Анна, сказал он, уклоняясь от прямого ответа, слишком трагично смотрит на сегодняшний эпизод в редакции. Над Гингольдом можно только посмеяться. Пусть этот негодяй и идиот его не выносит. Но ведь у Зеппа договор еще на полтора года, - впредь он, Зепп, не позволит себе вспылить, он будет держать язык за зубами. Теперь-то именно и надо остаться. С кем другим, а с Гингольдом он справится. Если же дело с Гингольдом примет серьезный оборот, то Гейльбрун и другие сотрудники все, как один, станут за него горой. Анна сама убедится в этом. Он нисколько не сомневается на этот счет.
Анне досадно, что Зепп в столь важном деле не отвечает прямо на ее доводы, а старается отделаться таким дешевым способом.
- Боюсь, что ты ошибаешься, милый, - говорит она. - Не хотелось бы мне подвергнуть твоих коллег такому испытанию. Стоит им очутиться перед выбором - ты или они, как они скажут: прежде всего позаботимся о куске хлеба для себя и своих детей. И этого нельзя ставить им в вину, таковы люди. Будь же благоразумен, Зепп, - говорит она сердечно. - Поедем в Лондон.
Спокойствие Анны, ее разумные слова, даже сердечность ее тона лишь сильнее взбесили Зеппа. Она права, и она желает ему добра больше всех на свете. Но его гнев, как бы он ни был несправедлив, обрадовал его. Он даже сам себя распалял, впадая все в большую и большую ярость. Он сказал себе, что, если еще только в этот раз останется до конца твердым и доверится своему инстинкту, а не ее разуму, если еще только в этот раз не даст себя одолеть, победа будет за ним и он сможет остаться в Париже.
- Не поеду я в Лондон, - резко, зло, сварливо выкрикнул он. - Не хочу. И думать об этом не желаю. - Глубоко сидящие глаза его смотрели на нее мрачно, враждебно. Он вел себя как мальчишка.
Все в Анне возмутилось против неразумного поведения Зеппа. Так же верно, как то, что за летом последует зима, в Лондоне для нее, для Зеппа и даже для мальчика все устроится к лучшему; тут и сомневаться не приходится. И от этого спасительного Лондона отказаться лишь потому, что Зепп "не хочет"? Только из-за глупого каприза Зеппа позволить Элли Френкель поехать в Лондон вместо нее? На язык просились резкие слова, вызванные упрямством Зеппа. Но она овладела собой. У нее не было времени. Послезавтра, может быть даже завтра, Вольгемут потребует от нее окончательного ответа. Она не позволит себе высказать Зеппу свое истинное мнение, затеять спор о том, что можно будет обсудить и после. Она должна его уговорить, сегодня, сейчас же. Еще раз спокойно, убежденно и убедительно перечислила она все доводы, говорившие за переезд.
Но он был глух ко всему, он не хотел слушать. Пусть она, черт возьми, оставит его в покое. Он прикинулся гораздо более рассерженным, чем был на самом деле, чуть ли не разъяренным.
- Я полагаю, - сказал он, - что ты во Франции не совсем разучилась родному языку. Знаешь ты, что значит "jamais"? "Jamais" значит "никогда". Так вот, я не поеду в Лондон, никогда, никогда.
Он вышел и хлопнул дверью.
21. ЛЕТНИЙ ОТДЫХ
Рауль, прочтя в "ПН" статью о слете молодежи, холодно и бесстрастно сказал себе, что, стало быть, его проект провалился и теперь он, Рауль, навеки будет смешон и жалок немцам и французам, Федерсену, Гейдебрегу и Шпицци, матери и самому себе.
Он сидит в своей прекрасной комнате, в доме на улице Ферм, вокруг него книги, любимая обстановка, старательно и со вкусом подобранная; в углу стоит домашний алтарь с рулеткой, портретом Андре Жида и черепами. На улице - палящий зной, но в комнате - приятная прохлада.
И все же Рауль выходит из затененной комнаты на жгучее солнце. Удрученный, бредет он по улице, почти по-стариковски медленно, рассеянный, не по летам мрачный.
Вот он в Булонском лесу. Аллеи переполнены людьми, ищущими в этот жаркий день хотя бы намека на прохладу; все скамьи в тени заняты. Скамья, на которую сел Рауль, стоит на самом солнцепеке, но он не замечает ни жары, ни удивленных взглядов, которыми прохожие окидывают юношу, неестественно прямого, с неподвижным, замкнутым лицом.
