Похоже, господина Святославского его идея, что называется, «завела».
— Лучше не надо, — уклонился Столбовой. — А то еще так войду в роль, что потом по-всамделишному укокошу вот хоть Василия Николаевича. Как своего более удачливого конкурента.
— О, кажется, сама судьба идет нам навстречу! — неожиданно вскрикнул режиссер. — Я вижу ее приближенье!
— Это из какой пьесы? — не без ехидства поинтересовалась баронесса.
— Из "Моцарта и Сальери", — на полном серьезе ответствовал Святославский.
"Сама судьба" имела облик известного Кислоярского стихотворца Владислава Щербины. Кроме поэзии, сей славный служитель муз не был равнодушен к сцене, и в этом он сходился со Святославским — именно Щербина не без успеха исполнил роль Сальери в недавнем самодеятельном спектакле "Маленькие трагедии". По мнению некоего влиятельного театрального критика местного разлива, господин Святославский в этой постановке "не только достиг своего творческого потолка, но и преодолел стену между полами". Видимо, выражаясь столь витиевато, критик намекал на то, что ряд мужских ролей исполняли женщины, и наоборот. В частности, сам Святославский, заменяя внезапно захворавшую актрису, с блеском сыграл роль донны Анны из "Каменного гостя". А собственно "Моцарт и Сальери" запомнился зрителям не столько игрой Щербины, довольно посредственной, сколько удачной "авангардной находкой" режиссера — маленькой ролью слепого музыканта, вместо которого на сцене появлялся слепой велосипедист, исполнявший на губной гармошке "Турецкий марш" Моцарта, аккомпанируя себе велосипедным звонком.
— Сюда, сюда, господин Щербина! — вскочив из-за стола, замахал руками Святославский.
Судя по одежде и внешнему виду, дела поэта шли не самым лучшим образом, однако господин Щербина, похоже, не очень-то унывал. Едва поравнявшись со столиком, он поставил на пол старую хозяйственную сумку и извлек оттуда несколько пар шерстяных рейтуз:
— Господа, покупайте, пользуйтесь случаем. Цены эксклюзивные, то есть самые умеренные…
Так как никто из сидящих за столом не выказал особого желания приобрести эксклюзивные рейтузы, господин Щербина спрятал их в сумку, а вместо них достал замусоленный самодельный каталог с фотографиями гробов:
— А вот, кому гробик? Мой приятель, художник, делает их по спецзаказу. Если хотите, распишет их внутри и снаружи хоть под Хохлому, хоть под Рафаэля.
Поскольку и художественные гробы не нашли отклика в душах потенциальных покупателей, то Щербина перенес все внимание на инспектора Столбового:
— Егор Трофимыч, я знаю, что Кислоярская милиция готовится встретить юбилей и уже накропал по этому поводу недурные стишки. — Поэт с ловкостью фокусника извлек из кармана засаленного пиджака мятый листок и замогильным голосом начал чтение:
— Я видел милицию воочию, во всей ее самости…
Однако Святославский безжалостно прервал сие поэтическое откровение:
— Господин Щербина, мы с инспектором решили провести следственный эксперимент, и вам в нем отведена роль Сальери. Но теперь вам предстоит сыграть ее не понарошку, а по-настоящему.
Щербина такому предложению ничуть не удивился:
— С удовольствием. Когда?
— Прямо сейчас, — заявил режиссер. — Зачем откладывать? Итак, господин Щербина, вы — Сальери. Мы находимся в Вене… В каком году это случилось?
Серапионыч вновь развернул газету и поискал статью:
— В тысяча семьсот девяносто первом. — И, вздохнув, добавил: Любопытные тогда были, наверное, времена. Вот бы перенестись туда ненадолго, конечно. Послушать Моцарта, взглянуть на Екатерину Вторую, побеседовать с Вольтером, с Фонвизиным…
— И испытать на себе все прелести французской гильотины, — не удержался Дубов.
— Да-да, это же эпоха Великой Французской революции! — подхватила баронесса. — Великие потрясения, великие дела… И неподалеку — уютная бюргерская Вена с маленькими пивнушками и обилием художников, поэтов, музыкантов, съехавшихся со всей Европы…
— Но, наверное, отзвуки Революции долетают и до Вены? — осторожно предположил инспектор Столбовой.
— Ну разумеется! — радостно подхватил Святославский. — Очень даже долетают. Грабь награбленное, все поделить и вообще — отречемся от старого мира. И если во Франции так запросто казнили своего короля, то и по соседству, В Австрии, отравить какого-то композиторишку — сущие пустяки.
— Ну, куда вы хватили! — возмутился инспектор. Это уж, извините, передерг. Так можно бог знает до чего договориться!
— Ну ладно, оставим гильотину в покое, — не стал спорить режиссер. Сосредоточимся на яде. То есть на Сальери.
