– Я понимаю, он был вашим другом. Но даже если б то, что вы сказали, хоть отчасти соответствовало действительности, и тогда нельзя было бы представить доказательства. Нельзя потому, что все обвинение основано на предположениях. В крайнем случае мы обнаружили бы известное нарушение устава. Пришлось бы исключить из училища несколько человек. И естественно, вас в первую очередь. Я готов забыть все, если вы обещаете мне ни словом об этом не обмолвиться. – Он быстро поднял руку, но не донес ее до лица, опустил. – Да, так будет лучше. Похороним все эти фантазии.
Лейтенант Гамбоа все смотрел вниз и качал ногой, но теперь носок ботинка почти касался пола.
– Вам понятно? – сказал капитан и выдавил улыбку.
– Нет, сеньор капитан, – сказал Альберто.
– Разве я непонятно говорил, кадет?
– Я не могу обещать, – сказал Альберто. – Арану убили.
– В таком случае, – грозно сказал капитан, – я приказываю вам молчать и не повторять больше эти глупости. А если не послушаетесь, я вам покажу, кто я такой.
– Простите, сеньор капитан, – сказал Гамбоа.
– Я разговариваю. Не перебивайте меня, Гамбоа.
– Я очень сожалею, сеньор капитан, – сказал лейтенант вставая. Он был выше капитана, и тому пришлось поднять голову, чтобы смотреть ему в глаза. – Кадет Фернандес имеет право на такое обвинение, сеньор капитан. Я не говорю, что обвинение справедливо. Но он имеет право требовать расследования. В уставе об этом ясно сказано.
– Хотите учить меня уставу, Гамбоа?
– Нет, конечно, сеньор капитан. Но если вы не хотите вмешаться, я подам рапорт майору. Случай очень серьезный, и я думаю, необходимо произвести расследование.
«Через несколько дней после первого экзамена я увидел ее на Саенс Пенье с какими-то двумя девчонками. Они несли с собой полотенца, и я спросил ее, куда она идет. Она ответила: „На пляж". Весь день я был не в духе и, когда мать попросила у меня денег, нахамил ей. Она достала ремень, он у нее был всегда под кроватью. Мать давно меня не била, и я пригрозил ей: „Тронешь – ни гроша не дам!" Я просто хотел остановить ее – не ожидал, что так подействует. Она опустила руку, выругалась сквозь зубы, бросила ремень на пол и ушла в кухню, ни слова мне не сказала. Тут мне стало не по себе. На другой день Тереса опять пошла на пляж с теми двумя девчонками, и в следующие дни тоже. Однажды утром я пошел за ними. Они ходили в Чукуито. На них под платьем были купальники, и они разделись прямо на пляже. Там их ждали трое или четверо ребят. Я не спускал глаз с того, который чаще всех разговаривал с Тересой. Я все утро следил за ними, у балюстрады стоял. Потом девчонки надели платья поверх купальников и вернулись в Бельявисту. Я подождал ребят. Двое из них вскоре ушли, а тот, который был с Тересой, и еще один пробыли там почти до трех. Они направились к Крайней улице, шли посередине мостовой, кидались друг в друга скатанными полотенцами. Когда мы уже были на этой пустынной улице, я начал швырять в них камнями. Попал в обоих, приятелю Тересы угодил прямо в лицо. Он согнулся, крикнул „Ай!", а тут еще один камень попал ему в спину. Они на меня уставились, а я подбежал к ним – опомниться не дал. Один как заорет: „Ну и псих!" – и давай деру. А второй не двинулся с места, ну я и набросился на него. Я уже дрался раньше в школе, у меня это здорово получалось. Еще в детстве брат научил меня пускать в ход ноги и башку. „Кто в драке голову потеряет – тот пропал, – говорил он. – Махай кулаками напропалую, если ты очень сильный и можешь противника прикончить одним ударом. А не можешь – не махай, невыгодно. Руки и ноги устают бить по воздуху, тебе это надоедает, злоба уходит, и через минуту только и думаешь, как бы кончить. Тогда, если противник у тебя ушлый, он воспользуется этим и тебя изметелит". Мой брат научил меня драться: надо держать врага на расстоянии – ногами отбивать, пока он не обессилит, а потом, улучив момент, схватить за рубаху и врезать по зубам головой. Еще мне брат показывал, как надо бить головой – не лбом и не теменем, а