В этой старой истине пришлось как-то убедиться и мадам де Помпадур…
Я посмотрел на флакон, и мне показалось, что ангел на его хрустальной стенке лукаво подмигнул нам.
Но разве ангелы, играющие на арфе, могут подмигивать?..
***
Луна с прилежанием подмастерья, который решил во что бы то ни стало выбиться в мастера, щедро серебрила темные воды Сены, крутые черепичные крыши с лесом каминных труб, башни собора Парижской богоматери и листья каштанов на старинных бульварах вдоль правого берега Сены.
Давно погас свет в окнах Тюильри. Погрузились в сонное оцепенение средневековый Марэ и изысканный Сен-Жермен.
Париж спал.
В это позднее время бодрствовали разве что городские стражники да алхимики в грязном и зловонном Сен-Марсо, которое парижане называли «предместьем страждущих».
Впрочем, беспокойно ворочавшийся на своей постели широкоплечий старик в ночном колпаке не был ни стражником, ни алхимиком, хотя он не хуже любого стражника охранял покой королевской фаворитки и знал многие тайны науки избранных. Недаром же к парфюмеру маркизы Помпадур, метру Менотти, любил захаживать по вечерам длинный и худой, как жердь, мосье Каэтан, алхимик из Латинского квартала, снимавший комнату недалеко от церкви святой Сульпиции.
По глубокому убеждению Каэтана, метр был единственным порядочным человеком в этом новом Вавилоне, именуемом столицей Франции. По крайней мере, у него не только можно было перехватить деньжат, но и потолковать о «магистерии философов» – философском камне, о великом алхимике всех времен Гебере и о дяде самого мосье Каэтана, графе Руджиеро, который наверняка нашел бы способ превращения презренной ртути в благородное золото, если бы ему не помешал погрязший в невежестве прусский король. По уверениям мосье Каэтана, его дядя оказался на виселице, украшенной мишурным золотом, как раз в тот момент, когда в его руках почти уже был секрет «магистерии философов». Если бы проклятый пруссак хоть на неделю отсрочил казнь, то превратился бы в самого богатого монарха Европы, а племяннику повешенного алхимика не пришлось бы теперь бедствовать в Париже. Что ни говорите, а терпение – величайшая человеческая добродетель. Но что смыслят в добродетелях варвары пруссаки?! Ведь они внемлют не мудрости, а барабанному бою, и предпочитают божественному нектару знаний обычное пиво.
Вспомнив сетования Каэтана, Менотти усмехнулся и подоткнул под голову подушку.
Бедняга Каэтан, по его мнению, страдал не столько от опрометчивости короля, который, не дождавшись философского камня, приказал вздернуть алхимика, сколько из-за собственных заблуждений.
Разве золото можно делать только из ртути, свинца или меди? Золото можно делать из всего. Например, дедушка метра, Петро Менотти, спаси господи его грешную душу, умел превращать в чистое золото изобретенный им порошок, который в Венеции называли «порошком дьявола». Достаточно было растворить щепотку порошка в кубке вина, и выпивший кубок без боли и страданий мгновенно переселялся в лучший мир.
Никому не пришло в голову вешать, колесовать или топить Петро Менотти. Все понимали, что без такого сведущего человека республике не обойтись. И венецианский Совет Десяти назначил его главным государственным отравителем. На этом высоком и почетном посту он оказал немало услуг Венеции, избавляя ее от многочисленных врагов.
Благородным искусством превращения ядов в звонкое золото неплохо владел и сам метр. Но яды не были его «философским камнем». Метр предпочитал делать золото из духов, помад и румян. Умелые руки метра могли превратить дурнушку в неземную красавицу, заставить всех кавалеров Франции преклонить колени перед женщиной, которую они вчера не замечали.
Метр был всемогущ и богат. Косметика уже дала ему два миллиона франков.
Чем не «магистерия философов»?
Кто из великих алхимиков сделал за свою жизнь столько золота?
Нет, прусский король был неповинен в бедствиях нищего алхимика из Латинского квартала. Кажется, это стал понимать и сам мосье Каэтан. Недаром же последние дни он так заинтересовался наукой о запахах и красоте.
Метр Менотти закрыл глаза, но сон, который в эти часы полновластно царствовал во всех домах Парижа, к нему не приходил.
Проклятая бессонница!
Менотти спустил ноги с кровати, надел халат и зажег свечу. Шаркая по полу комнатными туфлями на толстой подошве, метр направился в свою лабораторию. Он всегда сюда приходил, когда его мучила бессонница.