— Простите, но если я — Сальери, то что мне делать? — подал голос Щербина.
— Как что? — вскинул брови режиссер. — Раз вы музыкант, то и играйте.
— Что?
— Музыку Сальери, разумеется.
— Но я ничего из Сальери не знаю…
— Тогда Моцарта, — распорядился Святославский.
— Посторожите мою сумку, — попросил Щербина и полез на помост, где стояли рояль и ударная установка.
Устроившись за инструментом и открыв крышку, господин Щербина тронул клавиши. Обедающие уже подумали было, что администрация "Зимней сказки" решила пустить музыку и в дневное время, однако вместо ожидаемых джазовых мелодий, способствующих лучшему пищеварению, на почтеннейшую публику обрушились аккорды моцартовского «Реквиема», особую жалостность коим придавали как манера исполнителя, так и некоторая расстроенность рояля.
Однако Святославскому, похоже, только того и нужно было. В то время как слушатели от неожиданности роняли ложки и дивились столь неожиданному репертуару, режиссер сидел в полной отрешенности с закрытыми глазами казалось, его неугомонный дух уже переносился во времени и пространстве.
Вдруг он распрямился, будто пружина, и, едва не опрокинув соседний стул вместе с сидевшим на нем Серапионычем, взлетел на сцену. Щербина от неожиданности прекратил игру и уставился на Святославского.
— Вот видите, видите! — заговорил режиссер. — Вы — хороший, крепкий композитор, да, звезд с неба не хватаете, но всего добились своим трудом, долгими годами усердных занятий, и что же? — Святославский выдержал паузу. Играете в ресторане! Да еще пьески своего соперника, оболтуса, праздного гуляки, который лучше вас лишь тем, что бог по недосмотру дал ему талант, а вам нет.
— Протестую! — перебил Дубов. — Кто вам сказал, что Сальери играл в ресторане?
— Ну хорошо, пускай не в ресторане, раз вы так настаиваете, недовольно пробурчал Святославский. — Да-да, его оперы ставились на сцене, симфонии исполнялись оркестрами, но почему? Потому что в ту пору существовали еще меценаты, покровительствующие высоким искусствам. А что теперь? Мы, творческие люди, должны побираться по мусорным бачкам, торговать рейтузами и гробами, унижаться перед богатеями, которые ни черта не смыслят в истинном искусстве!
1 2 3 4 5 6 7 8
— Лучше не надо, — уклонился Столбовой. — А то еще так войду в роль, что потом по-всамделишному укокошу вот хоть Василия Николаевича. Как своего более удачливого конкурента.
— О, кажется, сама судьба идет нам навстречу! — неожиданно вскрикнул режиссер. — Я вижу ее приближенье!
— Это из какой пьесы? — не без ехидства поинтересовалась баронесса.
— Из "Моцарта и Сальери", — на полном серьезе ответствовал Святославский.
"Сама судьба" имела облик известного Кислоярского стихотворца Владислава Щербины. Кроме поэзии, сей славный служитель муз не был равнодушен к сцене, и в этом он сходился со Святославским — именно Щербина не без успеха исполнил роль Сальери в недавнем самодеятельном спектакле "Маленькие трагедии". По мнению некоего влиятельного театрального критика местного разлива, господин Святославский в этой постановке "не только достиг своего творческого потолка, но и преодолел стену между полами". Видимо, выражаясь столь витиевато, критик намекал на то, что ряд мужских ролей исполняли женщины, и наоборот. В частности, сам Святославский, заменяя внезапно захворавшую актрису, с блеском сыграл роль донны Анны из "Каменного гостя". А собственно "Моцарт и Сальери" запомнился зрителям не столько игрой Щербины, довольно посредственной, сколько удачной "авангардной находкой" режиссера — маленькой ролью слепого музыканта, вместо которого на сцене появлялся слепой велосипедист, исполнявший на губной гармошке "Турецкий марш" Моцарта, аккомпанируя себе велосипедным звонком.
— Сюда, сюда, господин Щербина! — вскочив из-за стола, замахал руками Святославский.
Судя по одежде и внешнему виду, дела поэта шли не самым лучшим образом, однако господин Щербина, похоже, не очень-то унывал. Едва поравнявшись со столиком, он поставил на пол старую хозяйственную сумку и извлек оттуда несколько пар шерстяных рейтуз:
— Господа, покупайте, пользуйтесь случаем. Цены эксклюзивные, то есть самые умеренные…
Так как никто из сидящих за столом не выказал особого желания приобрести эксклюзивные рейтузы, господин Щербина спрятал их в сумку, а вместо них достал замусоленный самодельный каталог с фотографиями гробов:
— А вот, кому гробик? Мой приятель, художник, делает их по спецзаказу. Если хотите, распишет их внутри и снаружи хоть под Хохлому, хоть под Рафаэля.
