На пороге стоял в струнку в хорошо отглаженном серо-зеленом френчике моложавый офицер в фуражке с высокой тульей, а на солдат яростно наступал высокий худощавый человек в сером пыльнике и таком же сером дорожном клетчатом костюме. Он угрожающе занес палку над головой очкастого и громко выкрикнул:
– Век! Айн момент век! Цурюк, шнель!
Пятеро грязных, потных солдат мгновенно высыпали за дверь. Молоденький офицер остался стоять на пороге в прежней почтительной позе. Человек в штатском сделал шаг к Федору и остановился перед его кроватью. Узкое его лицо все еще полыхало гневом, и даже казалось, что на лысоватой голове остатки волос стоят дыбом.
– Надеюсь, что эти свиньи не успели причинить вам вреда? – осведомился он на чистом русском языке.
– Зачем вы убили нашего ранего офицера? – медленно проговорил Нырко.
Человек в штатском с разыгранной грустью вздохнул. Из глубоких гнезд на Федора пристально взглянули серые глаза. Их взгляд был тускло-бесстрастным. Сухими тонкими кистями рук человек провел по лицу от глубоких залысин до острого, заметно выдающегося вперед подбородка.
– Вы имеете в виду этого фанатика? – кивнул он в сторону окна. – Этот фанатик застрелил одного нашего солдата и тяжело ранил двоих. – Штатский помолчал и прибавил: – Они навряд ли доживут до утра. И потом, ни одна война еще не обходилась без жестокостей.
– Вы и остальных убьете? – зло спросил Федор. Немец отрицательно покачал головой:
– О нет. Убивать их мы не будем. Мы не такие кровожадные. Но по законам военного времени они являются пленными и поэтому будут содержаться в одном из лазаретов ближайшего концлагеря. Медперсонал также будет отправлен туда. А это здание мы отдадим под госпиталь для немецких офицеров. Вот как все это будет, господин майор Нырко.
– Откуда вы знаете мою фамилию? – насупился Федор.
– О! Это большой разговор! – усмехнулся одними глазами штатский. – И он у нас впереди. А сегодня вы должны как следует отдохнуть от всех потрясений. В палате останется наш солдат с предписанием удовлетворять каждое ваше желание.
Штатский обернулся к молоденькому офицеру и быстро сказал ему по-немецки несколько фраз. Напрягая свою память, по отдельным словам Федор понял, что штатский предписывает хорошо его накормить и тщательно осмотреть палату, чтобы в ней не осталось никакого оружия и ни одного острого предмета. Ремни и полотенце также предлагалось изъять. «Боятся, что покончу самоубийством, – усмехнулся про себя Нырко. – Ну и дураки. Слишком большая роскошь повеситься или вскрыть себе вены, не уничтожив ни одного врага при этом. Однако я им зачем-то нужен». Штатский приветливо поднял вверх острый подбородок.
– Гутен нахт, господин майор. Завтра мы продолжим наш диалог.
9
Всю ночь грохотало шоссе, пропуская нескончаемый поток танков, самоходок, огромных крытых автофургонов с мотопехотой, грузовиков с боеприпасами. Но это был совсем другой поток, нежели тот, к которому еще совсем недавно прислушивался майор Нырко. Это была лавина вражеской живой силы и техники, устремившаяся к столице. Враг выходил к ее дальним подступам. «Завтра во всех наших газетах небось появится Московское направление, – с болью подумал Нырко. – Но мне этих газет увидеть уже не придется».
Рано утром его отвезли в операционную и положили на стол. Три немецких хирурга в белых халатах долго разбинтовывали ногу, причиняя при этом страшную боль, от которой несколько раз летчик терял сознание. Над своей головой, приходя в себя, Федор слышал немецкую речь. Когда-то в восьмом и девятом классах на всех зачетах и олимпиадах по немецкому языку он получал только отличные оценки, сам не понимая, почему так легко этот язык ему дается. Соседка по парте, рыженькая Настя Беседина, подшучивала:
– Ты зачем так старательно его штудируешь? Или в Германию к Гитлеру собираешься?
– Угадала. Собираюсь, – беззлобно подтверждал Федор. – Только не к Гитлеру, а к Тельману.
Сейчас он сумел проникнуть в смысл разговора. Хирурги считали, что недели через три гипс можно уже будет снимать, и, судя по всему, раненая нога успешно заживет.