Метр разжигал камин, садился в кресло и долго не мигая смотрел на длинный узкий стол, заставленный тиглями и ретортами из гессенской глины, штативами, в которых теснились бюретки, железными и фарфоровыми ступками, коническими колбами, воронками, пробирками и стеклянными баллонами для перегонки.
Кастаньетами танцовщиц щелкали пылающие дрова, надрывно гудело пламя в каминной трубе. В комнате постепенно становилось тепло, а затем и жарко.
Когда шея метра покрывалась потом, он открывал шкаф и доставал из него розовые «слезки» сиамского росного ладана, мекку-бальзам из далекой Аравии, греческий бурый опопанакс и прозрачный, как драгоценный камень, перуанский бальзам. Потом он бросал в камин пригоршню истолченных в порошок сухих листьев, лепестков и кореньев. Комната наполнялась запахами раскаленной огнедышащим солнцем пустыни, теплого, как парное молоко, океана, пряным ароматом орхидей и удушливыми испарениями спеленатого лианами непроходимого тропического леса.
Ветер запахов уносил метра за тысячи миль от Парижа.
Шелестели золотым песком волны прибоя. Пронзительно кричали обезьяны. Притаился, готовясь к прыжку, леопард. В зеленом полумраке сладкой прели порхали огромные, невиданные в Европе бабочки.
Африка, Индия, Цейлон, Сиам, Ост-Индия…
И утомленный своими странствованиями метр засыпал.
Но в эту ночь парфюмеру маркизы Помпадур не суждено было уснуть…
Когда Менотти вошел в лабораторию, с кресла у камина поднялся человек в плаще и молча поклонился хозяину дома. Верхнюю половину лица незнакомца закрывала серая маска. Из-под плаща был виден кружевной воротник и расшитый золотом голубой камзол. Вдоль панталон, в полном соответствии с модой, спускались золотые цепочки с брелоками от двух пар часов. В ухе незнакомца переливалась парламутром серьга с жемчужиной. Под плащом угадывались очертания шпаги.
Менотти протянул руку к колокольчику, чтобы позвать слугу, но ночной посетитель перехватил своими железными пальцами его запястье.
– Зачем, метр? – сказал он с иностранным акцентом. – Гастон слишком устал за день. Стоит ли без особой на то необходимости беспокоить его по ночам?
От незнакомца пахло мускусными духами, которые изготовлял в Мадриде Диего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Я посмотрел на флакон, и мне показалось, что ангел на его хрустальной стенке лукаво подмигнул нам.
Но разве ангелы, играющие на арфе, могут подмигивать?..
***
Луна с прилежанием подмастерья, который решил во что бы то ни стало выбиться в мастера, щедро серебрила темные воды Сены, крутые черепичные крыши с лесом каминных труб, башни собора Парижской богоматери и листья каштанов на старинных бульварах вдоль правого берега Сены.
Давно погас свет в окнах Тюильри. Погрузились в сонное оцепенение средневековый Марэ и изысканный Сен-Жермен.
Париж спал.
В это позднее время бодрствовали разве что городские стражники да алхимики в грязном и зловонном Сен-Марсо, которое парижане называли «предместьем страждущих».
Впрочем, беспокойно ворочавшийся на своей постели широкоплечий старик в ночном колпаке не был ни стражником, ни алхимиком, хотя он не хуже любого стражника охранял покой королевской фаворитки и знал многие тайны науки избранных. Недаром же к парфюмеру маркизы Помпадур, метру Менотти, любил захаживать по вечерам длинный и худой, как жердь, мосье Каэтан, алхимик из Латинского квартала, снимавший комнату недалеко от церкви святой Сульпиции.
По глубокому убеждению Каэтана, метр был единственным порядочным человеком в этом новом Вавилоне, именуемом столицей Франции. По крайней мере, у него не только можно было перехватить деньжат, но и потолковать о «магистерии философов» – философском камне, о великом алхимике всех времен Гебере и о дяде самого мосье Каэтана, графе Руджиеро, который наверняка нашел бы способ превращения презренной ртути в благородное золото, если бы ему не помешал погрязший в невежестве прусский король. По уверениям мосье Каэтана, его дядя оказался на виселице, украшенной мишурным золотом, как раз в тот момент, когда в его руках почти уже был секрет «магистерии философов». Если бы проклятый пруссак хоть на неделю отсрочил казнь, то превратился бы в самого богатого монарха Европы, а племяннику повешенного алхимика не пришлось бы теперь бедствовать в Париже. Что ни говорите, а терпение – величайшая человеческая добродетель. Но что смыслят в добродетелях варвары пруссаки?! Ведь они внемлют не мудрости, а барабанному бою, и предпочитают божественному нектару знаний обычное пиво.
