Во многих отношениях он мало знал ее, не мог точно сказать, что она действительно думала или чувствовала, ибо была для него символом, образом совершенства. Он возвел ее на пьедестал и поклонялся ей, не зная или не желая знать, что она состояла из плоти и крови. Без нее Флоренция ничем не отличалась от других мест. Он скучал, стал беспокойным и вскоре согласился поехать со своим братом и его товарищем в Венецию.
Багаж у Мориса был невелик: одежда, инструменты и рукописи. За два года он не побеспокоился приобрести что-нибудь. Одежду и безделушки Аполлонии он продал или раздал. Карелли думал, что он ничего не хочет иметь в память о ней, что даже отдал бы ребенка, если бы мог. Морис всерьез собирался отказаться от портрета, но Карелли настоял, чтобы его вытащили из рамы и упаковали, и именно Карелли нашел женщину, очень молодую вдову по имени Катерина Бирниси для ухода за малышкой. Они отправились в путь к концу июля, ехали медленно, останавливаясь в Болонье и Падуе, и прибыли в Венецию в середине августа.
Герцог принял их любезно в изящном дворце Палаццо Франческини, древнем здании из розового мрамора. Его прохладные изящные комнаты хранили сокровища, собранные за века: мебель, картины, серебряные изделия, фарфор, скульптуру и стекло – все это даже Мориса заставило изумиться. Первый разговор между Франческини и сыном был мучительный, но короткий. Франческо выдержал его, обнял своего отца и на коленях просил благословения, после чего был совершенно прощен и принят самым благосклонным образом. Как и предвидел Франческо, герцог был неимоверно доволен и горд заполучить такого гостя, как Морис. Морис был польщен тем, что герцог не только знал о нем, но также слышал некоторые его произведения и просил у него разрешения считать себя его покровителем.
– Вы должны оставаться здесь столько времени, сколько пожелаете. Я решительно не могу разрешить вам быть чьим-то еще гостем, пока вы будете жить в Венеции. Возможно, когда вы узнаете, как много может предложить Венеция, вы, может быть, решите обосноваться здесь насовсем.
С Алессандрой не возникло никаких трудностей. Ее смогли поселить в детской вместе с пятилетней дочерью герцога от второй жены. Там же устроилась и Катерина. Герцог весьма гордился своей дочерью Дианой. В первый же вечер после того, как они отобедали, ее привели вниз к гостям, чтобы представить как самое главное сокровище и выслушать похвалы. Это был прелестный ребенок – высокая, развитая, с рыже-золотыми кудрями, голубыми глазами, фарфорово-белой кожей и с гордой надменной осанкой, свидетельствующей о том, что в свои пять лет она уже узнала, как добиваться своего во всем. Диану представили английскому лорду и его брату. Она кивнула им грациозно, с достоинством матроны. Морис скрыл улыбку над взрослой серьезностью такого маленького ребенка и заметил с удивлением, что она обратила гораздо больше внимания на Карелли – маршала графа де Челмсфорда, как он был представлен, чем просто на сеньора Морлэнда. Карелли был откровенно очарован ею и с желанием засвидетельствовал ей то почтение, которого она, очевидно ожидала. Как о великой милости ее попросили спеть, и девочка согласилась.
– У нее уже прекрасный голос, – сказал ее отец, – я нанял ей учителя, который готовит ее петь в опере. Через несколько лет...
Он взмахнул рукой, показывая, каких вершин она достигнет. Морис предложил аккомпанировать ей на клавесине. Девочка подстроилась под инструмент с профессиональной тщательностью и спела три песни. Морис, готовый удостовериться, что похвалы отца были скорее пристрастны, чем объективны, к своему удивлению оказался под впечатлением чистоты и приятности ее голоса, но прежде всего – силы ее пения. Когда она удалилась, он спросил герцога, будет ли она действительно петь в опере.
– Ну, конечно, – ответил герцог и объяснил, что в Венеции нет ничего необычного в том, что дамы знатного происхождения выступают с концертами, и что это действительно высоко ценится.
– Музыка – наша аристократия, – изрек он. – Отличиться в музыкальном концерте – цель каждого, даже тех, кто ходит повсюду и участвует во многих праздниках, какое бы положение они ни занимали в жизни. У нас в Венеции четыре приюта – Оспедали – для девочек-сирот и незаконнорожденных – своего рода продукта благородных семей и богатых проституток. Лучшие из этих девочек готовятся для выступлений на сцене. Лучшие музыканты и певицы в Венеции вышли из Оспедали. Я не хочу говорить о сроках, пока не выясню, что оркестр Пьеты свободен.
