Слитки, подумали они, быть может, были зарыты во время эмиграции.
Вот превосходный случай испробовать гадательный жезл! Могущество его сомнительно. Тем не менее они изучили вопрос и узнали, что некий Пьер Гарнье, выступая в защиту жезла, приводит некоторые научные доводы: источники и металлы выделяют мельчайшие частицы, родственные дереву.
Вряд ли это так. Впрочем, как знать? Попробуем.
Они выстругали себе вилы из орешника и в одно прекрасное утро отправились отыскивать клад.
— Придётся его сдать, — сказал Бувар.
— Вот уж нет! С какой стати?
Походив часа три, они остановились в раздумье: дорога из Шавиньоля в Бретвиль! А которая — старая или новая? Вероятно, старая.
Они повернули обратно, прошлись по окрестностям наугад: след старой дороги отыскать было нелегко.
Марсель бросался то вправо, то влево, как спаниель на охоте. Каждые пять минут Бувару приходилось окликать его; Пекюше шествовал не спеша, держа вилы за два разветвления, остриём вверх. Нередко ему казалось, что какая-то сила, зацепив крюком, тянет жезл к земле, и тогда Марсель проворно делал зарубки на соседних деревьях, чтобы позже найти это место.
Между тем Пекюше стал отставать. Рот у него приоткрылся, зрачки сузились. Бувар окликнул его, встряхнул за плечи; он был нем и недвижим, совсем как дочь Барбе.
Потом он сказал, что внезапно почувствовал, как в области сердца что-то у него оборвалось — странное состояние, вызванное, несомненно, жезлом. И он не хотел больше к нему прикасаться.
На другой день они вернулись к отмеченным деревьям. Марсель заступом рыл ямы. Поиски оказывались бесплодными, и каждый раз они бывали страшно сконфужены. Пекюше присел на обочине канавы; он задумался, закинув голову и стараясь своим аромальным хоботком уловить голоса духов; он даже усомнился, есть ли у него такой хоботок, и вперил взгляд в козырёк своей фуражки. Экстаз, посетивший его накануне, вновь повторился. Он длился долго и всех напугал.
На тропинке, над овсами, показалась фетровая шляпа: то был господин Вокорбей; он трусил на своей кобылке. Бувар и Марсель окликнули его.
Когда доктор подъехал, припадок уже кончался. Чтобы лучше разглядеть Пекюше, доктор приподнял его фуражку и увидел у него на лбу пятна медного цвета.
— Ага, fructus belli! Это сифилитическая сыпь, приятель! Лечитесь! С любовью не шутят, чёрт возьми!
Пекюше в смущении опять надел фуражку — своего рода пышный берет с козырьком в виде полумесяца; фасон его он заимствовал из атласа Амороса.
Слова доктора ошеломили его. Он задумался, устремив взгляд в пространство, и вдруг снова почувствовал приступ.
Вокорбей наблюдал за ним, затем резким движением сбил с него картуз.
Пекюше пришёл в себя.
— Я так и предполагал, — сказал доктор, — лакированный козырёк гипнотизирует вас, как зеркало; такое явление часто наблюдается у людей, которые чересчур пристально рассматривают блестящий предмет.
Он объяснил, как можно провести этот опыт над курами, вскочил на свою кобылку и не спеша удалился.
Пройдя с полмили, они увидели на горизонте пирамидальную вышку, торчавшую над двором фермы. Она была похожа на чудовищную гроздь чёрного винограда, кое-где отмеченную красными пятнами. То была часто встречающаяся в Нормандии высокая жердь с перекладинами, на которые взбираются индюшки, чтобы погреться на солнце.
— Зайдём.
Пекюше обратился к фермеру, и тот согласился исполнить их просьбу.
Они белилами провели линию посреди давильни, связали одному индюку лапки и положили его плашмя, так что клюв его пришёлся на белую полосу. Индюк сомкнул глаза и вскоре замер. То же произошло и с другими. Бувар проворно передавал их Пекюше, а тот, как только они засыпали, складывал их в сторонку. Обитатели фермы забеспокоились. Фермерша подняла крик, какая-то девочка разревелась.
Бувар развязал всех птиц. Они стали постепенно оживать. Но как бы не было последствий! В ответ на несколько резкое возражение Пекюше фермер ухватился за вилы.
— Убирайтесь отсюда, чёрт бы вас подрал! А не то выпущу из вас потроха.
Они удрали.
Это пустяки, главное — проблема решена; экстаз зависит от материальной причины!
Что же такое материя? Что такое дух? Чем объясняется их взаимодействие?
Чтобы отдать себе в этом отчёт, они предприняли розыски у Вольтера, у Боссюэ, у Фенелона и снова записались в библиотеку.
