Я – главная рабочая сила. Чтобы прокормить больную мать и двух сестренок, я работал в госпитале, а при случае ходил на вокзал встречать поезда, подносил чемоданы офицерам, прибывшим с фронта или, наоборот, отправляющимся на фронт, получал за это по двадцать – тридцать пфеннигов. Однажды, ничего не заработав, стоял я на берегу Эльбы, думая о том, как появиться дома с пустыми руками. Вдруг ко мне подошел незнакомый человек в форме офицера «люфтваффе», оглянулся по сторонам и заговорил на очень плохом немецком языке. Сначала я решил, что это румын или итальянец. Он стал расспрашивать меня, кто я, из какой семьи, где мой отец, мать. Выслушав ответы и оглядев мои стоптанные башмаки из эрзац-кожи, незнакомец насмешливо сказал: «Да, парень, судя по всему, ты действительно родным племянником рейхсмаршалу авиации Герингу не доводишься. Да и министру пропаганды Геббельсу тоже. Так вот, слушай. Ты, вероятно, парень не глупый и веришь в то, что война скоро закончится».
– О да! – ответил я, как нас всегда учили и в школе и в гитлерюгенд. – Победой войск фюрера!
Незнакомец усмехнулся и перебил: «Не будем, парень, гадать на кофейной гуще. Как бы то ни было, но война закончится. Ты молод, и у тебя все впереди. Не исключено, что ты когда-нибудь попадешь в Москву или в другой какой-нибудь русский город. Вот тогда подойди к первому человеку, который тебе покажется заслуживающим доверия, и попроси его найти летчика Балашова и передать ему, что майор Нырко ушел из жизни несломленным». Я остолбенел от этих непонятных слов. А немецкий офицер в летной форме еще более озадачил меня новым вопросом: «Что такое флюгплац, знаешь?» – «Знаю», – ответил я. «Где он у вас находится?» Я показал за Эльбу. «Правильно, – усмехнулся незнакомец. – Так вот, приходи сюда послезавтра и постой на этом же самом месте от двенадцати до часу дня. У меня один шанс из тысячи, но больше мне довериться некому. О том, что увидишь, расскажи потом летчику Балашову. Почему-то я верю, что Витька обязательно останется в живых». Сказав это, незнакомец ушел, и только тогда я, мальчишка, с испугом подумал: а что, если это был не румын и не итальянец, а русский. Но я тотчас же отогнал от себя эту мысль, как нелепейшую. Здесь, на таком расстоянии от Восточного фронта, и вдруг русский! И в какие дни. Когда войска фюрера перешли Днепр, стоят на берегу Волги. Как я, жалкий мальчишка, мог только об этом подумать. – Гредель на минуту замолчал. Тонкие его пальцы нервно гладили черное основание настольной лампы, явно не находя себе места. – Позвольте, геноссе Буров. Я сначала отказался, но это было опрометчиво… если можно, разрешите сигарету.
Немец закуривал, и Буров отметил, что пальцы его дрожат.
– Скажите, товарищ Гредель, и вы пришли в назначенный час на набережную?
Инженер гордо встряхнул головой:
– Да. Пришел. Ибо если бы я не пришел, этого разговора у нас с вами не было бы. – Он высек огонь из какой-то простенькой зажигалки, в поисках которой долго шарил по своим карманам. – Я пришел туда задолго до двенадцати. День был промозглый, с Эльбы тянуло сырым ветром. Помню, что на середине реки стояла на якоре неразгруженная баржа, а над нею кружились чайки. Небо было пасмурным, и только сквозь разрывы облаков проглядывало солнце. Часы на ратуше пробили двенадцать, затем половину первого, затем час, но я ничего особенного не отметил в окружающей обстановке. Старенькое пальто на вискозной подкладке было плохим союзником в этот холодный полдень, и я уже собрался идти домой, когда в небе раздался звук мотора. Прямо на меня со стороны аэродрома несся «мессершмитт», такой же серый, как и все, что я видел в этот день. Он немножко взмыл над водой, а потом снизился и скользнул над моей головой. Однако я успел заметить, как летчик в кабине истребителя, склонив голову в мою сторону, приветственно поднял руку. Самолет развернулся и снова промчался надо мной. Во второй раз я уже совершенно явственно определил: да, летчик мне махал. Вероятно, это был тот самый вчерашний незнакомец. А потом в низком небе забухали зенитки. Нас часто бомбили, и я, как и все мальчишки, мои ровесники, уже прекрасно знал, как бьют зенитки. Вы никогда не слышали, как бьют зенитки, геноссе Буров?