"Выдержка, выдержка, - думает он. - Но кто мне даст хотя бы ломаный грош за мою выдержку, и на черта она мне нужна? Теперь все кончено, это надо усвоить. Выдержка, между прочим, досталась мне от господина Визенера, моего папаши, не желающего признавать себя оным. Да оно и понятно: нечего церемониться с сыном, навеки себя опозорившим. Быть может, он и прав, что дал мне пощечину. Впрочем, его положение вряд ли лучше моего. Они, эти господа из "ПН", взяли его в оборот не хуже, чем меня, и терзают его еще сильнее. И вообще во всем виноват он, ненавидят его, а не меня. Очевидно, он их раздразнил. А следовало бы знать, что дразнить кого-нибудь можно лишь тогда, когда знаешь, что это сойдет безнаказанно. Господин Визенер, мой родитель, не желающий быть им, стало быть, не только негодяй, он просто дурак.
Зачем размышлять о прошлом? Черта подведена, вписан итог: ноль, запятая, ноль, нет, даже не ноль, а вечный минус, который никогда не восполнится до положительной величины. От великого до смешного один шаг, но от смешного уже нет пути к великому. Я человек конченый, моя политическая карьера увяла, не успев расцвести, мне остается лишь глотать насмешки с выдержкой или без выдержки - это уж как придется".
- Вам дурно, молодой человек? - вдруг спросил его кто-то. - Вы так бледны - даже позеленели. Не надо вам сидеть на солнце, как бы солнечный удар не случился.
- Благодарю вас, - вежливо отвечает Рауль и послушно встает. Он и в самом деле с трудом держится на ногах.
- Поскорее спрячьтесь от солнца в холодок, - советует другой.
- Благодарю вас, - повторяет Рауль.
Он послушно уходит от солнца и ложится под деревом. Вокруг него играющие дети, няньки с детскими колясками, парочки, много людей, от всех пахнет пылью и потом. Но Рауль, обычно такой чувствительный, ничего не замечает. Окружающее для него не существует. Он слышит только сильные удары сердца; гнев, было подавленный, вдруг поднимается в нем горячими, душными волнами. Стоит ли жить, если нет возможности удовлетворить свое честолюбие? Делать что-нибудь, не делать ничего - все будет так же бессмысленно, как лежать здесь под деревом, "в холодке".
Та же сила, что погнала его на улицу, теперь загоняет его обратно в его уединенную комнату. Рауль почти бежит домой. Ложится на свой диван и по старой, еще детской привычке подтягивает под себя ноги, как маленький, смертельно опечаленный, надувшийся ребенок. Он не дотронется до еды, навсегда останется здесь, так и будет лежать на этом диване.
Вскоре его позвали обедать. Он поднялся и пошел к столу. Ему хотелось заглянуть матери в лицо. В столовой было прохладно, окна занавешены; блюда подавали легкие, холодные, вкусные; Эмиль бесшумно двигался по комнате. Лицо у матери было, как всегда, матовое, свежее, она мало говорила, но казалась приветливой и спокойной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231
Анне досадно, что Зепп в столь важном деле не отвечает прямо на ее доводы, а старается отделаться таким дешевым способом.
- Боюсь, что ты ошибаешься, милый, - говорит она. - Не хотелось бы мне подвергнуть твоих коллег такому испытанию. Стоит им очутиться перед выбором - ты или они, как они скажут: прежде всего позаботимся о куске хлеба для себя и своих детей. И этого нельзя ставить им в вину, таковы люди. Будь же благоразумен, Зепп, - говорит она сердечно. - Поедем в Лондон.
Спокойствие Анны, ее разумные слова, даже сердечность ее тона лишь сильнее взбесили Зеппа. Она права, и она желает ему добра больше всех на свете. Но его гнев, как бы он ни был несправедлив, обрадовал его. Он даже сам себя распалял, впадая все в большую и большую ярость. Он сказал себе, что, если еще только в этот раз останется до конца твердым и доверится своему инстинкту, а не ее разуму, если еще только в этот раз не даст себя одолеть, победа будет за ним и он сможет остаться в Париже.
- Не поеду я в Лондон, - резко, зло, сварливо выкрикнул он. - Не хочу. И думать об этом не желаю. - Глубоко сидящие глаза его смотрели на нее мрачно, враждебно. Он вел себя как мальчишка.
Все в Анне возмутилось против неразумного поведения Зеппа. Так же верно, как то, что за летом последует зима, в Лондоне для нее, для Зеппа и даже для мальчика все устроится к лучшему; тут и сомневаться не приходится. И от этого спасительного Лондона отказаться лишь потому, что Зепп "не хочет"? Только из-за глупого каприза Зеппа позволить Элли Френкель поехать в Лондон вместо нее? На язык просились резкие слова, вызванные упрямством Зеппа. Но она овладела собой. У нее не было времени. Послезавтра, может быть даже завтра, Вольгемут потребует от нее окончательного ответа. Она не позволит себе высказать Зеппу свое истинное мнение, затеять спор о том, что можно будет обсудить и после. Она должна его уговорить, сегодня, сейчас же. Еще раз спокойно, убежденно и убедительно перечислила она все доводы, говорившие за переезд.