После завтрака в палату, из которой уже была вынесена кровать убитого фашистами ийтенданта Птицына, вошел вчерашний штатский немец и сел на тот же самый единственный стул с зеленой обивкой, на который совсем недавно садились военврач второго ранга Коваленко, красивая Стрелка, интендант Птицын. Немец был в другом, уже черном костюме. Из-под твердого накрахмаленного воротника белой, идеально чистой рубашки спускался такой же строгий черный галстук, и, если бы не желтенькие горошины на нем, можно было подумать, что немец собрался на какую-то траурную церемонию. Вытянув ноги в черных лакированных длинноносых ботинках, он лаконично осведомился о его самочувствии и без всяких дальнейших предисловий выпалил:
– Вам, разумеется, интересно знать, кто я такой? Не буду играть в молчанку. Я всего-навсего полковник нашей секретной службы.
– А мне все равно – солдат вы или полковник, – вяло отозвался Нырко. – Главное заключается в том, что вы мой враг.
Немец помедлил и сказал:
– А знаете, у нас с вами есть одно общее.
– Едва ли. – На губах майора появилась ироническая усмешка, но немец решительно запротестовал:
– Нет, есть. Сила ненависти. Я больше всего на свете ненавижу коммунизм, а вы фашизм, который у меня на родине именуют национал-социализмом.
Нырко внимательно посмотрел на своего собеседника, прочел иронию в глубоко спрятанных глазах.
– Угадали.
– Меня зовут Вернер Хольц. Запомните это, ибо меня не покидает надежда, что нам предстоит долго общаться, – продолжал немец. – Предпочитаю иметь дело с врагами умными. Вы к категории глупцов не относитесь.
– Откуда такая потрясающая уверенность, господин полковник? – скривил губы Нырко. – А вдруг…
Немец молча порылся в карманах, достал аккуратно сложенную газету и протянул ее раненому. Это была газета их фронта за восьмое июля. На первой странице он увидел знакомый фотоснимок. В центре небольшой группы летчиков он рассказывает о воздушном бое, сопровождая свои слова теми жестами, без которых ни у одного летчика не обходился еще рассказ о сбитом противнике. Под снимком крупный заголовок «Двойной таран в одном воздушном бою».
– Теперь понимаете, господин Нырко, почему я вчера назвал вас по имени?
– Понимаю.
– Один великий философ, вот забыл кто именно, говорил: «Почему не заводят себе друзей, одни из которых служили бы для веселья, другие для рассуждений?»
– Это утверждал Гельвеций в своих миниатюрах, – тихо подсказал Нырко.
Немец одобрительно закивал головой:
– Ого! Я же говорил, что вы к категории глупцов никакого отношения не имеете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
– Век! Айн момент век! Цурюк, шнель!
Пятеро грязных, потных солдат мгновенно высыпали за дверь. Молоденький офицер остался стоять на пороге в прежней почтительной позе. Человек в штатском сделал шаг к Федору и остановился перед его кроватью. Узкое его лицо все еще полыхало гневом, и даже казалось, что на лысоватой голове остатки волос стоят дыбом.
– Надеюсь, что эти свиньи не успели причинить вам вреда? – осведомился он на чистом русском языке.
– Зачем вы убили нашего ранего офицера? – медленно проговорил Нырко.
Человек в штатском с разыгранной грустью вздохнул. Из глубоких гнезд на Федора пристально взглянули серые глаза. Их взгляд был тускло-бесстрастным. Сухими тонкими кистями рук человек провел по лицу от глубоких залысин до острого, заметно выдающегося вперед подбородка.
– Вы имеете в виду этого фанатика? – кивнул он в сторону окна. – Этот фанатик застрелил одного нашего солдата и тяжело ранил двоих. – Штатский помолчал и прибавил: – Они навряд ли доживут до утра. И потом, ни одна война еще не обходилась без жестокостей.
– Вы и остальных убьете? – зло спросил Федор. Немец отрицательно покачал головой:
– О нет. Убивать их мы не будем. Мы не такие кровожадные. Но по законам военного времени они являются пленными и поэтому будут содержаться в одном из лазаретов ближайшего концлагеря. Медперсонал также будет отправлен туда. А это здание мы отдадим под госпиталь для немецких офицеров. Вот как все это будет, господин майор Нырко.
– Откуда вы знаете мою фамилию? – насупился Федор.
– О! Это большой разговор! – усмехнулся одними глазами штатский. – И он у нас впереди. А сегодня вы должны как следует отдохнуть от всех потрясений. В палате останется наш солдат с предписанием удовлетворять каждое ваше желание.