самым твердым местом, где начинаются волосы, и быстро опускать руки, когда бьешь, чтобы противник не дал тебе коленом в живот. „Удар головой – самое милое дело, – говорил брат, – раз влепишь как следует – любого оглушишь". Но в этот раз я сам бросился на обоих, как псих, и все же их одолел. Который был с Тересой, он даже не сопротивлялся, упал на землю и заплакал. Его приятель остановился метpax в десяти и кричал: „Не бей его, сволочь, не бей!", а я все равно его луплю, лежачего. Потом подбежал ко второму – он пустился со всех ног от меня, но я его догнал, подставил подножку сзади – и он как грохнется. Он не хотел драться: как отпущу, так убегает. Я вернулся к первому, он стоял и вытирал лицо. Хотел поговорить с ним, но как увидел его перед собой, рассвирепел и р-раз его по морде. Он закричал как резаный. Я схватил его за рубашку и сказал: „Если ты еще хоть раз подойдешь к Тересе, изобью как собаку". Отматерил его, ударил еще ногой и, наверное, так и не остановился бы, но в это самое время кто-то схватил меня за ухо. Какая-то женщина стала меня бить костяшками пальцев по голове и кричит: „Изверг, хулиган!", а тот воспользовался и удрал. Наконец она меня отпустила, и я вернулся на Бельявисту. Я совсем не чувствовал никакой радости, как будто и не дрался. Такого со мной еще не было. Раньше, когда подолгу не виделся с Тересой, мне было грустно, не хотелось никого видеть, а теперь я злился и как-то скучно мне стало. Я растерялся, боялся, что Тереса узнает и возненавидит меня. Дошел я до площади Бельявиста, но домой мне не хотелось. Повернулся и пошел в бар на Саенс Пенье, и там увидел Тощего, он сидел у стойки и беседовал с китайцем. „Что с тобой?" – спросил он. Я ни с кем раньше не говорил про Тересу, а на этот раз мне хотелось с кем-нибудь поделиться. Я рассказал Тощему все, начиная с первого нашего знакомства, когда четыре года назад она поселилась по соседству со мной. Тощий выслушал меня очень серьезно, даже ни разу не улыбнулся. Только время от времени говорил: „Ишь ты", „Черт побери", „Ну и дела!" А потом сказал: „Ты, брат, втрескался по уши. Первый раз я втрескался тоже примерно в твоем возрасте, только у меня было полегче. Да, Жуткая штука. Ходишь как идиот, и на все тебе начхать, все вокруг меняется, и за одну минуту можешь такого натворить, что вовек потом не расхлебаешь. Это я про мужчин. Женщины – другое дело, они хитрые, они влюбляются только тогда, когда им выгодно. Не заметит ее мужчина, она и разлюбит, кинется на другого. Им-то что! А в общем-то не беспокойся. Бог свидетель – я сегодня тебя вылечу. Я от этой лихорадки знаю хорошее средство". Он до вечера поил меня водкой и пивом, а потом, когда меня рвало, помогал, сдавливал живот. Потом повел в портовую таверну, заставил меня принять душ в каком-то дворе, а потом привел в забегаловку – там было битком набито – и хорошенько накормил чем-то острым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Лейтенант Гамбоа все смотрел вниз и качал ногой, но теперь носок ботинка почти касался пола.
– Вам понятно? – сказал капитан и выдавил улыбку.
– Нет, сеньор капитан, – сказал Альберто.
– Разве я непонятно говорил, кадет?
– Я не могу обещать, – сказал Альберто. – Арану убили.
– В таком случае, – грозно сказал капитан, – я приказываю вам молчать и не повторять больше эти глупости. А если не послушаетесь, я вам покажу, кто я такой.
– Простите, сеньор капитан, – сказал Гамбоа.
– Я разговариваю. Не перебивайте меня, Гамбоа.
– Я очень сожалею, сеньор капитан, – сказал лейтенант вставая. Он был выше капитана, и тому пришлось поднять голову, чтобы смотреть ему в глаза. – Кадет Фернандес имеет право на такое обвинение, сеньор капитан. Я не говорю, что обвинение справедливо. Но он имеет право требовать расследования. В уставе об этом ясно сказано.
– Хотите учить меня уставу, Гамбоа?
– Нет, конечно, сеньор капитан. Но если вы не хотите вмешаться, я подам рапорт майору. Случай очень серьезный, и я думаю, необходимо произвести расследование.
