По привычке двух последних лет перед сном я вызвал в памяти лицо Насти.
Садясь в потрепанный «Москвич», я взглянул на Сорочкина. Вид у него был серьезный, сосредоточенный. Вместо джинсовой куртки – широкий полотняный китель, как у пожарного.
– Что у вас под кителем? – спросил я. – Меховой жилет, что ли?
Сорочкин засмеялся и нажал на газ. Мы выехали с площади. В безлюдном переулке Сорочкин наклонился ко мне и сказал вполголоса:
– Я напал на след заговора.
– Какого заговора?
– Они хотят ровно в полночь бабахнуть по мэрии, ну, по горсовету. Как раз наступает двадцать пятое октября, понимаете? Годовщина по старому стилю.
Я не понимал: кто и из чего хочет бабахнуть?
– Ну, с крейсера, ясно же. – В голосе Сорочкина послышалась досада. – Корабль отбуксируют на рейд, и там Братеев подготовит одну из пушек к стрельбе.
– Какой Братеев?
– Бывший артиллерист. Кавторанг в отставке. Когда я служил срочную на БПК, Братеев был у нас командиром бэ-че-два. Красавец мужик!
– Валя, – взмолился я, – не говорите загадками!
– Да ну вас, Дмитрий, – отозвался он, сворачивая на широкую, обсаженную платанами улицу. – Неужели непонятно? Нашим коммунистам не нравится, что дело не доведено до конца. Что правительство Некозырева чешет себе задницу, когда заходит речь о полном восстановлении советской власти. Тут Анциферов вступил в сговор с Комаровским, ну, с начальником военно-морского училища, и тот выведет своих курсантов на улицы сразу после того, как с крейсера бабахнут. Или даже раньше – этого я пока не знаю.
– Кто это Анциферов?
– Бывший секретарь обкома комсомола и нынешний секретарь горкома компартии.
– Ну, выведут курсантов – а дальше что?
– Как что? У них давно подготовлены списки либералов, демократов, коммерсантов, будут хватать и свозить на стадион.
– Хм, на стадион. Как когда-то в Чили при Пиночете.
– Вот именно. Сейчас заедем за Давтяном, вы посидите минут десять в машине, я за ним сбегаю.
Машину он поставил возле палисадника одноэтажного дома. У палисадника, где росли густые кусты боярышника, сидели на скамейке, греясь на солнышке, три старухи. Все три вязали и одновременно разговаривали. Стекло в машине было опущено, и я невольно прислушался.
– А помнишь, – говорила одна детским голоском, – как Виктория рожала, а Энрике принял роды?
– Ты все перепутала, – возразила старушка, чье птичье личико было словно затянуто паутиной. – Виктория родила от Энрике, а роды принимал Альберто.
– А вот и не Альберто, а Адальберто! – прошамкала третья, с провалившимся ртом. – Сама все путаешь.
Прямо три парки, подумал я. Парки, прядущие судьбы людей. Тут одна из трех, с птичьим личиком, внимательно на меня посмотрела. Как их звали, парок этих, по-гречески мойр? Клото, Лахесис и, как ее, Атропос, обрезающая нить жизни. Которая же из них кинула на меня многозначительный взгляд? Уж не страшная ли Атропос? На всякий случай я сложил фигу и осторожно выдвинул ее из окошка. Но «парка» уже не глядела на меня. Она говорила весьма авторитетно:
– Уж эта Виктория! Как я возмущалась, когда она бросила мужа!
– Еще бы, – подтвердила старушка с детским голоском. – А помнишь, как переживала Алисия, когда появился Амадор?
– Ну да, считали, что она его убила, а он сидел в тюрьме.
– А как ее любил Диего! Ах, как любил!
– Разве Диего? А не Альберто?
– Нет, Диего!
Из-за кустов вышел Сорочкин, а за ним чернобородый молодой очкарик и худенькая девица, стриженная под мальчика, в серых брючках и серой же ветровке. Я познакомился с ними, это был Мартик Давтян и его жена Нинель. Они сели на заднее сиденье, и Сорочкин погнал дальше свой «Москвич». Давтяны наперебой принялись мне рассказывать, что в 1840 году, по дороге в штаб Тенгинского полка, Лермонтов провел три дня здесь, в Приморске – в ту пору город еще не существовал, а была казачья станица Трехверстная. Тут, а не в Тамани, как обычно считается, у Лермонтова произошла встреча с декабристом Лорером.
– Ну и как? – Нинель сияла от гордости. – Замечательный факт, ведь правда?
– Мы надеемся, – произнес Мартик Давтян глубоким, утробным голосом, – что в «Большой газете» найдется место для подготовленной нами статьи.