Поскольку и художественные гробы не нашли отклика в душах потенциальных покупателей, то Щербина перенес все внимание на инспектора Столбового:
— Егор Трофимыч, я знаю, что Кислоярская милиция готовится встретить юбилей и уже накропал по этому поводу недурные стишки. — Поэт с ловкостью фокусника извлек из кармана засаленного пиджака мятый листок и замогильным голосом начал чтение:
— Я видел милицию воочию, во всей ее самости…
Однако Святославский безжалостно прервал сие поэтическое откровение:
— Господин Щербина, мы с инспектором решили провести следственный эксперимент, и вам в нем отведена роль Сальери. Но теперь вам предстоит сыграть ее не понарошку, а по-настоящему.
Щербина такому предложению ничуть не удивился:
— С удовольствием. Когда?
— Прямо сейчас, — заявил режиссер. — Зачем откладывать? Итак, господин Щербина, вы — Сальери. Мы находимся в Вене… В каком году это случилось?
Серапионыч вновь развернул газету и поискал статью:
— В тысяча семьсот девяносто первом. — И, вздохнув, добавил: Любопытные тогда были, наверное, времена. Вот бы перенестись туда ненадолго, конечно. Послушать Моцарта, взглянуть на Екатерину Вторую, побеседовать с Вольтером, с Фонвизиным…
— И испытать на себе все прелести французской гильотины, — не удержался Дубов.
— Да-да, это же эпоха Великой Французской революции! — подхватила баронесса. — Великие потрясения, великие дела… И неподалеку — уютная бюргерская Вена с маленькими пивнушками и обилием художников, поэтов, музыкантов, съехавшихся со всей Европы…
— Но, наверное, отзвуки Революции долетают и до Вены? — осторожно предположил инспектор Столбовой.
— Ну разумеется! — радостно подхватил Святославский. — Очень даже долетают. Грабь награбленное, все поделить и вообще — отречемся от старого мира. И если во Франции так запросто казнили своего короля, то и по соседству, В Австрии, отравить какого-то композиторишку — сущие пустяки.
— Ну, куда вы хватили! — возмутился инспектор. Это уж, извините, передерг. Так можно бог знает до чего договориться!
— Ну ладно, оставим гильотину в покое, — не стал спорить режиссер. Сосредоточимся на яде. То есть на Сальери.
— Простите, но если я — Сальери, то что мне делать? — подал голос Щербина.
— Как что? — вскинул брови режиссер. — Раз вы музыкант, то и играйте.
— Что?
— Музыку Сальери, разумеется.
— Но я ничего из Сальери не знаю…
— Тогда Моцарта, — распорядился Святославский.
— Посторожите мою сумку, — попросил Щербина и полез на помост, где стояли рояль и ударная установка.
Устроившись за инструментом и открыв крышку, господин Щербина тронул клавиши. Обедающие уже подумали было, что администрация "Зимней сказки" решила пустить музыку и в дневное время, однако вместо ожидаемых джазовых мелодий, способствующих лучшему пищеварению, на почтеннейшую публику обрушились аккорды моцартовского «Реквиема», особую жалостность коим придавали как манера исполнителя, так и некоторая расстроенность рояля.
Однако Святославскому, похоже, только того и нужно было. В то время как слушатели от неожиданности роняли ложки и дивились столь неожиданному репертуару, режиссер сидел в полной отрешенности с закрытыми глазами казалось, его неугомонный дух уже переносился во времени и пространстве.
Вдруг он распрямился, будто пружина, и, едва не опрокинув соседний стул вместе с сидевшим на нем Серапионычем, взлетел на сцену. Щербина от неожиданности прекратил игру и уставился на Святославского.
— Вот видите, видите! — заговорил режиссер. — Вы — хороший, крепкий композитор, да, звезд с неба не хватаете, но всего добились своим трудом, долгими годами усердных занятий, и что же? — Святославский выдержал паузу. Играете в ресторане! Да еще пьески своего соперника, оболтуса, праздного гуляки, который лучше вас лишь тем, что бог по недосмотру дал ему талант, а вам нет.
— Протестую! — перебил Дубов. — Кто вам сказал, что Сальери играл в ресторане?
— Ну хорошо, пускай не в ресторане, раз вы так настаиваете, недовольно пробурчал Святославский. — Да-да, его оперы ставились на сцене, симфонии исполнялись оркестрами, но почему? Потому что в ту пору существовали еще меценаты, покровительствующие высоким искусствам. А что теперь? Мы, творческие люди, должны побираться по мусорным бачкам, торговать рейтузами и гробами, унижаться перед богатеями, которые ни черта не смыслят в истинном искусстве!
1 2 3 4 5 6 7 8