«Через несколько дней после первого экзамена я увидел ее на Саенс Пенье с какими-то двумя девчонками. Они несли с собой полотенца, и я спросил ее, куда она идет. Она ответила: „На пляж". Весь день я был не в духе и, когда мать попросила у меня денег, нахамил ей. Она достала ремень, он у нее был всегда под кроватью. Мать давно меня не била, и я пригрозил ей: „Тронешь – ни гроша не дам!" Я просто хотел остановить ее – не ожидал, что так подействует. Она опустила руку, выругалась сквозь зубы, бросила ремень на пол и ушла в кухню, ни слова мне не сказала. Тут мне стало не по себе. На другой день Тереса опять пошла на пляж с теми двумя девчонками, и в следующие дни тоже. Однажды утром я пошел за ними. Они ходили в Чукуито. На них под платьем были купальники, и они разделись прямо на пляже. Там их ждали трое или четверо ребят. Я не спускал глаз с того, который чаще всех разговаривал с Тересой. Я все утро следил за ними, у балюстрады стоял. Потом девчонки надели платья поверх купальников и вернулись в Бельявисту. Я подождал ребят. Двое из них вскоре ушли, а тот, который был с Тересой, и еще один пробыли там почти до трех. Они направились к Крайней улице, шли посередине мостовой, кидались друг в друга скатанными полотенцами. Когда мы уже были на этой пустынной улице, я начал швырять в них камнями. Попал в обоих, приятелю Тересы угодил прямо в лицо. Он согнулся, крикнул „Ай!", а тут еще один камень попал ему в спину. Они на меня уставились, а я подбежал к ним – опомниться не дал. Один как заорет: „Ну и псих!" – и давай деру. А второй не двинулся с места, ну я и набросился на него. Я уже дрался раньше в школе, у меня это здорово получалось. Еще в детстве брат научил меня пускать в ход ноги и башку. „Кто в драке голову потеряет – тот пропал, – говорил он. – Махай кулаками напропалую, если ты очень сильный и можешь противника прикончить одним ударом. А не можешь – не махай, невыгодно. Руки и ноги устают бить по воздуху, тебе это надоедает, злоба уходит, и через минуту только и думаешь, как бы кончить. Тогда, если противник у тебя ушлый, он воспользуется этим и тебя изметелит". Мой брат научил меня драться: надо держать врага на расстоянии – ногами отбивать, пока он не обессилит, а потом, улучив момент, схватить за рубаху и врезать по зубам головой. Еще мне брат показывал, как надо бить головой – не лбом и не теменем, а самым твердым местом, где начинаются волосы, и быстро опускать руки, когда бьешь, чтобы противник не дал тебе коленом в живот. „Удар головой – самое милое дело, – говорил брат, – раз влепишь как следует – любого оглушишь". Но в этот раз я сам бросился на обоих, как псих, и все же их одолел. Который был с Тересой, он даже не сопротивлялся, упал на землю и заплакал. Его приятель остановился метpax в десяти и кричал: „Не бей его, сволочь, не бей!", а я все равно его луплю, лежачего. Потом подбежал ко второму – он пустился со всех ног от меня, но я его догнал, подставил подножку сзади – и он как грохнется. Он не хотел драться: как отпущу, так убегает. Я вернулся к первому, он стоял и вытирал лицо. Хотел поговорить с ним, но как увидел его перед собой, рассвирепел и р-раз его по морде. Он закричал как резаный. Я схватил его за рубашку и сказал: „Если ты еще хоть раз подойдешь к Тересе, изобью как собаку". Отматерил его, ударил еще ногой и, наверное, так и не остановился бы, но в это самое время кто-то схватил меня за ухо. Какая-то женщина стала меня бить костяшками пальцев по голове и кричит: „Изверг, хулиган!", а тот воспользовался и удрал. Наконец она меня отпустила, и я вернулся на Бельявисту. Я совсем не чувствовал никакой радости, как будто и не дрался. Такого со мной еще не было. Раньше, когда подолгу не виделся с Тересой, мне было грустно, не хотелось никого видеть, а теперь я злился и как-то скучно мне стало. Я растерялся, боялся, что Тереса узнает и возненавидит меня. Дошел я до площади Бельявиста, но домой мне не хотелось. Повернулся и пошел в бар на Саенс Пенье, и там увидел Тощего, он сидел у стойки и беседовал с китайцем. „Что с тобой?" – спросил он. Я ни с кем раньше не говорил про Тересу, а на этот раз мне хотелось с кем-нибудь поделиться. Я рассказал Тощему все, начиная с первого нашего знакомства, когда четыре года назад она поселилась по соседству со мной. Тощий выслушал меня очень серьезно, даже ни разу не улыбнулся. Только время от времени говорил: „Ишь ты", „Черт побери", „Ну и дела!" А потом сказал: „Ты, брат, втрескался по уши. Первый раз я втрескался тоже примерно в твоем возрасте, только у меня было полегче. Да, Жуткая штука. Ходишь как идиот, и на все тебе начхать, все вокруг меняется, и за одну минуту можешь такого натворить, что вовек потом не расхлебаешь. Это я про мужчин. Женщины – другое дело, они хитрые, они влюбляются только тогда, когда им выгодно. Не заметит ее мужчина, она и разлюбит, кинется на другого. Им-то что! А в общем-то не беспокойся. Бог свидетель – я сегодня тебя вылечу. Я от этой лихорадки знаю хорошее средство". Он до вечера поил меня водкой и пивом, а потом, когда меня рвало, помогал, сдавливал живот. Потом повел в портовую таверну, заставил меня принять душ в каком-то дворе, а потом привел в забегаловку – там было битком набито – и хорошенько накормил чем-то острым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92