Кончина ее была прискорбным для нас событием, и мы не знали, какую участь готовит нам царствование ее преемника…
– А между тем, хвала Господу, оно принесло нашему ордену едва ли не самые счастливые времена, – заметил Грубер. – В первые месяцы нового царствования мы блуждали точно в потемках, не зная, на кого опереться. Император Павел не выказывал нам ни расположения, ни ненависти и, казалось, не обращал на нас никакого внимания. Мы нашли, однако, покровителей при его дворе и через посредство их старались внушать государю, что устройство римской церкви вообще, и в особенности устройство нашего ордена, составляет лучшую форму выражения монархического принципа, требуя безусловного, слепого повиновения. Внушения эти согласовались с воззрениями самого императора, на которого ужасы французской революции произвели потрясающее действие и который стал непримиримым врагом всего, что носит на себе оттенок революционных стремлений. Все это, главным образом, содействовало нашим успехам. Мы с нетерпением ожидали того времени, когда император выразит свое мнение о нашем ордене, и вот, при возвращении его с коронации из Москвы в Петербург, он, будучи проездом в Орше, посетил наш монастырь. Генеральный викарий Ленкевич, присутствующий здесь брат Вихерт и я встретили государя и всюду сопутствовали ему. Прежде чем вступить в церковь, государь высказал несколько слов, поразивших сердца наши радостию. «Я вхожу сюда, – сказал государь окружавшим его лицам, – не так, как входил со мною в Брюнне император Иосиф в монастырь этих почтенных господ. Первое слово императора, обращенное к ним, было: «Эту комнату взять для больных, эту – для госпитальной провизии!» Потом он приказал привести к нему настоятеля монастыря и, когда тот явился, обратился к нему с вопросом: «Когда же вы удалитесь отсюда?» Я же, заключил Павел Петрович, поступаю совершенно иначе, хотя я и еретик, а Иосиф был римско-католический император».
– Эти слова убедили нас в милостивом расположении государя к нашему ордену и показали, что пора действовать для нас наступила, и да позволено будет мне заявить, – с жаром сказал Вихерт, – что брат наш Гавриил Грубер как нельзя более воспользовался всеми обстоятельствами для увеличения славы Божией.
– Благодарю вас, – сказал смиренным голосом Грубер, встав со своего места и поклонившись Вихерту. – Я действовал по внушению Божьему, а обстоятельства способствовали мне. Желание императора сделаться великим магистром Мальтийского ордена приблизило к нему графа Литту, встреченные графом затруднения при желании его вступить в брак с графиней Скавронской вызовут мое участие в устранении этих затруднений и доставят мне случай иметь в графе Литте ревностного поборника за наш орден перед лицом императора. Все устраивается так благоприятно для нашего общества, как нельзя было и предвидеть. Теперь мы стали здесь твердою ногою и уже не отступим назад ни на шаг, – с твердостию и с воодушевлением проговорил Грубер. – Нужно вести дело так, чтобы император Павел, как только русские отнимут у французов Мальту, восстановил там орден святого Иоанна Иерусалимского на прежних основаниях, и мне положительно известно, что его святейшество Пий VI, если осуществится то, о чем я сейчас сказал, намерен удалиться на Мальту и жить там под сильною защитою русского императора. Мало того, святой отец выразил состоящему при нем русскому посланнику Лизаркевичу свое намерение отправиться в Петербург, чтобы вести с государем лично переговоры о соединении церквей. Какое торжество для нашего смиренного братства, если только вспомнить, что все это подготовлено нашим рвением ко славе Божией и к прославлению нашего святого патрона!.. Мы, впрочем, успели бы гораздо более, если бы не имели такого непримиримого врага, каким оказывается архиепископ Сестренцевич; поэтому все старания наши должны быть направлены к тому, чтобы не только лишить его того доверия, каким он, к сожалению, пользуется у императора, но и совершенно уничтожить его.
– Это необходимо сделать, – отозвался один из собеседников.
– Нужно только выждать благоприятную минуту, – подхватил другой.
– И нанести решительный удар, подготовив верные средства для его падения, – добавил третий.
После толков и пересудов о Сестренцевиче Грубер сделал собранию сообщения и разъяснения по тем бумагам, которые лежали у него на столе. Затем иезуиты стали расходиться от Грубера поодиночке, чтобы не навлечь на свое сборище никакого подозрения.