Но он был глух ко всему, он не хотел слушать. Пусть она, черт возьми, оставит его в покое. Он прикинулся гораздо более рассерженным, чем был на самом деле, чуть ли не разъяренным.
- Я полагаю, - сказал он, - что ты во Франции не совсем разучилась родному языку. Знаешь ты, что значит "jamais"? "Jamais" значит "никогда". Так вот, я не поеду в Лондон, никогда, никогда.
Он вышел и хлопнул дверью.
21. ЛЕТНИЙ ОТДЫХ
Рауль, прочтя в "ПН" статью о слете молодежи, холодно и бесстрастно сказал себе, что, стало быть, его проект провалился и теперь он, Рауль, навеки будет смешон и жалок немцам и французам, Федерсену, Гейдебрегу и Шпицци, матери и самому себе.
Он сидит в своей прекрасной комнате, в доме на улице Ферм, вокруг него книги, любимая обстановка, старательно и со вкусом подобранная; в углу стоит домашний алтарь с рулеткой, портретом Андре Жида и черепами. На улице - палящий зной, но в комнате - приятная прохлада.
И все же Рауль выходит из затененной комнаты на жгучее солнце. Удрученный, бредет он по улице, почти по-стариковски медленно, рассеянный, не по летам мрачный.
Вот он в Булонском лесу. Аллеи переполнены людьми, ищущими в этот жаркий день хотя бы намека на прохладу; все скамьи в тени заняты. Скамья, на которую сел Рауль, стоит на самом солнцепеке, но он не замечает ни жары, ни удивленных взглядов, которыми прохожие окидывают юношу, неестественно прямого, с неподвижным, замкнутым лицом.
"Выдержка, выдержка, - думает он. - Но кто мне даст хотя бы ломаный грош за мою выдержку, и на черта она мне нужна? Теперь все кончено, это надо усвоить. Выдержка, между прочим, досталась мне от господина Визенера, моего папаши, не желающего признавать себя оным. Да оно и понятно: нечего церемониться с сыном, навеки себя опозорившим. Быть может, он и прав, что дал мне пощечину. Впрочем, его положение вряд ли лучше моего. Они, эти господа из "ПН", взяли его в оборот не хуже, чем меня, и терзают его еще сильнее. И вообще во всем виноват он, ненавидят его, а не меня. Очевидно, он их раздразнил. А следовало бы знать, что дразнить кого-нибудь можно лишь тогда, когда знаешь, что это сойдет безнаказанно. Господин Визенер, мой родитель, не желающий быть им, стало быть, не только негодяй, он просто дурак.
Зачем размышлять о прошлом? Черта подведена, вписан итог: ноль, запятая, ноль, нет, даже не ноль, а вечный минус, который никогда не восполнится до положительной величины. От великого до смешного один шаг, но от смешного уже нет пути к великому. Я человек конченый, моя политическая карьера увяла, не успев расцвести, мне остается лишь глотать насмешки с выдержкой или без выдержки - это уж как придется".
- Вам дурно, молодой человек? - вдруг спросил его кто-то. - Вы так бледны - даже позеленели. Не надо вам сидеть на солнце, как бы солнечный удар не случился.
- Благодарю вас, - вежливо отвечает Рауль и послушно встает. Он и в самом деле с трудом держится на ногах.
- Поскорее спрячьтесь от солнца в холодок, - советует другой.
- Благодарю вас, - повторяет Рауль.
Он послушно уходит от солнца и ложится под деревом. Вокруг него играющие дети, няньки с детскими колясками, парочки, много людей, от всех пахнет пылью и потом. Но Рауль, обычно такой чувствительный, ничего не замечает. Окружающее для него не существует. Он слышит только сильные удары сердца; гнев, было подавленный, вдруг поднимается в нем горячими, душными волнами. Стоит ли жить, если нет возможности удовлетворить свое честолюбие? Делать что-нибудь, не делать ничего - все будет так же бессмысленно, как лежать здесь под деревом, "в холодке".
Та же сила, что погнала его на улицу, теперь загоняет его обратно в его уединенную комнату. Рауль почти бежит домой. Ложится на свой диван и по старой, еще детской привычке подтягивает под себя ноги, как маленький, смертельно опечаленный, надувшийся ребенок. Он не дотронется до еды, навсегда останется здесь, так и будет лежать на этом диване.
Вскоре его позвали обедать. Он поднялся и пошел к столу. Ему хотелось заглянуть матери в лицо. В столовой было прохладно, окна занавешены; блюда подавали легкие, холодные, вкусные; Эмиль бесшумно двигался по комнате. Лицо у матери было, как всегда, матовое, свежее, она мало говорила, но казалась приветливой и спокойной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231