Морис очень заинтересовался этим и герцог обещал ему взять его в Пьету при первой же возможности.
– Но завтра мы пойдем в собор Святого Марка. Там лучшая музыка. Ты должен услышать нашего знаменитого рыжего скрипача Вивальди. Быть в Венеции и не побывать в соборе Святого Марка нельзя. На другой день я доставлю вас в Пьету. А сейчас, дорогой сэр, если вы не слишком устали, не окажете ли вы нам честь своей музыкой? Я слышал, вам нет равных в игре на корнетто. Не осчастливите ли вы нас пьесой собственного сочинения?
* * *
Не прошло и несколько дней, как Морис понял, что Венеция полностью соответствует его духу. Хотя его пребывание в ней совпало с самым худшим временем года, когда стояла жара, нестерпимая жара, и каналы источали зловоние, все же город многое говорил ему и он чувствовал, что никогда не сможет покинуть его. Герцог был сама любезность и слышать не желал, чтобы Морис жил где-либо, кроме его дворца. Его покровительство оказалось исключительно полезным для Мориса, ибо он представил его всем наиболее значительным лицам. Морис удивлялся не только красоте женщин, но и их свободе. Казалось, они могли везде расхаживать так же легко, как и мужчины и были настолько доступны, что поначалу он затруднялся определить, с кем говорил – со знатной госпожой или богатой куртизанкой. Они настойчиво преследовали его. Это преследование было никак не меньшим, чем настойчивость Карелли, ибо, как сказал герцог, музыка – это аристократия Венеции. Но ничего в элегантных, богато одетых, разукрашенных дамах не привлекало Мориса. Все они были слишком несовершенны. Своим живым умом, красотой, искренностью, светскими разговорами они напоминали ему его мать, о чем он писал ей в теперь уже регулярных письмах.
«Ты чувствовала бы здесь себя дома, матушка. Могу ли я, наконец, перестать искушать тебя приехать?» – писал он.
Карелли уехал из Венеции в октябре, чтобы посетить Бервика, недавно вновь женившегося на молодой красотке из якобите кой семьи. Его жена зачахла и умерла среди болот Лангедока. Морис не мог оставаться праздным даже в Венеции. Он искал подходящее дело, и герцог, хотя и неустанно предлагал свои услуги безусловного гостеприимства, помогал ему в этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Багаж у Мориса был невелик: одежда, инструменты и рукописи. За два года он не побеспокоился приобрести что-нибудь. Одежду и безделушки Аполлонии он продал или раздал. Карелли думал, что он ничего не хочет иметь в память о ней, что даже отдал бы ребенка, если бы мог. Морис всерьез собирался отказаться от портрета, но Карелли настоял, чтобы его вытащили из рамы и упаковали, и именно Карелли нашел женщину, очень молодую вдову по имени Катерина Бирниси для ухода за малышкой. Они отправились в путь к концу июля, ехали медленно, останавливаясь в Болонье и Падуе, и прибыли в Венецию в середине августа.
Герцог принял их любезно в изящном дворце Палаццо Франческини, древнем здании из розового мрамора. Его прохладные изящные комнаты хранили сокровища, собранные за века: мебель, картины, серебряные изделия, фарфор, скульптуру и стекло – все это даже Мориса заставило изумиться. Первый разговор между Франческини и сыном был мучительный, но короткий. Франческо выдержал его, обнял своего отца и на коленях просил благословения, после чего был совершенно прощен и принят самым благосклонным образом. Как и предвидел Франческо, герцог был неимоверно доволен и горд заполучить такого гостя, как Морис. Морис был польщен тем, что герцог не только знал о нем, но также слышал некоторые его произведения и просил у него разрешения считать себя его покровителем.
– Вы должны оставаться здесь столько времени, сколько пожелаете. Я решительно не могу разрешить вам быть чьим-то еще гостем, пока вы будете жить в Венеции. Возможно, когда вы узнаете, как много может предложить Венеция, вы, может быть, решите обосноваться здесь насовсем.