Последним остался патер Билли, самый ближайший человек к Груберу; когда вышли все его собраты, он с таинственным видом подал Груберу небольшую записочку. Она была написана по-русски. Грубер, превосходно знавший русский язык, быстро пробежал ее глазами и злобнорадостная улыбка промелькнула по его губам.
– Откуда вы ее достали? – торопливо спросил он.
– Сегодня утром я был у г-жи Шевалье, а к ней вчера приезжал прямо из дворца граф Кутайсов. При мне она подошла к столику и, взяв эту записку, проговорила вполголоса: какой, однако, он забывчивый, он оставил у меня записочку императора, не вспомнив об ней; а сама вместо того, чтобы приберечь ее, бросила эту записочку в кучу писем и стихов, получаемых ею ежедневно в таком огромном количестве. Со своей стороны, я воспользовался ее выходом в другую комнату, отыскал записочку императора и счел своим донгом доставить ее вам. Госпожа Шевалье так рассеянна я забывчива, что, вероятно, не вспомнит, куда дела записочку, а вам, быть может, она пригодится.
– Даже и очень, – пробормотал про себя Грубер.
XIII
– Неутешительные, слишком неутешительные для нас известия приходят беспрестанно с запада… Господь Вседержитель во гневе своем подвергает святую церковь тяжким испытаниям, – глубоко вздохнув и обращаясь к своему собеседнику, проговорил аббат Грубер, сидевший в своем кабинете за письменным столом, заваленным книгами, бумагами и письмами.
Горевшие на столе, под зеленым тафтяным колпаком, две свечи слабо освещали большую комнату, но и в этом полумраке заметно выдавалось бледное лицо старика и его большие глаза, внимательно и пытливо устремленные на собеседника.
– Правда ваша, господин аббат, тяжелые времена наступили для Христовой паствы. Революционному потоку, как кажется, не будет пределов, и он скоро охватит собою всю Европу, – с чувством отозвался разговаривавший со стариком молодой, высокий и статный мужчина, одетый в красный кафтан с большим мальтийским крестом, висевшим на шее на широкой черной ленте.
– Да, революционное движение охватит всю Европу за исключением России, которая не только останется спокойна, но, быть может, сделается твердым оплотом для поддержания святой римской церкви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– А между тем, хвала Господу, оно принесло нашему ордену едва ли не самые счастливые времена, – заметил Грубер. – В первые месяцы нового царствования мы блуждали точно в потемках, не зная, на кого опереться. Император Павел не выказывал нам ни расположения, ни ненависти и, казалось, не обращал на нас никакого внимания. Мы нашли, однако, покровителей при его дворе и через посредство их старались внушать государю, что устройство римской церкви вообще, и в особенности устройство нашего ордена, составляет лучшую форму выражения монархического принципа, требуя безусловного, слепого повиновения. Внушения эти согласовались с воззрениями самого императора, на которого ужасы французской революции произвели потрясающее действие и который стал непримиримым врагом всего, что носит на себе оттенок революционных стремлений. Все это, главным образом, содействовало нашим успехам. Мы с нетерпением ожидали того времени, когда император выразит свое мнение о нашем ордене, и вот, при возвращении его с коронации из Москвы в Петербург, он, будучи проездом в Орше, посетил наш монастырь. Генеральный викарий Ленкевич, присутствующий здесь брат Вихерт и я встретили государя и всюду сопутствовали ему. Прежде чем вступить в церковь, государь высказал несколько слов, поразивших сердца наши радостию. «Я вхожу сюда, – сказал государь окружавшим его лицам, – не так, как входил со мною в Брюнне император Иосиф в монастырь этих почтенных господ. Первое слово императора, обращенное к ним, было: «Эту комнату взять для больных, эту – для госпитальной провизии!» Потом он приказал привести к нему настоятеля монастыря и, когда тот явился, обратился к нему с вопросом: «Когда же вы удалитесь отсюда?» Я же, заключил Павел Петрович, поступаю совершенно иначе, хотя я и еретик, а Иосиф был римско-католический император».
– Эти слова убедили нас в милостивом расположении государя к нашему ордену и показали, что пора действовать для нас наступила, и да позволено будет мне заявить, – с жаром сказал Вихерт, – что брат наш Гавриил Грубер как нельзя более воспользовался всеми обстоятельствами для увеличения славы Божией.
