогда каждая секунда эроса будет тобой осознана, как каждая секунда войны.
Джоанна: А это — не медленная ли пытка вместо мгновенной смерти?
Фредерик: Выбирать нам не приходится, раз все дело уже решено, и именно таким образом.
Джоанна: Любовь я так же хорошо знаю, как Георгий Иванович — войну.
Г. И.: Да, в эротике есть свое знание, неизбежное для знающего. Но и в любви, и в войне выбор всегда уже сделан , и тебе остается лишь знание выполнения, осуществления себя самого единственным твоим уникальным образом . Решение может быть банальным, но в его выполнении каждый — исключителен.
Джоанна: Тогда, может быть, лучше ничего не знать о любви вообще?
Г. И.: Напротив, только зная эрос, ты знаешь, что делаешь сам . Любовь относится к сексу, как осознание — к знанию.
Джоанна: Теперь я знаю: в этой компании некому пожаловаться и никто не дает себя жалеть, даже мой маленький красавец.
Г. И.: Твой учитель не знает усталости, но и он — уйдет. Тогда будет твоя очередь держать ответ перед неустанным тренером всех тренеров .
Джоанна: Но если плохая лошадка не хочет учиться, то даже Вечный Тренер устанет и начинает с другой.
Г. И.: Ты всегда находишь нужную дверь, но не знаешь, как ее отворить. Великий Тренер выбирает себе тренеров лошадей, но не самих лошадей. Это — задача тренеров. Учитель обречен учить, даже если нет учеников. Тогда он будет учить стены. Если тренер устанет от своей бездарной лошадки — мир не исчезнет, но не будет больше… скачек. Вместо разных скаковых лошадей будет одно большое стадо безумных животных с оставленной им свободой — одной для всех . Тогда они будут знать всё сами, все, кроме НЕГО, ибо знания СЕБЯ ОН их лишит, покидая их. Но самое страшное в этом будет то, что сами они не узнают и того, что ОН их покинул. С Его уходом уйдут все Его «да» и «нет», «смотри» и «слушай».
Фредерик: Я бы предпочел не знать об этом.
Г. И.: «Не ведают, что творят» означает не ведают Его , ибо без знания о Нем их знание о себе будет продолжаться механически, как механически может длиться секс без любви или война без Судьбы. Только мгновенно вспыхивающее осознание себя, вспоминание себя выносит нас из механически продолжающегося прошлого нашего бытия. В этот момент наш Общий Отец нас ВИДИТ, а в другие… мы не можем знать.
Фредерик: Даже оставленным, я бы хотел остаться в хорошей компании.
Джоанна: О нет, нет! Это прошло и не возвращается. Этого нельзя рассчитать — как в эротике; ты знаешь как и думаешь, что также получится опять, но и это имеет свой закон.
Г. И.: Который действует в обе стороны, ибо любовь хочет не удовлетворения, а движения. Смотри, средний человек хочет всегда выразить себя, вынести что-то из себя и… удовлетвориться, расслабиться, так сказать. А когда не получается, то русский человек говорит «авось потом выйдет», француз — «c'est la vie», а англичанин — «take it easy». А ты не можешь «тейк ит изи», и не потому, что слишком уж тяжело, а просто потому, что там — ничего нет.
Ника: Простите, пожалуйста, но мне кажется, что я схожу с ума.
Фредерик: Здесь это — твое личное дело. Начинай приучаться.
Джоанна: Но много ли осознание любви может добавить к любви?
Г. И.: Сама любовь тоже — осознание. Но до этого надо еще добродить.
Ника: А почему я должен знать о сексе, как о чем-то отличном от любви?
Фредерик: Видите — он совсем еще не устал и не сошел с ума, да, Ника? Но дай подумать: должен ли ты, в самом деле, знать о сексе? Конечно, не должен, но боюсь, что придется. Я чувствую, что ты — хотя и в твоей особенной манере — думаешь о смерти. Но осознание смерти очень близко к осознанию секса. И то, и другое — на нормальном эмпирическом уровне — не может быть отрефлексировано в самом акте , будь то акт смерти или половой акт. Секс в этом смысле аналог смерти, и оттого его необходимо знать.
Г. И.: У англичан есть очень для них типичное выражение: невозможно есть пудинг и одновременно иметь его. Я же полагаю, что это не только возможно, но и — совершенно необходимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31