– Ценю ваш юмор, – без улыбки заметил мэр и ткнул сигарету в пепельницу.
– Извините, что лезу не в свое дело, но на вашем месте я бы отдал полковнику Недбайлову необходимые распоряжения.
– Это действительно не ваше дело, Дмитрий Никифорович, – с непререкаемостью руководителя изрек Родриго и встал, давая понять, что прием окончен.
С походной сумкой через плечо я шагал в редакцию «Приморского слова». Мне не нравился разговор с «нашим Ибаньесом», не нравился несимметричный полковник милиции Недбайлов, вообще не нравилось все, что происходило тут, и страшило то, что еще произойдет.
Я почти достиг угла, за которым была редакция, когда увидел: в угловой гастроном прошмыгнула Настя. Вот так-так! Устремившись вслед за ней, я сразу попал в беспокойную шумную толпу – выстраивалась очередь за чем-то, суповым набором, что ли. Я озирался, поднявшись на цыпочки. Вон мелькнула рыжая грива. Я стал проталкиваться, преодолевая упругое сопротивление толпы и не отвечая на обидные замечания.
В рыбном отделе, над которым висел плакат «Навстречу 100-летию Октября!» с изображением счастливой семьи за хорошо сервированным столом, я едва не настиг Настю. Но тут мне преградил дорогу толстощекий человек в зеленой шляпе. Я оттолкнул его, но он ухватил меня за локоть, и пока я вырывался и препирался с ним, Настя исчезла окончательно.
– Какого черта вы в меня вцепились? – гаркнул я на толстощекого. Я узнал его: в толпе у дверей мэрии он вытирал свои полуботинки о брюки соседа. – Убирайтесь!
– Прошу прощения, – заворковал тот с приветливой улыбкой. – Вы ведь корреспондент «Большой газеты»? У меня огромная к вам просьба…
Я рысью несся по гастроному, все еще высматривая рыжую гриву, но толстощекий не отставал от меня.
– В вашей газете две недели назад промелькнула заметка… э-э… информация насчет нашего представителя Аэрофлота в Гвинее-Бисау.
– Ну и что?
– Его арестовали по подозрению в шпионаже…
Нет, нигде не было Насти. У пустого прилавка «Кофе» я остановился и перевел дух. Тут же толстощекий гражданин приблизился ко мне и попытался достать мою ногу своим копытом.
– Держитесь от меня подальше! – сказал я зло. – Я не чистильщик ваших сапог.
– Извиняюсь! – Зеленая шляпа выразила смущение. – Понимаете, Огарок мой сын, и я убежден, что мальчика просто подставили…
– Что за Огарок?
– У нас такая фамилия. Витюша с отличием окончил МГИМО, он с португальским языком, и его направили в Гвинею-Бисау представителем Аэрофлота…
– Слушайте, что вам от меня надо?
– Понимаете, обвинение Витюши в шпионаже в пользу Гвинеи абсолютно смехотворно. Просто он очень общительный. У нас, Огарков, у всех общительный характер. Там, в Бисау, в ресторане, ну, выпивали с тамошними, мальчик, видно, разговорился, а кто-то из его коллег донес. Витюшу тут же выдворили из страны. А какие у него могли быть секреты? Да и просто смешно подумать, что Гвинея-Бисау ведет против нас разведывательную работу.
– Совсем не смешно. – Я слегка отпихнул его: мерзавец снова осторожно подбирался к моим брюкам. – Бисау ведет колоссальную подрывную деятельность против России.
– Не может быть, – пробормотал он несколько растерянно. – Я бы хотел через вашу газету дать опровержение… Я готов заплатить вам…
– Какое опровержение? – Я был очень, очень раздражен. – Мы дадим отклики трудящихся, требующих самого сурового наказания для вашего Огарка.
Редакция «Приморского слова» занимала три комнаты на четвертом этаже дома, напичканного всевозможными конторами. В одной из комнат я разыскал Валентина Сорочкина. Он и еще несколько сотрудников газеты сидели кто на стуле, кто на столе, спорили, перебивая друг друга. Сорочкин познакомил меня с коллегами, один из которых показался мне похожим на старого бульдога.
– Дмитрий Сергеич, – не удержался и съязвил Сорочкин, – жалеет, что его в детстве не назвали Лопе де Вега.
Компания разразилась смехом.
– Послушайте, Лопе де Вега, – сказал Сорочкин, раскачиваясь на стуле, – внесите ясность. Мы тут спорили, какой был курс доллара до «сентябрьского вердикта». Ребята говорят – шестьдесят семь рублей, а я помню, что семьдесят четыре.
– Семьдесят два, – уточнил я. В свое время «сентябрьский вердикт» Федерального собрания, упразднивший пост президента федерации и сильно изменивший конституцию, привел к власти левую оппозицию. Были остановлены реформы и взят так называемый ННК – «новый национальный курс». Ожидали от него скорого улучшения жизни. Увы, этого не произошло. Менялись правительства, формируемые парламентским большинством, и каждое обещало, обещало… Вот уже и столетняя годовщина октябрьской революции наступает, а обещанного процветания все нет и нет.
– Можете полюбоваться на первого секретаря КПРФ Анциферова, – кивнул Сорочкин на раскрытое окно. – Ровно в полпятого он после сытного обеда выходит на балкон переваривать пищу.
Я выглянул в окно. В доме напротив, на втором этаже, на балконе, сидел в соломенном кресле миниатюрный человечек с лысой остроконечной головкой.
– Какой маленький, – сказал я. – Прямо недомерок.
– Зато страшно деятельный, – добавил Сорочкин.
На балконе появился полный человек в желтой, словно надутой куртке и зеленых спортивных штанах. Ветер шевелил его темные волосы. Он стал так, что мы видели его спину и мощный загривок.
– Сиракузов, – узнал его Сорочкин. – Специалист по штроблению стен, а по совместительству председатель «Трудового Приморска». У него батальон крикливых старух, и сам он ужасно речист – орет в мегафон, науськивает на евреев и демократов.
– Что такое штробление стен? – спросил я.
– Черт его знает… Кажется, он получает указания у Анциферова. Судя по всему, будет сегодня большой шум. – Сорочкин снял трубку тренькнувшего телефона и некоторое время молча слушал. – А милиции нигде не видно? – спросил он. – Ну, ясно. Кто из наших фотографов здесь? Котелков? Скажите ему, пусть готовится, поедет со мной.
Положив трубку, Валя обвел нас помрачневшим взглядом.
– Кажется, началось, – констатировал он. – Двадцать минут назад из морского училища вышла колонна курсантов. Куда идут – пока неясно, но похоже, что по направлению к Устьинским казармам. Поедете со мной? – спросил он меня.
Я кивнул.
Устьинским казармам лет сто пятьдесят, если не больше. Давно высохла (или ушла под землю) речка, в устье которой и было заложено мрачное кроваво-красное здание. А оно стоит, приземистое, словно придавленное воспоминаниями об удалых временах. Три довольно глупых зубца украшают вход в казарму.
Когда мы подъехали, на плацу, поднимая пыль, топали взад-вперед два или три взвода молодых солдат.
– С утра до вечера у них строевая подготовка, – сказал Сорочкин, остановив машину напротив казарм, возле решетки – тут начиналось ограждение морского порта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13