Вспомнив сетования Каэтана, Менотти усмехнулся и подоткнул под голову подушку.
Бедняга Каэтан, по его мнению, страдал не столько от опрометчивости короля, который, не дождавшись философского камня, приказал вздернуть алхимика, сколько из-за собственных заблуждений.
Разве золото можно делать только из ртути, свинца или меди? Золото можно делать из всего. Например, дедушка метра, Петро Менотти, спаси господи его грешную душу, умел превращать в чистое золото изобретенный им порошок, который в Венеции называли «порошком дьявола». Достаточно было растворить щепотку порошка в кубке вина, и выпивший кубок без боли и страданий мгновенно переселялся в лучший мир.
Никому не пришло в голову вешать, колесовать или топить Петро Менотти. Все понимали, что без такого сведущего человека республике не обойтись. И венецианский Совет Десяти назначил его главным государственным отравителем. На этом высоком и почетном посту он оказал немало услуг Венеции, избавляя ее от многочисленных врагов.
Благородным искусством превращения ядов в звонкое золото неплохо владел и сам метр. Но яды не были его «философским камнем». Метр предпочитал делать золото из духов, помад и румян. Умелые руки метра могли превратить дурнушку в неземную красавицу, заставить всех кавалеров Франции преклонить колени перед женщиной, которую они вчера не замечали.
Метр был всемогущ и богат. Косметика уже дала ему два миллиона франков.
Чем не «магистерия философов»?
Кто из великих алхимиков сделал за свою жизнь столько золота?
Нет, прусский король был неповинен в бедствиях нищего алхимика из Латинского квартала. Кажется, это стал понимать и сам мосье Каэтан. Недаром же последние дни он так заинтересовался наукой о запахах и красоте.
Метр Менотти закрыл глаза, но сон, который в эти часы полновластно царствовал во всех домах Парижа, к нему не приходил.
Проклятая бессонница!
Менотти спустил ноги с кровати, надел халат и зажег свечу. Шаркая по полу комнатными туфлями на толстой подошве, метр направился в свою лабораторию. Он всегда сюда приходил, когда его мучила бессонница.
Метр разжигал камин, садился в кресло и долго не мигая смотрел на длинный узкий стол, заставленный тиглями и ретортами из гессенской глины, штативами, в которых теснились бюретки, железными и фарфоровыми ступками, коническими колбами, воронками, пробирками и стеклянными баллонами для перегонки.
Кастаньетами танцовщиц щелкали пылающие дрова, надрывно гудело пламя в каминной трубе. В комнате постепенно становилось тепло, а затем и жарко.
Когда шея метра покрывалась потом, он открывал шкаф и доставал из него розовые «слезки» сиамского росного ладана, мекку-бальзам из далекой Аравии, греческий бурый опопанакс и прозрачный, как драгоценный камень, перуанский бальзам. Потом он бросал в камин пригоршню истолченных в порошок сухих листьев, лепестков и кореньев. Комната наполнялась запахами раскаленной огнедышащим солнцем пустыни, теплого, как парное молоко, океана, пряным ароматом орхидей и удушливыми испарениями спеленатого лианами непроходимого тропического леса.
Ветер запахов уносил метра за тысячи миль от Парижа.
Шелестели золотым песком волны прибоя. Пронзительно кричали обезьяны. Притаился, готовясь к прыжку, леопард. В зеленом полумраке сладкой прели порхали огромные, невиданные в Европе бабочки.
Африка, Индия, Цейлон, Сиам, Ост-Индия…
И утомленный своими странствованиями метр засыпал.
Но в эту ночь парфюмеру маркизы Помпадур не суждено было уснуть…
Когда Менотти вошел в лабораторию, с кресла у камина поднялся человек в плаще и молча поклонился хозяину дома. Верхнюю половину лица незнакомца закрывала серая маска. Из-под плаща был виден кружевной воротник и расшитый золотом голубой камзол. Вдоль панталон, в полном соответствии с модой, спускались золотые цепочки с брелоками от двух пар часов. В ухе незнакомца переливалась парламутром серьга с жемчужиной. Под плащом угадывались очертания шпаги.
Менотти протянул руку к колокольчику, чтобы позвать слугу, но ночной посетитель перехватил своими железными пальцами его запястье.
– Зачем, метр? – сказал он с иностранным акцентом. – Гастон слишком устал за день. Стоит ли без особой на то необходимости беспокоить его по ночам?
От незнакомца пахло мускусными духами, которые изготовлял в Мадриде Диего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70