– Откуда же? – усмехнулся Буров. – Ведь я же в сорок восьмом…
– Вот и хорошо, – без улыбки отметил Гредель. – Пусть и внуки ваши никогда не услышат этого противного «пах-пах-пах»… Зенитки били все громче и громче, и я остолбенел, когда понял, что целятся они в наш немецкий «мессершмитт» с крестами на крыльях и свастикой на хвосте. Целятся в этого непонятного мне совершенно летчика. А он вдруг пошел на высоту, скользнув из кольца разрывов. Потом его машина как-то резко выпрямилась и ринулась в отвесное пике. Как пикируют самолеты, мы, мальчишки, видели уже не однажды. – Гредель затушил недокуренную сигарету и горько вздохнул, – Пить захотелось, – сказал он, поглядев на бутылку минеральной воды. Буров торопливо налил боржоми в стакан. Немец сделал несколько жадных глотков, – Я ожидал, что после пикирования самолет опять наберет высоту и появится над серыми зданиями нашего города. Но этого не случилось. Раздался огромной силы взрыв, над аэродромом взметнулся целый столб пламени и дыма. Вот и все. – Гредель вдруг каким-то суетливым движением полез в нагрудный карман, извлек оттуда старенькую трубку с изображением коварно ухмыляющегося Мефистофеля. – Совсем забыл. При встрече ваш летчик отдал мне ее на тот случай, если я когда-нибудь разыщу Балашова.
Буров взял трубку, долго рассматривал ее, потом вернул немцу:
– Спасибо, товарищ Гредель. Я обязательно постараюсь разыскать летчика Балашова. Если он… если он, разумеется, остался в живых.
2
Окна парадной стороны госпиталя выходили в лес. Вдоль широкой асфальтовой дороги до самых въездных ворот, словно исправные часовые, стояли рыже-стволые сосны, а подальше от них, будто пугливо отбежав, светлели молоденькие березки. Нарядные клумбы с пышными георгинами и астрами были разбиты у входа в желтое двухэтажное здание. Раньше здесь была дача одного из членов правительства. Но с тех пор, как линия фронта вплотную подошла к Вязьме, хозяин отдал ее на нужды фронта, а командование решило разместить здесь очередной стационар для тяжелораненых солдат и командиров Красной Армии, обороняющих дальние подступы к столице. За георгинами и астрами уже некому было ухаживать. Небольшие комнаты, заставленные произведениями краснодеревщиков, наполнились стонами, а из просторной гостиной мебель пришлось убрать совсем и поставить в центре операционный стол, за которым с рассвета и до поздней ночи орудовал теперь громадный краснолицый хирург Коваленко с грубым простуженным голосом и сердитым взглядом белесых глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
– О да! – ответил я, как нас всегда учили и в школе и в гитлерюгенд. – Победой войск фюрера!
Незнакомец усмехнулся и перебил: «Не будем, парень, гадать на кофейной гуще. Как бы то ни было, но война закончится. Ты молод, и у тебя все впереди. Не исключено, что ты когда-нибудь попадешь в Москву или в другой какой-нибудь русский город. Вот тогда подойди к первому человеку, который тебе покажется заслуживающим доверия, и попроси его найти летчика Балашова и передать ему, что майор Нырко ушел из жизни несломленным». Я остолбенел от этих непонятных слов. А немецкий офицер в летной форме еще более озадачил меня новым вопросом: «Что такое флюгплац, знаешь?» – «Знаю», – ответил я. «Где он у вас находится?» Я показал за Эльбу. «Правильно, – усмехнулся незнакомец. – Так вот, приходи сюда послезавтра и постой на этом же самом месте от двенадцати до часу дня. У меня один шанс из тысячи, но больше мне довериться некому. О том, что увидишь, расскажи потом летчику Балашову. Почему-то я верю, что Витька обязательно останется в живых». Сказав это, незнакомец ушел, и только тогда я, мальчишка, с испугом подумал: а что, если это был не румын и не итальянец, а русский. Но я тотчас же отогнал от себя эту мысль, как нелепейшую. Здесь, на таком расстоянии от Восточного фронта, и вдруг русский! И в какие дни. Когда войска фюрера перешли Днепр, стоят на берегу Волги. Как я, жалкий мальчишка, мог только об этом подумать. – Гредель на минуту замолчал. Тонкие его пальцы нервно гладили черное основание настольной лампы, явно не находя себе места. – Позвольте, геноссе Буров. Я сначала отказался, но это было опрометчиво… если можно, разрешите сигарету.