– Ну что ж, – сказал я, – давайте статью, я передам в наш отдел культуры. Только учтите, они будут проверять, обратятся к ученым…
Тут оба обрушили на меня такую филиппику в отношении официальной науки, что я предпочел замолчать и только кивал головой, словно китайский болванчик. Я спросил Сорочкина, куда мы направляемся. Оказывается, мы ехали на мукомольный комбинат, где Давтян служил главным технологом. Мукомолы, пояснял Сорочкин, единственное в городе успешно работающее частное предприятие. Они уже много лет упорно противятся национализации, которой их хочет подвергнуть городское начальство. Это единственная сила в городе, способная противостоять морскому училищу.
– А они что – вооружены? – спросил я, но не получил внятного ответа на свой наивный вопрос.
По дороге на мукомольный Сорочкин остановил машину возле невзрачной пятиэтажки – ему надо забежать на минутку к маме. Почему-то я решил зайти вместе с ним.
Мы пошли по лестнице на четвертый этаж. Перед нами поднималась пара – рослый мужчина с высоко выбритым затылком, а с ним – вы не поверите – с ним шла девица в короткой джинсовой юбке, с круглыми, как кегли, икрами, а по ее спине были пущены вольной волной рыжие волосы…
– Это Братеев, он наш сосед, – шепнул мне Сорочкин. Мне было наплевать на Братеева, я не спускал встревоженного взгляда с Насти. Ее фигура, ее волосы… Как она сюда попала?.. Или это не она?..
– Настя, – позвал я негромко.
Рыжеволосая дева не оглянулась, а Братеев, лязгнув замком, впустил, даже втолкнул свою спутницу в квартиру. Перед тем как захлопнуть дверь, он бросил на меня быстрый и как будто насмешливый взгляд.
Сорочкин отпер дверь рядом с братеевской и жестом пригласил меня войти. Однако я стоял, как вкопанный, и пытался уловить звуки из-за двери его бритоголового соседа. Тишина… Или какие-то вздохи? Я не заметил, когда рядом со мной вновь появился Сорочкин.
– Дмитрий, что с вами? Вам плохо?
– Плохо, – кивнул я. – Очень плохо.
– Дать валидол? Валокордин?
– Ничего не надо. Вы уже навестили маму? Тогда едем к мукомолам. И вообще, в три часа я должен быть у вашего Ибаньеса.
Да нет, уверял я себя, это не она… Откуда ей здесь взяться? Какая-то девица, похожая на нее. Мало ли рыжих в джинсовых юбках ходит по российским городам?
Однако что-то саднило в глубине души.
Мукомольный представлял собой огромный комбинат на городской окраине. Когда-то оборудование закупили в Италии, и с тех пор его цеха бесперебойно выпекали хлеба и булки разных сортов.
Как только мы вышли из машины, я ощутил жар, идущий от множества заводских печей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Садясь в потрепанный «Москвич», я взглянул на Сорочкина. Вид у него был серьезный, сосредоточенный. Вместо джинсовой куртки – широкий полотняный китель, как у пожарного.
– Что у вас под кителем? – спросил я. – Меховой жилет, что ли?
Сорочкин засмеялся и нажал на газ. Мы выехали с площади. В безлюдном переулке Сорочкин наклонился ко мне и сказал вполголоса:
– Я напал на след заговора.
– Какого заговора?
– Они хотят ровно в полночь бабахнуть по мэрии, ну, по горсовету. Как раз наступает двадцать пятое октября, понимаете? Годовщина по старому стилю.
Я не понимал: кто и из чего хочет бабахнуть?
– Ну, с крейсера, ясно же. – В голосе Сорочкина послышалась досада. – Корабль отбуксируют на рейд, и там Братеев подготовит одну из пушек к стрельбе.
– Какой Братеев?
– Бывший артиллерист. Кавторанг в отставке. Когда я служил срочную на БПК, Братеев был у нас командиром бэ-че-два. Красавец мужик!
– Валя, – взмолился я, – не говорите загадками!
– Да ну вас, Дмитрий, – отозвался он, сворачивая на широкую, обсаженную платанами улицу. – Неужели непонятно? Нашим коммунистам не нравится, что дело не доведено до конца. Что правительство Некозырева чешет себе задницу, когда заходит речь о полном восстановлении советской власти. Тут Анциферов вступил в сговор с Комаровским, ну, с начальником военно-морского училища, и тот выведет своих курсантов на улицы сразу после того, как с крейсера бабахнут. Или даже раньше – этого я пока не знаю.
– Кто это Анциферов?
– Бывший секретарь обкома комсомола и нынешний секретарь горкома компартии.
– Ну, выведут курсантов – а дальше что?
– Как что? У них давно подготовлены списки либералов, демократов, коммерсантов, будут хватать и свозить на стадион.
– Хм, на стадион. Как когда-то в Чили при Пиночете.
– Вот именно. Сейчас заедем за Давтяном, вы посидите минут десять в машине, я за ним сбегаю.
Машину он поставил возле палисадника одноэтажного дома. У палисадника, где росли густые кусты боярышника, сидели на скамейке, греясь на солнышке, три старухи. Все три вязали и одновременно разговаривали. Стекло в машине было опущено, и я невольно прислушался.
– А помнишь, – говорила одна детским голоском, – как Виктория рожала, а Энрике принял роды?