– Благодарю вас, – сказал смиренным голосом Грубер, встав со своего места и поклонившись Вихерту. – Я действовал по внушению Божьему, а обстоятельства способствовали мне. Желание императора сделаться великим магистром Мальтийского ордена приблизило к нему графа Литту, встреченные графом затруднения при желании его вступить в брак с графиней Скавронской вызовут мое участие в устранении этих затруднений и доставят мне случай иметь в графе Литте ревностного поборника за наш орден перед лицом императора. Все устраивается так благоприятно для нашего общества, как нельзя было и предвидеть. Теперь мы стали здесь твердою ногою и уже не отступим назад ни на шаг, – с твердостию и с воодушевлением проговорил Грубер. – Нужно вести дело так, чтобы император Павел, как только русские отнимут у французов Мальту, восстановил там орден святого Иоанна Иерусалимского на прежних основаниях, и мне положительно известно, что его святейшество Пий VI, если осуществится то, о чем я сейчас сказал, намерен удалиться на Мальту и жить там под сильною защитою русского императора. Мало того, святой отец выразил состоящему при нем русскому посланнику Лизаркевичу свое намерение отправиться в Петербург, чтобы вести с государем лично переговоры о соединении церквей. Какое торжество для нашего смиренного братства, если только вспомнить, что все это подготовлено нашим рвением ко славе Божией и к прославлению нашего святого патрона!.. Мы, впрочем, успели бы гораздо более, если бы не имели такого непримиримого врага, каким оказывается архиепископ Сестренцевич; поэтому все старания наши должны быть направлены к тому, чтобы не только лишить его того доверия, каким он, к сожалению, пользуется у императора, но и совершенно уничтожить его.
– Это необходимо сделать, – отозвался один из собеседников.
– Нужно только выждать благоприятную минуту, – подхватил другой.
– И нанести решительный удар, подготовив верные средства для его падения, – добавил третий.
После толков и пересудов о Сестренцевиче Грубер сделал собранию сообщения и разъяснения по тем бумагам, которые лежали у него на столе. Затем иезуиты стали расходиться от Грубера поодиночке, чтобы не навлечь на свое сборище никакого подозрения.
Последним остался патер Билли, самый ближайший человек к Груберу; когда вышли все его собраты, он с таинственным видом подал Груберу небольшую записочку. Она была написана по-русски. Грубер, превосходно знавший русский язык, быстро пробежал ее глазами и злобнорадостная улыбка промелькнула по его губам.
– Откуда вы ее достали? – торопливо спросил он.
– Сегодня утром я был у г-жи Шевалье, а к ней вчера приезжал прямо из дворца граф Кутайсов. При мне она подошла к столику и, взяв эту записку, проговорила вполголоса: какой, однако, он забывчивый, он оставил у меня записочку императора, не вспомнив об ней; а сама вместо того, чтобы приберечь ее, бросила эту записочку в кучу писем и стихов, получаемых ею ежедневно в таком огромном количестве. Со своей стороны, я воспользовался ее выходом в другую комнату, отыскал записочку императора и счел своим донгом доставить ее вам. Госпожа Шевалье так рассеянна я забывчива, что, вероятно, не вспомнит, куда дела записочку, а вам, быть может, она пригодится.
– Даже и очень, – пробормотал про себя Грубер.
XIII
– Неутешительные, слишком неутешительные для нас известия приходят беспрестанно с запада… Господь Вседержитель во гневе своем подвергает святую церковь тяжким испытаниям, – глубоко вздохнув и обращаясь к своему собеседнику, проговорил аббат Грубер, сидевший в своем кабинете за письменным столом, заваленным книгами, бумагами и письмами.
Горевшие на столе, под зеленым тафтяным колпаком, две свечи слабо освещали большую комнату, но и в этом полумраке заметно выдавалось бледное лицо старика и его большие глаза, внимательно и пытливо устремленные на собеседника.
– Правда ваша, господин аббат, тяжелые времена наступили для Христовой паствы. Революционному потоку, как кажется, не будет пределов, и он скоро охватит собою всю Европу, – с чувством отозвался разговаривавший со стариком молодой, высокий и статный мужчина, одетый в красный кафтан с большим мальтийским крестом, висевшим на шее на широкой черной ленте.
– Да, революционное движение охватит всю Европу за исключением России, которая не только останется спокойна, но, быть может, сделается твердым оплотом для поддержания святой римской церкви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55