Немец закуривал, и Буров отметил, что пальцы его дрожат.
– Скажите, товарищ Гредель, и вы пришли в назначенный час на набережную?
Инженер гордо встряхнул головой:
– Да. Пришел. Ибо если бы я не пришел, этого разговора у нас с вами не было бы. – Он высек огонь из какой-то простенькой зажигалки, в поисках которой долго шарил по своим карманам. – Я пришел туда задолго до двенадцати. День был промозглый, с Эльбы тянуло сырым ветром. Помню, что на середине реки стояла на якоре неразгруженная баржа, а над нею кружились чайки. Небо было пасмурным, и только сквозь разрывы облаков проглядывало солнце. Часы на ратуше пробили двенадцать, затем половину первого, затем час, но я ничего особенного не отметил в окружающей обстановке. Старенькое пальто на вискозной подкладке было плохим союзником в этот холодный полдень, и я уже собрался идти домой, когда в небе раздался звук мотора. Прямо на меня со стороны аэродрома несся «мессершмитт», такой же серый, как и все, что я видел в этот день. Он немножко взмыл над водой, а потом снизился и скользнул над моей головой. Однако я успел заметить, как летчик в кабине истребителя, склонив голову в мою сторону, приветственно поднял руку. Самолет развернулся и снова промчался надо мной. Во второй раз я уже совершенно явственно определил: да, летчик мне махал. Вероятно, это был тот самый вчерашний незнакомец. А потом в низком небе забухали зенитки. Нас часто бомбили, и я, как и все мальчишки, мои ровесники, уже прекрасно знал, как бьют зенитки. Вы никогда не слышали, как бьют зенитки, геноссе Буров?
– Откуда же? – усмехнулся Буров. – Ведь я же в сорок восьмом…
– Вот и хорошо, – без улыбки отметил Гредель. – Пусть и внуки ваши никогда не услышат этого противного «пах-пах-пах»… Зенитки били все громче и громче, и я остолбенел, когда понял, что целятся они в наш немецкий «мессершмитт» с крестами на крыльях и свастикой на хвосте. Целятся в этого непонятного мне совершенно летчика. А он вдруг пошел на высоту, скользнув из кольца разрывов. Потом его машина как-то резко выпрямилась и ринулась в отвесное пике. Как пикируют самолеты, мы, мальчишки, видели уже не однажды. – Гредель затушил недокуренную сигарету и горько вздохнул, – Пить захотелось, – сказал он, поглядев на бутылку минеральной воды. Буров торопливо налил боржоми в стакан. Немец сделал несколько жадных глотков, – Я ожидал, что после пикирования самолет опять наберет высоту и появится над серыми зданиями нашего города. Но этого не случилось. Раздался огромной силы взрыв, над аэродромом взметнулся целый столб пламени и дыма. Вот и все. – Гредель вдруг каким-то суетливым движением полез в нагрудный карман, извлек оттуда старенькую трубку с изображением коварно ухмыляющегося Мефистофеля. – Совсем забыл. При встрече ваш летчик отдал мне ее на тот случай, если я когда-нибудь разыщу Балашова.
Буров взял трубку, долго рассматривал ее, потом вернул немцу:
– Спасибо, товарищ Гредель. Я обязательно постараюсь разыскать летчика Балашова. Если он… если он, разумеется, остался в живых.
2
Окна парадной стороны госпиталя выходили в лес. Вдоль широкой асфальтовой дороги до самых въездных ворот, словно исправные часовые, стояли рыже-стволые сосны, а подальше от них, будто пугливо отбежав, светлели молоденькие березки. Нарядные клумбы с пышными георгинами и астрами были разбиты у входа в желтое двухэтажное здание. Раньше здесь была дача одного из членов правительства. Но с тех пор, как линия фронта вплотную подошла к Вязьме, хозяин отдал ее на нужды фронта, а командование решило разместить здесь очередной стационар для тяжелораненых солдат и командиров Красной Армии, обороняющих дальние подступы к столице. За георгинами и астрами уже некому было ухаживать. Небольшие комнаты, заставленные произведениями краснодеревщиков, наполнились стонами, а из просторной гостиной мебель пришлось убрать совсем и поставить в центре операционный стол, за которым с рассвета и до поздней ночи орудовал теперь громадный краснолицый хирург Коваленко с грубым простуженным голосом и сердитым взглядом белесых глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24