– Ты все перепутала, – возразила старушка, чье птичье личико было словно затянуто паутиной. – Виктория родила от Энрике, а роды принимал Альберто.
– А вот и не Альберто, а Адальберто! – прошамкала третья, с провалившимся ртом. – Сама все путаешь.
Прямо три парки, подумал я. Парки, прядущие судьбы людей. Тут одна из трех, с птичьим личиком, внимательно на меня посмотрела. Как их звали, парок этих, по-гречески мойр? Клото, Лахесис и, как ее, Атропос, обрезающая нить жизни. Которая же из них кинула на меня многозначительный взгляд? Уж не страшная ли Атропос? На всякий случай я сложил фигу и осторожно выдвинул ее из окошка. Но «парка» уже не глядела на меня. Она говорила весьма авторитетно:
– Уж эта Виктория! Как я возмущалась, когда она бросила мужа!
– Еще бы, – подтвердила старушка с детским голоском. – А помнишь, как переживала Алисия, когда появился Амадор?
– Ну да, считали, что она его убила, а он сидел в тюрьме.
– А как ее любил Диего! Ах, как любил!
– Разве Диего? А не Альберто?
– Нет, Диего!
Из-за кустов вышел Сорочкин, а за ним чернобородый молодой очкарик и худенькая девица, стриженная под мальчика, в серых брючках и серой же ветровке. Я познакомился с ними, это был Мартик Давтян и его жена Нинель. Они сели на заднее сиденье, и Сорочкин погнал дальше свой «Москвич». Давтяны наперебой принялись мне рассказывать, что в 1840 году, по дороге в штаб Тенгинского полка, Лермонтов провел три дня здесь, в Приморске – в ту пору город еще не существовал, а была казачья станица Трехверстная. Тут, а не в Тамани, как обычно считается, у Лермонтова произошла встреча с декабристом Лорером.
– Ну и как? – Нинель сияла от гордости. – Замечательный факт, ведь правда?
– Мы надеемся, – произнес Мартик Давтян глубоким, утробным голосом, – что в «Большой газете» найдется место для подготовленной нами статьи.
– Ну что ж, – сказал я, – давайте статью, я передам в наш отдел культуры. Только учтите, они будут проверять, обратятся к ученым…
Тут оба обрушили на меня такую филиппику в отношении официальной науки, что я предпочел замолчать и только кивал головой, словно китайский болванчик. Я спросил Сорочкина, куда мы направляемся. Оказывается, мы ехали на мукомольный комбинат, где Давтян служил главным технологом. Мукомолы, пояснял Сорочкин, единственное в городе успешно работающее частное предприятие. Они уже много лет упорно противятся национализации, которой их хочет подвергнуть городское начальство. Это единственная сила в городе, способная противостоять морскому училищу.
– А они что – вооружены? – спросил я, но не получил внятного ответа на свой наивный вопрос.
По дороге на мукомольный Сорочкин остановил машину возле невзрачной пятиэтажки – ему надо забежать на минутку к маме. Почему-то я решил зайти вместе с ним.
Мы пошли по лестнице на четвертый этаж. Перед нами поднималась пара – рослый мужчина с высоко выбритым затылком, а с ним – вы не поверите – с ним шла девица в короткой джинсовой юбке, с круглыми, как кегли, икрами, а по ее спине были пущены вольной волной рыжие волосы…
– Это Братеев, он наш сосед, – шепнул мне Сорочкин. Мне было наплевать на Братеева, я не спускал встревоженного взгляда с Насти. Ее фигура, ее волосы… Как она сюда попала?.. Или это не она?..
– Настя, – позвал я негромко.
Рыжеволосая дева не оглянулась, а Братеев, лязгнув замком, впустил, даже втолкнул свою спутницу в квартиру. Перед тем как захлопнуть дверь, он бросил на меня быстрый и как будто насмешливый взгляд.
Сорочкин отпер дверь рядом с братеевской и жестом пригласил меня войти. Однако я стоял, как вкопанный, и пытался уловить звуки из-за двери его бритоголового соседа. Тишина… Или какие-то вздохи? Я не заметил, когда рядом со мной вновь появился Сорочкин.
– Дмитрий, что с вами? Вам плохо?
– Плохо, – кивнул я. – Очень плохо.
– Дать валидол? Валокордин?
– Ничего не надо. Вы уже навестили маму? Тогда едем к мукомолам. И вообще, в три часа я должен быть у вашего Ибаньеса.
Да нет, уверял я себя, это не она… Откуда ей здесь взяться? Какая-то девица, похожая на нее. Мало ли рыжих в джинсовых юбках ходит по российским городам?
Однако что-то саднило в глубине души.
Мукомольный представлял собой огромный комбинат на городской окраине. Когда-то оборудование закупили в Италии, и с тех пор его цеха бесперебойно выпекали хлеба и булки разных сортов.
Как только мы вышли из машины, я ощутил жар, идущий от множества заводских печей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13