Старинные авторы оказались недоступны из-за объёмов их трудов и сложности языка, зато Жуффруа и Дамирон приобщили их к современной философии; они знакомились также с мыслителями минувшего века по книгам, в которых излагались их учения.
Бувар черпал доводы у Ламетри, Локка, Гельвеция, Пекюше — у Кузена, Томаса Рида и Жерандо. Первый интересовался опытом, для второго всё сводилось к идеальному. В одном было нечто от Аристотеля, в другом — от Платона, и они вечно спорили.
— Душа нематериальна! — утверждал один.
— Это заблуждение! — утверждал другой. — Безумие, хлороформ, кровопускание потрясают её, и, поскольку она не всегда мыслит, она не может быть только мыслящей субстанцией.
— Однако во мне есть нечто, что превыше тела и что иной раз берёт над ним верх, — возражал Пекюше.
— Существо в существе? Homo duplex? Будет тебе! Различные устремления вызываются противоположными побуждениями. Только и всего.
— Но ведь это нечто, эта душа остается всё тою же, невзирая на внешние изменения. Следовательно, она первична, неделима и тем самым — духовна!
— Если бы душа была первична, — возражал Бувар, — новорождённый мог бы что-то помнить, представлять себе всё, как взрослый. Мысль же, наоборот, следует за развитием мозга. Что касается неделимости души, то запах розы или аппетит волка, точно так же как и волеизъявление или любое утверждение, нельзя разрезать пополам.
— Это не имеет к ней никакого отношения, — возразил Пекюше, — душа свободна от свойств материи!
— Признаёшь ты закон тяготения? — продолжал Бувар. — А если материя может падать, она может и мыслить. Имея начало, душа наша тем самым должна быть конечной и, завися от наших органов, должна исчезнуть вместе с ними.
— А я считаю её бессмертной. Бог не может допустить…
— А если бога нет?
— Как так?
Пекюше выложил три картезианских довода:
— Во-первых, бог содержится уже в самом нашем понятии о нём; во-вторых, существование его возможно; в-третьих, будь я конечным, как же мог бы я иметь понятие о бесконечности? А раз мы этим понятием обладаем, то оно у нас от бога, следовательно, бог существует!
Он стал ссылаться на свидетельство нашего сознания, на народные верования, на необходимость существования творца.
— Когда я вижу часы…
— Да, да, знаем мы это! А скажи-ка, где отец часовщика?
— Но ведь должна же быть причина!
Бувар сомневался в существовании причин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Вот превосходный случай испробовать гадательный жезл! Могущество его сомнительно. Тем не менее они изучили вопрос и узнали, что некий Пьер Гарнье, выступая в защиту жезла, приводит некоторые научные доводы: источники и металлы выделяют мельчайшие частицы, родственные дереву.
Вряд ли это так. Впрочем, как знать? Попробуем.
Они выстругали себе вилы из орешника и в одно прекрасное утро отправились отыскивать клад.
— Придётся его сдать, — сказал Бувар.
— Вот уж нет! С какой стати?
Походив часа три, они остановились в раздумье: дорога из Шавиньоля в Бретвиль! А которая — старая или новая? Вероятно, старая.
Они повернули обратно, прошлись по окрестностям наугад: след старой дороги отыскать было нелегко.
Марсель бросался то вправо, то влево, как спаниель на охоте. Каждые пять минут Бувару приходилось окликать его; Пекюше шествовал не спеша, держа вилы за два разветвления, остриём вверх. Нередко ему казалось, что какая-то сила, зацепив крюком, тянет жезл к земле, и тогда Марсель проворно делал зарубки на соседних деревьях, чтобы позже найти это место.
Между тем Пекюше стал отставать. Рот у него приоткрылся, зрачки сузились. Бувар окликнул его, встряхнул за плечи; он был нем и недвижим, совсем как дочь Барбе.
Потом он сказал, что внезапно почувствовал, как в области сердца что-то у него оборвалось — странное состояние, вызванное, несомненно, жезлом. И он не хотел больше к нему прикасаться.
На другой день они вернулись к отмеченным деревьям. Марсель заступом рыл ямы. Поиски оказывались бесплодными, и каждый раз они бывали страшно сконфужены. Пекюше присел на обочине канавы; он задумался, закинув голову и стараясь своим аромальным хоботком уловить голоса духов; он даже усомнился, есть ли у него такой хоботок, и вперил взгляд в козырёк своей фуражки. Экстаз, посетивший его накануне, вновь повторился. Он длился долго и всех напугал.
На тропинке, над овсами, показалась фетровая шляпа: то был господин Вокорбей; он трусил на своей кобылке. Бувар и Марсель окликнули его.
Когда доктор подъехал, припадок уже кончался. Чтобы лучше разглядеть Пекюше, доктор приподнял его фуражку и увидел у него на лбу пятна медного цвета.
