— А мою свадебную рубашку любишь?
— Это все та же, прежняя?
— Да. Та же, что прошлой ночью. Это моя свадебная рубашка.
— Дай сюда ноги.
— Нет. Тебе будет неприятно. Они и так согреются. Они теплые. Это только сверху они холодные от снега. Скажи еще раз.
— Я люблю тебя, зайчонок.
— Я тебя тоже люблю, и я твоя жена.
— Там уже спят?
— Нет, — сказала она. — Но я больше не могла. Да и какое это имеет значение?
— Никакого, — сказал он, чувствуя ее всем своим телом, тоненькую, длинную, чудесно теплую. — Сейчас ничто не имеет значения.
— Положи мне руку на голову, — сказала она, — а я попробую поцеловать тебя. Так хорошо? — спросила она.
— Да, — сказал он. — Сними свою свадебную рубашку.
— Надо снять?
— Да, если только тебе не холодно.
— Que va, холодно. Я как в огне.
— Я тоже. А потом тебе не будет холодно?
— Нет. Потом мы будем как лесной зверек, один зверек, и мы будем так близко друг к другу, что не разобрать, где ты и где я. Ты чувствуешь? Мое сердце — это твое сердце.
— Да. Не различишь.
— Ну вот. Я — это ты, и ты — это я, и каждый из нас — мы оба. И я люблю тебя, ох, как я люблю тебя. Ведь правда, что мы с тобой одно? Ты чувствуешь это?
— Да, — сказал он. — Правда.
— А теперь чувствуешь? У тебя нет своего сердца — это мое.
— И своих ног нет, и рук нет, и тела нет.
— Но мы все-таки разные, — сказала она. — А я хочу, чтобы мы были совсем одинаковые.
— Ты глупости говоришь.
— Да. Хочу. Хочу. И я хотела тебе сказать про это.
— Ты глупости говоришь.
— Ну, пусть глупости, — тихо сказала она, уткнувшись ему в плечо. — Но мне хотелось так сказать. Если уж мы с тобой разные, так я рада, что ты Роберто, а я Мария. Но если тебе захочется поменяться, я поменяюсь с радостью. Я буду тобой, потому что я люблю тебя.
— Я не хочу меняться. Лучше быть как одно и чтобы каждый оставался самим собой.
— И мы сейчас будем как одно и никогда больше не расстанемся. — Потом она сказала: — Я буду тобой, когда тебя не будет здесь. Как я люблю тебя, как мне надо заботиться о тебе!
— Мария.
— Да.
— Мария.
— Да.
— Мария.
— Да. Да.
— Тебе холодно?
— Нет. Натяни мешок на плечи.
— Мария.
— Я не могу говорить.
— О Мария, Мария, Мария!
Потом, после, тесно прижавшись к нему в длинном теплом мешке, куда не проникал ночной холод, она лежала молча, прижавшись головой к его щеке, счастливая, и потом тихо сказала:
— А тебе?
— Como tu, — сказал он.
— Да, — сказала она. — Но днем было по-другому.
— Да.
— А мне так лучше. Умирать не обязательно.
— Ojala no, — сказал он. — Надеюсь, что нет.
— Я не об этом.
— Я знаю. Я знаю, о чем ты думаешь. Мы думаем об одном и том же.
— Тогда зачем же ты заговорил не о том, о чем я думала?
— У нас, мужчин, мысли идут по-другому.
— Тогда я рада, что мы с тобой разные.
— Я тоже рад, — сказал он. — Но я понимаю, о каком умирании ты говорила. Это я просто так сказал, по своей мужской привычке. А чувствую я то же, что и ты.
— Что бы ты ни делал, что бы ты ни говорил, это так и должно быть.
— Я люблю тебя, и я люблю твое имя, Мария.
— Оно самое обыкновенное.
— Нет, — сказал он. — Оно не обыкновенное.
— А теперь давай спать, — сказала она. — Я засну быстро.