Штатский обернулся к молоденькому офицеру и быстро сказал ему по-немецки несколько фраз. Напрягая свою память, по отдельным словам Федор понял, что штатский предписывает хорошо его накормить и тщательно осмотреть палату, чтобы в ней не осталось никакого оружия и ни одного острого предмета. Ремни и полотенце также предлагалось изъять. «Боятся, что покончу самоубийством, – усмехнулся про себя Нырко. – Ну и дураки. Слишком большая роскошь повеситься или вскрыть себе вены, не уничтожив ни одного врага при этом. Однако я им зачем-то нужен». Штатский приветливо поднял вверх острый подбородок.
– Гутен нахт, господин майор. Завтра мы продолжим наш диалог.
9
Всю ночь грохотало шоссе, пропуская нескончаемый поток танков, самоходок, огромных крытых автофургонов с мотопехотой, грузовиков с боеприпасами. Но это был совсем другой поток, нежели тот, к которому еще совсем недавно прислушивался майор Нырко. Это была лавина вражеской живой силы и техники, устремившаяся к столице. Враг выходил к ее дальним подступам. «Завтра во всех наших газетах небось появится Московское направление, – с болью подумал Нырко. – Но мне этих газет увидеть уже не придется».
Рано утром его отвезли в операционную и положили на стол. Три немецких хирурга в белых халатах долго разбинтовывали ногу, причиняя при этом страшную боль, от которой несколько раз летчик терял сознание. Над своей головой, приходя в себя, Федор слышал немецкую речь. Когда-то в восьмом и девятом классах на всех зачетах и олимпиадах по немецкому языку он получал только отличные оценки, сам не понимая, почему так легко этот язык ему дается. Соседка по парте, рыженькая Настя Беседина, подшучивала:
– Ты зачем так старательно его штудируешь? Или в Германию к Гитлеру собираешься?
– Угадала. Собираюсь, – беззлобно подтверждал Федор. – Только не к Гитлеру, а к Тельману.
Сейчас он сумел проникнуть в смысл разговора. Хирурги считали, что недели через три гипс можно уже будет снимать, и, судя по всему, раненая нога успешно заживет.
После завтрака в палату, из которой уже была вынесена кровать убитого фашистами ийтенданта Птицына, вошел вчерашний штатский немец и сел на тот же самый единственный стул с зеленой обивкой, на который совсем недавно садились военврач второго ранга Коваленко, красивая Стрелка, интендант Птицын. Немец был в другом, уже черном костюме. Из-под твердого накрахмаленного воротника белой, идеально чистой рубашки спускался такой же строгий черный галстук, и, если бы не желтенькие горошины на нем, можно было подумать, что немец собрался на какую-то траурную церемонию. Вытянув ноги в черных лакированных длинноносых ботинках, он лаконично осведомился о его самочувствии и без всяких дальнейших предисловий выпалил:
– Вам, разумеется, интересно знать, кто я такой? Не буду играть в молчанку. Я всего-навсего полковник нашей секретной службы.
– А мне все равно – солдат вы или полковник, – вяло отозвался Нырко. – Главное заключается в том, что вы мой враг.
Немец помедлил и сказал:
– А знаете, у нас с вами есть одно общее.
– Едва ли. – На губах майора появилась ироническая усмешка, но немец решительно запротестовал:
– Нет, есть. Сила ненависти. Я больше всего на свете ненавижу коммунизм, а вы фашизм, который у меня на родине именуют национал-социализмом.
Нырко внимательно посмотрел на своего собеседника, прочел иронию в глубоко спрятанных глазах.
– Угадали.
– Меня зовут Вернер Хольц. Запомните это, ибо меня не покидает надежда, что нам предстоит долго общаться, – продолжал немец. – Предпочитаю иметь дело с врагами умными. Вы к категории глупцов не относитесь.
– Откуда такая потрясающая уверенность, господин полковник? – скривил губы Нырко. – А вдруг…
Немец молча порылся в карманах, достал аккуратно сложенную газету и протянул ее раненому. Это была газета их фронта за восьмое июля. На первой странице он увидел знакомый фотоснимок. В центре небольшой группы летчиков он рассказывает о воздушном бое, сопровождая свои слова теми жестами, без которых ни у одного летчика не обходился еще рассказ о сбитом противнике. Под снимком крупный заголовок «Двойной таран в одном воздушном бою».
– Теперь понимаете, господин Нырко, почему я вчера назвал вас по имени?
– Понимаю.
– Один великий философ, вот забыл кто именно, говорил: «Почему не заводят себе друзей, одни из которых служили бы для веселья, другие для рассуждений?»
– Это утверждал Гельвеций в своих миниатюрах, – тихо подсказал Нырко.
Немец одобрительно закивал головой:
– Ого! Я же говорил, что вы к категории глупцов никакого отношения не имеете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24