— Ага, fructus belli! Это сифилитическая сыпь, приятель! Лечитесь! С любовью не шутят, чёрт возьми!
Пекюше в смущении опять надел фуражку — своего рода пышный берет с козырьком в виде полумесяца; фасон его он заимствовал из атласа Амороса.
Слова доктора ошеломили его. Он задумался, устремив взгляд в пространство, и вдруг снова почувствовал приступ.
Вокорбей наблюдал за ним, затем резким движением сбил с него картуз.
Пекюше пришёл в себя.
— Я так и предполагал, — сказал доктор, — лакированный козырёк гипнотизирует вас, как зеркало; такое явление часто наблюдается у людей, которые чересчур пристально рассматривают блестящий предмет.
Он объяснил, как можно провести этот опыт над курами, вскочил на свою кобылку и не спеша удалился.
Пройдя с полмили, они увидели на горизонте пирамидальную вышку, торчавшую над двором фермы. Она была похожа на чудовищную гроздь чёрного винограда, кое-где отмеченную красными пятнами. То была часто встречающаяся в Нормандии высокая жердь с перекладинами, на которые взбираются индюшки, чтобы погреться на солнце.
— Зайдём.
Пекюше обратился к фермеру, и тот согласился исполнить их просьбу.
Они белилами провели линию посреди давильни, связали одному индюку лапки и положили его плашмя, так что клюв его пришёлся на белую полосу. Индюк сомкнул глаза и вскоре замер. То же произошло и с другими. Бувар проворно передавал их Пекюше, а тот, как только они засыпали, складывал их в сторонку. Обитатели фермы забеспокоились. Фермерша подняла крик, какая-то девочка разревелась.
Бувар развязал всех птиц. Они стали постепенно оживать. Но как бы не было последствий! В ответ на несколько резкое возражение Пекюше фермер ухватился за вилы.
— Убирайтесь отсюда, чёрт бы вас подрал! А не то выпущу из вас потроха.
Они удрали.
Это пустяки, главное — проблема решена; экстаз зависит от материальной причины!
Что же такое материя? Что такое дух? Чем объясняется их взаимодействие?
Чтобы отдать себе в этом отчёт, они предприняли розыски у Вольтера, у Боссюэ, у Фенелона и снова записались в библиотеку.
Старинные авторы оказались недоступны из-за объёмов их трудов и сложности языка, зато Жуффруа и Дамирон приобщили их к современной философии; они знакомились также с мыслителями минувшего века по книгам, в которых излагались их учения.
Бувар черпал доводы у Ламетри, Локка, Гельвеция, Пекюше — у Кузена, Томаса Рида и Жерандо. Первый интересовался опытом, для второго всё сводилось к идеальному. В одном было нечто от Аристотеля, в другом — от Платона, и они вечно спорили.
— Душа нематериальна! — утверждал один.
— Это заблуждение! — утверждал другой. — Безумие, хлороформ, кровопускание потрясают её, и, поскольку она не всегда мыслит, она не может быть только мыслящей субстанцией.
— Однако во мне есть нечто, что превыше тела и что иной раз берёт над ним верх, — возражал Пекюше.
— Существо в существе? Homo duplex? Будет тебе! Различные устремления вызываются противоположными побуждениями. Только и всего.
— Но ведь это нечто, эта душа остается всё тою же, невзирая на внешние изменения. Следовательно, она первична, неделима и тем самым — духовна!
— Если бы душа была первична, — возражал Бувар, — новорождённый мог бы что-то помнить, представлять себе всё, как взрослый. Мысль же, наоборот, следует за развитием мозга. Что касается неделимости души, то запах розы или аппетит волка, точно так же как и волеизъявление или любое утверждение, нельзя разрезать пополам.
— Это не имеет к ней никакого отношения, — возразил Пекюше, — душа свободна от свойств материи!
— Признаёшь ты закон тяготения? — продолжал Бувар. — А если материя может падать, она может и мыслить. Имея начало, душа наша тем самым должна быть конечной и, завися от наших органов, должна исчезнуть вместе с ними.
— А я считаю её бессмертной. Бог не может допустить…
— А если бога нет?
— Как так?
Пекюше выложил три картезианских довода:
— Во-первых, бог содержится уже в самом нашем понятии о нём; во-вторых, существование его возможно; в-третьих, будь я конечным, как же мог бы я иметь понятие о бесконечности? А раз мы этим понятием обладаем, то оно у нас от бога, следовательно, бог существует!
Он стал ссылаться на свидетельство нашего сознания, на народные верования, на необходимость существования творца.
— Когда я вижу часы…
— Да, да, знаем мы это! А скажи-ка, где отец часовщика?
— Но ведь должна же быть причина!
Бувар сомневался в существовании причин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79