— Давай спать, — сказал он, чувствуя рядом с собой длинное легкое тело, чувствуя, как оно согревает его своим теплом, успокаивает его, словно по волшебству прогоняет его одиночество одним лишь прикосновением бедер, плеч и ног, вместе с ним ополчается против смерти, и он сказал: — Спи спокойно, длинноногий зайчонок.
Она сказала:
— Я уже сплю.
— Я сейчас тоже засну, — сказал он. — Спи спокойно, любимая.
Потом он заснул, и во сне он был счастлив.
Но среди ночи он проснулся и крепко прижал ее к себе, словно это была вся его жизнь и ее отнимали у него. Он обнимал ее, чувствуя, что вся жизнь в ней, и это на самом деле было так. Но она спала крепко и сладко и не проснулась. Тогда он лег на бок и натянул край мешка ей на голову и поцеловал ее в шею, а потом подтянул шнур и положил револьвер рядом, чтобы он был под рукой, и так он лежал и думал в ночной темноте.
21
На рассвете подул теплый ветер, и Роберт Джордан слышал, как снег на деревьях подтаивает и тяжело падает вниз. Утро было весеннее. С первым же глотком воздуха он понял, что прошедшая метель — это обычная причуда горного климата и что к полудню снег стает. Потом он услышал стук лошадиных копыт; забитые мокрым снегом, они глухо топали на рыси. Он услышал шлепанье карабинного чехла о седло и скрип кожи.
— Мария, — сказал он и тряхнул девушку за плечо, чтобы она проснулась. — Спрячься в мешок. — И он застегнул одной рукой ворот рубашки, а другой схватился за револьвер и спустил предохранитель. Стриженая голова девушки нырнула в мешок, и в ту же минуту он увидел всадника, выезжающего из-за деревьев. Он весь сжался в мешке и, держа револьвер обеими руками, прицелился в человека, который приближался к нему. Он никогда раньше не видел этого человека.
Всадник теперь почти поравнялся с ним. Он ехал на крупном сером мерине, и на нем был плащ, накинутый на манер пончо, берет цвета хаки и высокие черные сапоги. Из чехла, висевшего на седле справа, торчал приклад и продолговатый магазин автомата. Лицо у всадника было юное, резко очерченное: еще мгновение, и он увидел Роберта Джордана.
Его рука потянулась вниз, к чехлу, и когда он низко пригнулся в седле, стараясь одним рывком выхватить автомат из чехла, Роберт Джордан увидел у него слева на плаще красную эмблему.
Прицелившись ему в середину груди, чуть пониже эмблемы, Роберт Джордан выстрелил.
Выстрел громыхнул в тишине заснеженного леса.
Лошадь метнулась, словно пришпоренная, а молодой человек скользнул вниз, все еще цепляясь за чехол автомата, и правая нога у него застряла в стремени. Лошадь понеслась по лесу, волоча его за собой лицом вниз, подкидывая его на неровностях почвы, и тогда Роберт Джордан встал, держа револьвер в правой руке.
Крупный серый конь галопом мчался между деревьями. Волочившееся тело оставляло за собой широкую полосу примятого снега, окрашенную с одной стороны красным. Из пещеры выбегали люди. Роберт Джордан нагнулся, вытащил из свертка брюки и стал натягивать их.
— Оденься, — сказал он Марии.
Он услышал шум самолета, летевшего высоко в небе. Впереди он видел серого коня, остановившегося между деревьями, и всадника, который все еще висел лицом вниз, застряв одной ногой в стремени.
— Пойди приведи лошадь, — крикнул он Примитиво, который бежал к нему. Потом: — Кто был на верхнем посту?
— Рафаэль, — крикнула Пилар из пещеры. Она стояла у входа, волосы у нее были еще не подобраны и висели двумя косами вдоль спины.
— Кавалерийский разъезд близко, — сказал Роберт Джордан. — Где он, ваш пулемет? Давайте его сюда.
Он слышал, как Пилар крикнула, обернувшись назад:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134