С Алессандрой не возникло никаких трудностей. Ее смогли поселить в детской вместе с пятилетней дочерью герцога от второй жены. Там же устроилась и Катерина. Герцог весьма гордился своей дочерью Дианой. В первый же вечер после того, как они отобедали, ее привели вниз к гостям, чтобы представить как самое главное сокровище и выслушать похвалы. Это был прелестный ребенок – высокая, развитая, с рыже-золотыми кудрями, голубыми глазами, фарфорово-белой кожей и с гордой надменной осанкой, свидетельствующей о том, что в свои пять лет она уже узнала, как добиваться своего во всем. Диану представили английскому лорду и его брату. Она кивнула им грациозно, с достоинством матроны. Морис скрыл улыбку над взрослой серьезностью такого маленького ребенка и заметил с удивлением, что она обратила гораздо больше внимания на Карелли – маршала графа де Челмсфорда, как он был представлен, чем просто на сеньора Морлэнда. Карелли был откровенно очарован ею и с желанием засвидетельствовал ей то почтение, которого она, очевидно ожидала. Как о великой милости ее попросили спеть, и девочка согласилась.
– У нее уже прекрасный голос, – сказал ее отец, – я нанял ей учителя, который готовит ее петь в опере. Через несколько лет...
Он взмахнул рукой, показывая, каких вершин она достигнет. Морис предложил аккомпанировать ей на клавесине. Девочка подстроилась под инструмент с профессиональной тщательностью и спела три песни. Морис, готовый удостовериться, что похвалы отца были скорее пристрастны, чем объективны, к своему удивлению оказался под впечатлением чистоты и приятности ее голоса, но прежде всего – силы ее пения. Когда она удалилась, он спросил герцога, будет ли она действительно петь в опере.
– Ну, конечно, – ответил герцог и объяснил, что в Венеции нет ничего необычного в том, что дамы знатного происхождения выступают с концертами, и что это действительно высоко ценится.
– Музыка – наша аристократия, – изрек он. – Отличиться в музыкальном концерте – цель каждого, даже тех, кто ходит повсюду и участвует во многих праздниках, какое бы положение они ни занимали в жизни. У нас в Венеции четыре приюта – Оспедали – для девочек-сирот и незаконнорожденных – своего рода продукта благородных семей и богатых проституток. Лучшие из этих девочек готовятся для выступлений на сцене. Лучшие музыканты и певицы в Венеции вышли из Оспедали. Я не хочу говорить о сроках, пока не выясню, что оркестр Пьеты свободен.
Морис очень заинтересовался этим и герцог обещал ему взять его в Пьету при первой же возможности.
– Но завтра мы пойдем в собор Святого Марка. Там лучшая музыка. Ты должен услышать нашего знаменитого рыжего скрипача Вивальди. Быть в Венеции и не побывать в соборе Святого Марка нельзя. На другой день я доставлю вас в Пьету. А сейчас, дорогой сэр, если вы не слишком устали, не окажете ли вы нам честь своей музыкой? Я слышал, вам нет равных в игре на корнетто. Не осчастливите ли вы нас пьесой собственного сочинения?
* * *
Не прошло и несколько дней, как Морис понял, что Венеция полностью соответствует его духу. Хотя его пребывание в ней совпало с самым худшим временем года, когда стояла жара, нестерпимая жара, и каналы источали зловоние, все же город многое говорил ему и он чувствовал, что никогда не сможет покинуть его. Герцог был сама любезность и слышать не желал, чтобы Морис жил где-либо, кроме его дворца. Его покровительство оказалось исключительно полезным для Мориса, ибо он представил его всем наиболее значительным лицам. Морис удивлялся не только красоте женщин, но и их свободе. Казалось, они могли везде расхаживать так же легко, как и мужчины и были настолько доступны, что поначалу он затруднялся определить, с кем говорил – со знатной госпожой или богатой куртизанкой. Они настойчиво преследовали его. Это преследование было никак не меньшим, чем настойчивость Карелли, ибо, как сказал герцог, музыка – это аристократия Венеции. Но ничего в элегантных, богато одетых, разукрашенных дамах не привлекало Мориса. Все они были слишком несовершенны. Своим живым умом, красотой, искренностью, светскими разговорами они напоминали ему его мать, о чем он писал ей в теперь уже регулярных письмах.
«Ты чувствовала бы здесь себя дома, матушка. Могу ли я, наконец, перестать искушать тебя приехать?» – писал он.
Карелли уехал из Венеции в октябре, чтобы посетить Бервика, недавно вновь женившегося на молодой красотке из якобите кой семьи. Его жена зачахла и умерла среди болот Лангедока. Морис не мог оставаться праздным даже в Венеции. Он искал подходящее дело, и герцог, хотя и неустанно предлагал свои услуги безусловного гостеприимства, помогал ему в этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112